Я дремлю на вынесенном во двор под окно нового дома старом диванчике. Полусонным взглядом наблюдаю метаморфозу перехода дневных цветов и запахов в ночные. Жду, когда над прудами грянет лягушачий хор. Вот-вот проснётся дедушка, и мы начнём трудиться. Пусть он поспит подольше, сегодня предстоит работа – тяжкая, но короткая. Всё равно сны вещие кажут на утренней зорьке.
– Лови татя! Бей рыжего! – Раздался из заросшего хмелем старого дома хриплый скрипучий крик.
Я невольно отметил, что Махно снова простыл. Всякий раз одно и то же. Как новый дом построишь, так старого Махно не дозовёшься. Этому новому дому, под которым я сижу, сто лет уже в обед, а всё равно числится «новым». Фундамент, на котором он стоит, ещё при древних греках ставили. Правда, в старом доме фундамент ещё альбенский. Были тут такие, эльфам родня. Так и живём. Обветшает один дом, ставим рядом другой, но на старом фундаменте.
Сквозь решётку подвала выскочило существо похожее на большую рыжую крысу и метнулось со двора… Но не успело! С крыши навеса, под которым я лежу, слетела бело-чёрная молния прямо на загривок крысуну. Это моя любимица Изя. Когда она помещалась на ладошке, то сильно любила выковыривать из творожка изюм. Потому и назвалась Изюминкой – сокращённо Изя. Теперь-то она – Мама-кися. Обладательница особенно бархатного тембра урчания и убийца крыс. Вот только не понял, кто раньше поспел, то ли кошка, то ли коты, то ли домовой? Потому, что глазом я моргнуть не успел, как все они окружили беглеца.
Махно притащил каминные щипцы и старательно тыкал в чёрно-жёлтый клубок дерущихся тел. Его жена-кикимора тоже изредка совала туда спицей. Ну что ж, надо идти вершить суд и расправу.
При моём приближении Махно просипел:
– Я его все-таки поймал! Этот чубайс[4] монеты из фундаментов выковыривает, чтобы, значить, дом не стоял, а люди не помнили родства, – и, повернувшись к крысе, закричал: – Отдай деньгу, гад!
Такого крупного чубайса я давно не видел. Брюхо толстое белое, хвост метровый лысый, когти вострые серповидные, морда круглая наглая. Нос, как две дырочки в пуговице, пасть зубастая до ушей. За щекой чуется деньга.
– Ну и что ты мне сделаешь, убогий! – прошепелявил злыдень, – ты такой же дух, как я. Только ты людям продался за кусок хлеба… А я гордый.
Я подумал, что он отчасти прав. Домовые, обнаружив в кошках близких родственников, смирились с людским племенем, с энтузиазмом налаживая быт, а эти все ещё гадят.
Про чубайсов вспомнилась старая приговорка: «Не ест он ни жита, ни мяса, не пьёт ни пива, ни кваса, а питается людской бедою». Сначала он поселяется в одной избе, потом захватывает село. Бывали случаи, когда и государство разорял.
Ничего мы ему сделать не можем. Но я попробовал.
– А слабо тебе в напёрсток залезть?
– Ты чо, совсем ку-ку? – вопросом на вопрос ответила протокрыса. И заржала.
– Да я его… – взревел домовой, и в круге кошек снова завертелся визжащий клубок. Ситуация – патовая. Когда-то давно хитрые хозяйки заманивали крысиных духов в напёрстки, а подвернувшиеся тут же солдаты стреляли ими в небо. Но крысадлы нынче умные пошли. Убить мы его не можем. Теоретически есть возможность вечной драки. Но… домового – жалко.
– Вы что там, с ума посходили? – раздался голос из окна нового дома. Хорошо поставленный голос, не громкий, но пронзающий каждую жилку любого существа. – Вот, даже гостя из нирваны вывели! Заразы! – добавил голос в сердцах.
Драка прекратилась и все, даже крысадл, замерли, как нашкодившие малыши.
– Э-э… – прокашлялся я, – дедушка Сон, домовой тут чубайса с поличным поймал, а что делать с ним, не ведает?
– Потому что он такой же мальчишка, как и ты. Ничему не учитесь! – Мы с домовым переглянулись и съёжились. – Чубайса нейтрализовать просто, – завёл голос поучительную лекцию, – берёшь блюдечко любое и колечко золотое. … Ан, погодь! Давай у Хуайбиня спросим. В порядке обмена опытом.
Из окна донёсся шёпот скоротечного разговора. А потом другой голос на несколько тонов выше первого, наставительно произнёс:
– Ессь два асанавных видя медитясии. Пеллвый, котоллый любиця здеся, У-умная малитива називаеся. Концентррация лисиного Я в поисиках лисиного Госопада. Мне нрравися. И вторая вида, осень любилю, растворение лисиного Я в ноосфере. Конфуций усила. Так вота. Беллёс сюбайса и погллузаесь в любую медитясию. Потом кидяесь его в лллакитовый куста. Она медитирует и ллазвоплосяеся.
– Во как, – послышался первый голос, – тоже, что и у нас, только с философским подтекстом. Лови кольцо! – Из окна вылетело колечко, а за ним алюминиевая тарелка. – Пусти колечко по блюдечку, да чубайса за лапы держи, чтоб не стырил, он и заснёт. Я ему сон вечный пошлю. Там у калитки куст бузины, туда и кинь.
Произошла безобразная сцена с шипением и визгом. Протопасюк пытался вырваться, но против боевых котов домового ничего сделать не смог. Да и как уйти толстой крысе от поджарых натасканных именно на его поимку коргорушей, умеющих не только воровать, но и телепортироваться. Мама-кися оценивающе наблюдала за работой собственных детишек, что-то довольно муркая. Злыдень впал в транс.
Все вместе торжественно понесли чубайса в куст. Как раз прибежал Вертихвост с Любом на шее. Волчина здоровенный звался также Вертиком или Вертером, смотря по настроению. Сейчас он тяжко дышал, свесив длинный язык. Шерсть мокрая, жарко ему. Да и работа нелёгкая: оббежать каждый дом с котом на плечах. Хранитель брачного ложа огненного цвета Люб с достоинством от выполненного долга сполз с мощной зверины. Тоже устал. Он должен был определить и пометить те человеческие парочки, что этой ночью не должны спать. Махно тут же заволновался, просто кинул крысу в куст и побежал во двор, что-то выкрикивая про кашу с мясом и сметану. Видно, загодя приготовил угощение.
– А Света выйдет? – с бруса над калиткой на меня с любопытством смотрела котячья мордочка.
– Заходите, – распахнул я калитку, и мимо меня разноцветным ковром проследовало штук сто кошек.
Это надо видеть! Я поторопился вслед и зашёл в зал «нового» дома. У окна сидела старушка, ветхими руками оглаживая забравшихся на неё котячьих. Она – хозяйка этого дома, бывшая сельская библиотекарша. Всю жизнь прожила одна, но на заднем дворе библиотеки подкармливала кошек. А они её и… ну вот сами посмотрите. Сморщенная кожа старушкиного лица разгладилась, порозовела, волосы обрели пшеничный оттенок, а потом женщина стала уменьшаться и вскоре среди клубка мохнатых тел хихикала девочка лет пяти. Клубок распался, сильнейшие коты подхватили дитя на свои спины и под кричалку: «Как книгу! Как конфеточку! Несут котята Светочку!», вся толпа вывалила со двора. Следует отметить, что кричалка очень нравится кошкам, и все мои попытки её литературной обработки натыкаются на насупленную насторожённость. Спорить с кошачьим племенем, всё равно, что окультуривать фанатов футбольного клуба «Шериф», но с болельщиками договориться можно. Зато, который год смотрю за восстановлением здоровья бабуси.
Во дворе меня встретил одетый в армяк мужик с окладистой бородой.
– Дрёма, – окликнул он меня, – нехорошо получилось. Крыса-то пятак екатерининский зажилила! Теперь дом развалится. Я, когда строил, денег не пожалел, под кажный угол цельный пятак поклал. Я бы и новый положил, да у меня в могиле денег нет!
– А пойдём-ка в огород, – придумал я. Прямо на выходе с заднего двора поднял из земли деньги. Рядки молоденькой картошки засеребрились искорками монет.
– Это честные деньги, – сказал я казаку, – утраченные твоей семьёй в трудах. Погляди, может быть, найдёшь замену. А пятак чубайсу нужен, чтоб разъедать его изнутри.
– Я тут где-то полушку потерял, – восхитился строитель первого дома в Терновке, – найду, само-то будет. Мы тут тоже много чего находили, Матушка-царица нам землю старую дала. Я пойду, поищу, – заторопился он, – нас на той стороне Тираса буджакские татары ждут, а ещё монахи обещали вина бочку выкатить.
