– О каких декорациях ты спросила? О чьих долгах? – изумился он моему вопросу и потёр свои виски, что было у него знаком растерянности. – Разве я что-то говорил? Твоё поведение пугает меня.

– Чем же?

– Хотя бы тем, что ты так стремительно повзрослела. А я, оказывается, всё ещё живу в иллюзии, что ты совсем маленькая.

Я промолчала, сползла с его коленей и стала ворошить короба с диковинной едой, которую он привёз. Они стояли на траве у крыльца. Я зарылась в них так самозабвенно, что и забыла о его страдании. В коробах было много всего вкусного, особенно деликатесов, о которых тут никто и не подозревал, а я привыкла к ним с детства.

– Принеси мне воды, – попросил он, не вставая сам.

– Пить или просто? – Для питья воду мы брали из подземного источника, скрытого в колодце, бывшего тут единственным на всю улицу. Воду из этого источника приносил дедушка в огромных бутылях. Часто ему подвозил их и лесник, его друг и вечный должник, на своей тележке, запряжённой той самой лесной лошадкой – персонажем моих детских грёз. А умывались мы, беря воду из бассейна, который наполняли дожди в осенний период и те, которые периодически шли летом. Дедушка знал секрет очистки дождевой воды, в которой я купалась в тёплую погоду.

Отец встал и сам пошёл к садовому бассейну, где и умыл лицо. Я на его глазах, не стыдясь его ничуть, стащила тунику и полезла купаться. Так мне захотелось.

– Ты становишься очень красивой. Нереально хороша! – он изучал меня, так же не стыдясь, не видя в моей наготе ничего предосудительного. – Но ты будешь, всё же, другая чем мама.

– Лучше? – спросила я.

– Другая совсем. Не похожа ты на неё.

– Конечно. Все говорят, что твоё порождение. Ноги длинные как у болотной птицы.

– Кто же так говорит?

– Бабушка, кто же ещё.

– А говоришь все.

– Ну и соседи. Говорят, что я не местная.

– Мама, что ли, их местная была? Или Инэлия из их породы? Как она, кстати, пережила всё? Я так ни разу и не увидел её после. Она прячется от меня.

– А чего ей переживать? Если она и прежде видела маму редко.

– То есть? Хочешь сказать, что и ты не переживаешь особенно-то?

– Мои переживания принадлежат только мне. У тебя и своих мучений довольно, чтобы я добавляла тебе своих.

– Всё же ты мало похожа на ребёнка.

– О каком ребёнке ты всё время говоришь?

Он засмеялся, оценив мои слова как своеобразный юмор. Я купалась и с визгом стала его брызгать, может быть, желая его отвлечь от явных и острых переживаний. Всё же я не могла его не жалеть, даже не любя, как себя уверяла. Понимая его тоску по маме, я не понимала, чего он хотел от неё при жизни, столь странно и жестоко относясь к ней, если верить дедушке. А дедушке я верила. Он никогда не обманывал меня.

Отец рвал цветы с делянок бабушки и бросал их в воду, стараясь в меня попасть, и радовался, если ему это удавалось. Я тоже вошла во внезапную и милую игру и ловко увёртывалась, даже забыв на мгновение о нашем общем горе. Вот бабушка будет рада, думала я, увидев, что он творит с её любимыми цветами. Маленький бассейн вскоре весь был усыпан белыми и розовыми лепестками, а клумбы бабушки являли печальное зрелище растительного побоища. Он стащил висевшую на металлической проволоке сохнувшую и выстиранную белую штору, отделяющую обычно комнату дедушки от того закутка, где спала бабушка, и закутал меня, вытирая воду. И в этот момент его ласковой заботы я ощутила почти родное чувство к нему, к человеку умеющему, оказывается, быть и заботливым и мягким, только где были эти его проявления раньше?

– Моя малышка, ты одна у меня тут и есть, – сказал он, растирая мне спину. После чего небрежно бросил штору на траву, мокрую после дождя.

– Вот бабушка порадуется ещё и шторе вдобавок к погубленным цветам, – и я засмеялась.

Он тоже заулыбался и стал целовать мою макушку после того, как натянул мне хламиду через голову, одевая меня как маленькую. Хотя с ним рядом я и была маленькая. У меня возникло желание прижаться к нему, что я и сделала и, прижавшись, опять заплакала, жалея, что мамы нет рядом, и она не увидит его столь трогательной заботы обо мне. Того, чего ей всегда хотелось. Его любви ко мне, в чём она меня уверяла, но чего я никогда не наблюдала с его стороны. Он никогда не ласкал меня. А сейчас, поймав себя на этих мыслях, я сразу почувствовала прежнее отчуждение от него с горькой обидой за прошлое и за утраченную маму, будто это он виноват в том, что её нет. Но он был виноват, она была обречена и без той катастрофы в столичном центре. И жить она давно уже не хотела. Даже ради меня. Самое непонятное во всей истории заключалось в том, что её не должно там было быть. Но её вызвали туда. Кто? Зачем?

– Паук это, – шептал мне дедушка, казавшийся безумным, что всегда происходило, когда он со страхом говорил о Пауке, также казавшемся мне выдумкой его больного сознания.

– Он Гелию погубил, чтобы ударить мне в сердце, заманил её туда умышленно…

Отец же со своей стороны был уверен, что в гибели мамы никто не виновен, поскольку ужасный взрыв был вызван причиной, скрытой за пределами самой планеты. Хотя оба знали, и дедушка, и отец, что в тот день маму увёз в Телецентр некий Тон-Ат, который также там погиб, как считалось. Кажется, он консультировал одну из телепрограмм, в которой мама была ведущей, зачитывая малоинтересные большинству народа тексты о загадочных явлениях окружающего мира. Поскольку прозябало это большинство в сущем невежестве и потрясающем безразличии к этим самым тайнам мироздания.

После гибели мамы дедушка старался не встречаться с отцом. Заранее предчувствуя его неожиданные визиты, дед исчезал всегда, говоря, что видеть моего отца ему невозможно. Нет сил. Саму катастрофу как умышленное злодеяние дедушка приписывал тому, кого считал наделённым сверхъестественными способностями, то есть Пауку. Зачем тому Тон-Ату понадобилось в тот день увлечь туда маму, дедушка не знал, но не исключал того, что Тон-Ат только маскировался под врача, используя для своих целей и маму. «Зачем она была ему? Актриса и пустышка»? – спрашивал отец у дедушки, – «или они в своём Архипелаге решили освоить театральное мастерство для услаждения досуга»? «Да ты и тупой»! – злорадно восклицал дедушка, – «Как же её доступ в самые сокровенные глубины вашего подземного города? Её использовали втёмную, это если не травмировать тебя ещё больше. Или же она сознательно вам, землянам, вредила, мстя уже персонально тебе, это в случае, если тебя не щадить. Она была шпионкой, и в то время, как вы отлавливали пустяшных диверсантов в горах, только и способных нанести вам ущерб, сопоставимый с укусом летающей пещерной собаки, по вашим лабиринтам бродила та, кого все считали твоей женой, и скрадывала ваши самые важные секреты беспрепятственно! И никто уже не проверит, был ли Тон-Ат сам в числе погибших или успел заблаговременно удрать оттуда. Гелия была уже не важна, а может и опасна. Она знала те загадочные тоннели, что выводили в Архипелаг, также хорошо, как и дорогу до своего дома. А догадайся ты обо всём»? – И поскольку дедушка весьма часто противоречил сам себе, говоря то так, то этак об одном и том же событии, отец презрел его версию событий. Повзрослев, я стала скептически относиться к его рассказам, невольно веря отцу, уверявшего некогда маму, а потом и меня, что дедушка страдает серьёзным умственным недугом, сочиняя новеллы на ходу и не отличая сон от яви.

Мы сидели с отцом на скамейке, и он, обняв меня, и от того смягчённый и успокоенный по сравнению с тем, каким приехал, целовал мои волосы, руки и называл розовым бутончиком, говоря, что я буду красавицей. И уже красавица. Он добьётся, чтобы меня пустили на их Землю, где он даст мне сказочные возможности для моего счастья и моей реализации. Сколько бы детей у него не появилось впоследствии, я останусь его любимой дочерью. Самой любимой.

Наверное, и я начинала любить его, гладя в ответ рукав его рубашки и затрагивая кисть руки, и возможно, смогла бы полюбить и простить в дальнейшем. Но в «Садах Гора», как называли город в лесу земляне, я узнала о его отношениях с Нэей, там возникшей, и опять возненавидела его, не простив ему того, что он так быстро утешился и забыл маму. Но это было уже много позже.