Тамавака подумал, что, вероятно, это обычное на Небе питьё, однако никто не предложил ему попробовать. Но ему так хотелось, что он всё-таки лизнул. Он почувствовал вкус ароматной «сладчайшей росы». Он наполнил чашечку ещё и ещё, выпил четыре, пять раз, и выпил всё без остатка.

После этого Небесная фея лет тридцати четырёх в лазуритовом котелке с крышкой подала нечто рисовое, белое и красивое, длиной в один сяку. Тамавака взял палочки и уже собирался отведать, как случайно взглянул в соседнюю комнату, и увидел там существо, похожее на скелет. Это не был человек и не был демон, существо было приковано восемью железными цепями. Увидев его, Тамавака очень испугался.

— Не жадничай! Дай и мне кусочек! Я так хочу есть — прямо умираю. Продли мою жизнь хоть ненамного! — вздыхало существо.

Тамавака обладал сострадательным сердцем, а положение существа походило на положение преступников, которых в Японии сажают за решётку, — те тоже мучаются от голода. И Тамавака сжалился: «Высуни язык!» — сказал он.

Обрадовавшись, существо натянуло цепи, приблизилось и высунуло язык. Тамавака увидел, что язык был алым, как штаны-хакама в придворном костюме, и вытянулся на целый дзё. Вот ужас-то! И по своему росту, и по длине языка это существо было необычайным. Прямо волосы дыбом вставали. Съев один кусочек, оно тут же разорвало восемь цепей, изодрало железные цепи, дотянулось до оставшейся еды и жадно поглотило её. Потом начало крушить драгоценный дворец. Поднялся ветер, полил дождь, а само существо куда-то улетело. Торопливо вошла та же самая небесная фея, она была вне себя от волнения. «Ох, плохи дела! Не слишком-то вы счастливый человек», — укоризненно произнесла она, взяла котелок и унесла его.

Тамавака забеспокоился. Тут появился Брахма, одетый точно так, как он был одет, когда спустился с Неба к игравшему на флейте Тамаваке, которому тогда было тринадцать лет. Брахма сел на драгоценное сиденье.

— Ты проделал длинный путь. Знаю, ты явился сюда, в такую даль, потому что получил приказ в стране Тростниковой равнины доставить мою собственную печать. Вообще-то твой государь хочет отобрать у тебя Химэгими, но раз уж сейчас моя дочь находится в стране Тростниковой равнины, я поставлю тебе свою печать. Но поговорим о том, что здесь случилось. О том существе, которое было здесь заперто… Знай, что к северу отсюда есть страна, которая называется Киман^[609], а к югу от страны Киман есть страна Расэн^[610] — это существо — король страны Расэн по имени Харамон. Когда моей дочери было пять лет, я узнал, что он собирается похитить её и сделать своей женой. Я переговорил с Четырьмя Небесными Царями. Хоть он и бежал за девять гор, за восемь морей^[611], в горы Сюмисэн, Миросэн, Макамиросэн, Дайтэтиисэн^[612], они догнали и схватили Харамона. Тысячу дней он должен был быть заперт в клетке без еды — так здесь принято, а по прошествии тысячи дней его бы разорвали на мелкие куски и выбросили. Завтра как раз должна была истечь тысяча дней, но он сбежал сегодня, это очень прискорбно. То, что он съел, — это не обычная еда. Это рис, который готовят на воде из Пруда семи драгоценностей, что к югу отсюда. Достаточно съесть одно зёрнышко, чтобы получить силу тысячи человек и дожить до тысячи лет. Тебя посчитали важным гостем и решили угостить этим рисом, а ты отдал ему еду. Этого нельзя было делать. Думаю, теперь Харамон украдёт мою дочь и заберёт её в страну Расэн. Ведь съев этот рис, он в одночасье получил силу божества и смог разорвать железные цепи.

Говоря это, Брахма, несмотря на всё своё величие, захлёбывался слезами.

Тамавака совсем пал духом, он был не в силах остановить потоки слёз. Справившись со слезами, он сказал:

— Хоть мы с Химэгими и попали в трудное положение, пожалуйста, поставьте мне свою печать. Пока Химэгими ещё находится в Поднебесной, попытаемся с ней скрыться, уйдём из дома.

Брахма сказал, что поставить печать — просто. На серебряную табличку он поставил оттиск своей золотой печати и протянул Тамаваке.

— Есть здесь кто-нибудь? Проводите Тамаваку в страну Тростниковой равнины! — велел Брахма.

Тамавака беспредельно горевал, расставаясь с отцом Химэгими. Если только ему суждено достигнуть далёкой Японии и если Химэгими ещё там, то он всеми силами станет оберегать её от Харамона. Тамавака проливал слёзы. Брахма пребывал в глубокой тоске:

— Мне кажется, моя дочь ещё не рассталась с жизнью. Если ты успеешь вовремя, может быть, мне посчастливится никогда не получить подобных известий, — с надеждой произнёс Брахма.

Толпа слуг проводила Тамаваку до ворот.

Он и не предполагал, что пегая лошадь всё ещё здесь. Она повернулась к нему и заржала. Как и в прошлый раз, Тамавака плотно зажмурил глаза. Они поднялись в небо. Если бы дело происходило в Японии, то он решил бы, что преодолел десять ри. Лошадь приземлилась. Он открыл глаза и посмотрел вокруг. Они приземлились в подобной цветку японской столице, к востоку от моста Пятой улицы. Тамавака слез с лошади, и она ускакала в горы Атаго.

Тамавака повернул на Пятую улицу. Там играли двое или трое детей. Из дома вышел какой-то незнакомый человек и обратился к Тамаваке:

— По столице гуляют невероятные слухи.

— Что такое? — спросил Тамавака.

— Да вот, пропал господин советник Тамавака с Пятой улицы. Все горевали о нём, даже государь. А его жену, небесную фею, кто-то похитил. Небо вдруг затянули чёрные облака, и она пропала неизвестно куда. Уж, наверное, господин советник станет вздыхать. Вот что говорят в Поднебесной. Разве вы не знали об этом?

«Вот оно что…» — подумал Тамавака. Плача и плача, он, не заходя к себе домой, сразу отправился во дворец. Там все пребывали в безмерной скорби, и государь его не принял. Поскольку Тамавака доставил личную печать Брахмы, что было для этой страны делом весьма удивительным, то её поместили в дворцовое хранилище.

Тамавака вернулся к себе домой и осмотрелся. В ожидании его возвращения всё было оставлено как есть. В южном дворце даже не поменяли занавески, так что были заметны следы прихода Харамона. Служанки и кормилицы, увидев Тамаваку, не скрывали своей печали, они простирались на земле и вздыхали. В комнате, где жила Химэгими, так и лежало её старое изголовье и другие спальные принадлежности. На полу скопилась пыль, спальня выглядела заброшенной. Тамавака будто очнулся от прекрасного сна. Была середина восьмой луны, в саду чуть слышно шелестела высокая трава, но дул пронизывающе холодный ветер. Хоть осень ещё не наступила, громко стрекотали насекомые. О таком времени говорят: «По осени грусть безотчётная…»^[613], «Не меня одного сегодня осенила печалью осень…»^[614]. Тамавака пролил столько слёз-росинок, что постель совершенно промокла. Всю долгую ночь он не сомкнул глаз, так что даже во сне увидеть жену ему не пришлось. Прошло какое-то время, и ему показалось, что уже рассвело, громкий крик одинокого ворона был слышен далеко за пределами леса. Ночь кончилась, начало светать. Тамавака отрезал свои волосы, объявил себя монахом и отправился в храм Киёмидзу. Он молился, проливая слёзы:

— С самого детства я каждый месяц совершаю паломничество. Дай мне ещё хоть раз в жизни увидеть Химэгими, ведь мы расстались с ней, не насытившись друг другом. Ну а если встретиться с ней невозможно, ни к чему тогда мне и жить. Помоги нам в будущей жизни!

На заре появился старый монах лет восьмидесяти: «Если хочешь узнать, где Химэгими, отправляйся в странствие. В Хаката, что на Цукуси^[615], сядь на корабль. По прошествии ста дней обязательно узнаешь, где она», — произнёс монах.

Тамавака не понимал, сон это или явь, но, решив, что это послание милосердной и сострадательной Каннон, он тут же отправился на Цукуси.

Он сел на китайский корабль. Он плыл неизвестно куда по волнам бескрайнего синего моря, его сердце полонила тоска. Они находились далеко от земли, когда через тринадцать дней задул сильный ветер, разбушевались волны, то тут, то там вспыхивали молнии. В это время на тридцати кораблях под напором ветра порвались причальные концы, и их унесло неизвестно куда. Тот корабль, на котором плыл Тамавака, тоже попал в бурю, но не был унесён, преодолел многочисленные волны, миновал страну Киман и приплыл в страну Расэн.