В общем, все живые существа без изъятия, которых призвали к Эмме. На востоке появились будды. На севере — черти, они кружили, как вылупившиеся паучата. На севере находилось зеркало из лазурита. Оно казалось огромной горой. Если повернуться к этому зеркалу, там отражаются и дурные дела и благие, даже если они малы, как капля росы. Ничего скрыть невозможно. Людей, которые собрались на площади, проверяли по табличкам Эммы, потом они поворачивались к зеркалу. Даже маленькое, как росинка, дело не оставалось незамеченным. Собравшиеся на северной стороне черти в зависимости от грехов хватали каждого, мучали и вели в мир голодных духов или туда, где рождаются животными. Были и такие, кого забирали в мир демонов, вели в разные части ада. Грешники вопили: «О, ужас! Я не делал добрых дел, творил только зло!» Их посмертные страдания не имели предела.

Чёрт Головоконь и чёрт Головобык подъехали на телеге, они посадили в неё человек двадцать мужчин и женщин, высокородных и простых. Они покатили туда, где ярко разгоралось пламя, и ревущий голос Головобыка тоже как будто превратился в пламя, он орал: «Это огненная колесница! Те, кто едет в этой колеснице, совершили десять злодеяний, пять преступлений, им надлежит спуститься в беспросветный ад. После того как они попадут туда, даже если за них станет молиться праведник, спасти их будет невозможно. Может быть, они спасутся, когда пройдут тысячи кальп».

Потом Эмма сказал: «Смотри, зелёный и красный черти надевают на людей ярмо, связывают верёвками и мучают тех, кому предстоит спуститься в мир голодных духов и животных. Ярмо надевают тем, кто при жизни любил детей и не убивал. Если за них неустанно молятся, то по прошествии тридцати трёх лет они смогут стать буддами».

Потом я увидела красивый терем и подумала было, что там находятся будды, но тут поняла, что страшные черти хватали людей и, истязая их, загоняли в этот терем. Дверь открыли изнутри, оттуда с силой вырвались огонь с дымом. Огонь полыхнул далеко-далеко, запахло гарью. Изнутри вопили бесчисленные люди. Это был огненный бездымный ад.

Эмма сказал: «В эту часть ада попадают те, кто пылал гневом, бесплодные женщины, те, кто произносил слова: „Чтоб ты сдох!“ Ни в коем случае нельзя даже на словах желать человеку смерти, и уж тем более гневаться. Даже если молиться за этих людей, вызволить их будет трудно».

Теперь схватили некоего мирянина. Около него суетились четыре или пять чертей. Они стреляли в мирянина из луков, так что всё его тело оказалось, утыкано стрелами. Из стрел вырывалось пламя. Четверо чертей держали мирянина за ноги и за руки, а один разжигал огонь. Мужчина корчился, поджариваясь на этом огне, из его тела обильно вытекал жир. В довершение всего его перевернули и стали трясти, мясо медленно сползло с него, а когда остались одни кости, его бросили на землю. Но немного погодя он снова ожил и стал выглядеть как прежде, и тогда его снова начали пытать.

«Это человек, который при жизни постоянно пил и ел то, что принадлежало монахиням, он никогда и не думал совершать подношений, понукал монахами, обладая временным могущество, вёл такую жизнь, будто он выше тех, кто ушёл от мира, он не молился богам и буддам».

А вот какого-то человека положили на доску, придавили его огромным камнем, на который черти забрались сверху. Из него ручьём потёк жир, потом камень сняли, и черти стали топором разрубать его на части. Так они мучили его. Да неужели это монах школы Риссю?^[428]

«Он нарушал пятьсот заповедей^[429], пил много вина, ел жирную пищу, вёл неподобающе роскошную жизнь, не проводил служб. А питаться изысканной пищей для монаха — страшный грех».

Вон Головоконь и Головобык впрягли мужчину в китайский плуг^[430], крепко-накрепко привязали его. «А ну, пошёл!» — стали колотить они его. Тот попытался сдвинуться с места, но плуг оказался слишком тяжёл, ни шагу не сделать. Черти разъярились, стали колотить его ещё сильнее, у мужчины из глаз и изо рта потекла алая кровь, но черти усердствовали ещё больше. У того вылезли глаза из орбит, вывалился язык, дыхание стало прерываться. Насекомые облепили всё его тело, смотреть на это было невозможно.

«Этот человек вступил на путь служения будде, но не выполнял свои обязанности, не проводил служб, погонял лошадей и быков, с утра до ночи истощал своё сердце желаниями, вёл себя глупо и жестоко и стал врагом Трёх Сокровищ. До бед людских ему не было дела, а уж таких бессловесных тварей, как лошади и быки, мучил, ни о чём не думая. Такие люди испытывают страшные страдания и попадают в ад. Всё это совершенно противоречит тому, что должен делать монах. Когда мирянин делает зло — это грех. Но больше, чем мирянина, вина монаха, ему грешить непозволительно. Среди монахинь особенно много таких, кто грешит. Им не нравится, что у них белые зубы, поэтому они жуют краску — чернят зубы. Таких заставляют пить расплавленное железо, и оно сжигает их изнутри. Мирянам эта пытка тоже подходит».

Ещё одному человеку чёрт наступил на голову и воткнул в глаза медные иглы.

«Это наказание для тех, кто в этом мире вёл себя так: каждый раз, как глядел в зеркало, переживал, что плохо выглядит. Такой человек понапрасну украшает своё тело, а о том, что будет в следующей жизни, не заботится. Каждый раз, когда смотришься в зеркало, заботься о том, что годы идут, и приближается конец. Зеркало существует для того, чтобы просить о спасении. Те, кто так не делает, склонен исключительно к греху, молитв не возглашает. Это жалкие люди, — произнёс Эмма и затем продолжил: — Те, кто воровал, заставлял людей отводить глаза и крал у них, те, кто высматривал в людях дурное, те, кто видел в будде зло, те, кто видел в мирянах и монахах одно дурное, тот грешил глазами. Наступив на голову, им выкалывают глаза медными ножницами.

Те, кто лгал, поносил будд и сутры, порочил монахов, своим длинным языком наговорили на множество грехов. Им растягивают языки, расстилают их и вбивают колья по краям, а Головоконь и Головобык эти языки на лошадях и быках вспахивают. В язык впиваются насекомые. Ужас!

Те, кто изо дня в день убивал живое в горах, в реках, отнимал яйца, о которых пеклись родители, — эти люди совершали убийство. С них сдирают кожу, насаживают на вертел и жарят.

Того, кто поджёг дом другого человека, заворачивают в железный коврик величиной в десять татами, и черти выжимают из него жир, смотреть на это невозможно.

А теперь посмотри на человека, который распускал слухи. Он говорил то, чего не было, рассказывал небылицы, сбивал людей с толку, хватал то, что ему не положено, правду и неправду не различал, любил ложь. Такого лжеца завязывают верёвкой на семь узлов, поворачивают лицом вверх и пытают: запускают ему в горло змей, змеи заползают внутрь, становятся языками пламени и сжигают его. Он хвалил себя, а других поносил, он лгал и убивал людей!

Тем, кто будто бы ушёл в монахи, но волосы не остриг и обликом остался мирянином, тому железными ножницами отрезают голову и срезают с костей мясо».

И вот на похожей на сцену площади, где раньше было множество народу, почти никого не осталось — разобрали кого куда. Осталось совсем немного людей — человек двадцать. Среди них находились Дзэнский монах, монах школы Рицу, праведный монах, тот, кто молился о возрождении в раю, подвижник. Они вздыхали и горевали: «Неужели и нам суждено попасть в лапы чертей-мучителей?!»

Но Эмма пощадил их: «Успокойтесь. Если ты провёл поминальные службы с привлечением тысячи или десяти тысяч монахов, если ты жарко молился за покойных родителей, если ты проводил „упреждающие молитвы“, если на большой реке ты устроил паромную переправу, а через малую перекинул мост, если в храмах строил залы и пагоды, если ставил статуи будд, то ты совершил много добра. На ком вины нет — в ад не попадёт. Так же и ребёнок до семи лет. Положитесь на волю будд и идите с ними. Только буддами вы сейчас не станете».

Я увидела и услышала страшные вещи. Здесь трепещут даже те, на ком чёрное монашеское одеяние и оплечье. И я задумалась: а какая я монахиня? Когда я посмотрела вверх, то увидел кого-то в три человеческих роста. Он шёл к Эмме, поднимаясь по высокой лестнице. Когда я рассмотрела лицо, то поняла, что это прошла одиннадцатиликая Каннон из нашего храма. Нет никого более достойного благодарности, дающего радость, придающего силы, благословенного. Она села напротив Эммы и сказала: «Мы пригласили сюда монахиню Кэйсин, не выйдут ли из этого одни кривотолки? Передо мной она миллион раз произносила молитву, читала „Рисюбун“^[431]. Сёхан в Кувабара, тот, что соорудил божницу священного огня^[432], просил: „Если Кэйсин умрёт, то, не дожидаясь окончания срока обета, я разрушу божницу священного огня. Если возможно, верни её“. Посмотрите на эту женщину, перебирающую чётки и возжигающую божницу священного огня, и отпустите её поскорее. Не то время пройдёт, и возвращаться будет трудно. Если она вот так умрёт, это будет очень печально. Если возможно, поскорее отпустите её».