– Да что тебе в ней?
– Ты хочешь, чтобы у меня была такая грудь?
– Мне-то зачем? Я и так тебя люблю.
– Но той, из ресторана, зачем-то нужно.
– Может, она такой забавной и уродилась. Что тебе до неё? Разве ты её знала когда? Пусть живёт, какой себе нравится. Мне такая, как она, без надобности.
– А тому нет. Стоял, весь дрожал, даже я видела. Как к ней жался!
– Ну и что? Ты же его не знаешь. Может, у них любовь. Чистая и высокая. Не все же такие, как твой Оберон. Или как вы его дразнили?
– Мерлином его дразнили. За любовь к истории и к старинной мистике. Да какой он Мерлин? Мерлин был великодушный, а тот – низкий и невоспитанный. Сексуальный маньяк. Хотя и любил девок забалтывать, но лишь тогда, когда они ему не уступали. А как уступят, так всё, ни словечка уже пристойного не дождёшься.
Ксен не понял, что мужчина в тёмном одеянии, высокий и с гипертрофированными мышцами, и был Оберон – Рудольф. Ксен же никогда его не знал и не видел. А то, что он видел его у театра давно-давно, в другой жизни Ксении, он начисто забыл, мало ли кто бегал тогда за красавицей девочкой, за балериной Ксенией.
…И первый раз у них было, вернее, не было ничего, но так случилось, они легли вместе спать в этом самом городке в Альпах, у его матери в доме, заваленном минералами и коллекциями камней.
«Я чувствую себя твоим уже вечным мужем», – говорил он, – «как будто мы вместе целую вечность, и ещё целую вечность будем вместе».– И осторожные, нежные руки, их прикосновения, не переходящие черту, были руками родного человека. Ксения видела не только его, но и себя со стороны, прокручивая свой тайный кинофильм, снятый тайным оператором – человеческой памятью, с умилением рассматривала своё воздушное и юное тело, и его тоже, рядом с которым она и замирала, – его юношеское, двадцатилетнее, напряженное… И зрелая женщина ласкала его в своей памяти вместо той глупой и ничего ещё не умеющей ценить девчонки.
«Повтори ещё раз, кто я», – и он повторял и входил в её открывшуюся душу, чтобы стать её вечным мужем.
Он отлично всё помнил
Именно здесь она вошла в его, открывшуюся вдруг настежь, беспомощную перед нею душу, в этом городе, в доме его матери. Она была лёгкая и воздушная, «девушка – перышко», обозначение было данью её занятиям архаичным балетом. Девушка была в этом смысле, в смысле балета, полной бездарностью. Балет был прихотью её матери, не сумевшей в детстве попасть в балетную студию. И свою мечту она перенесла на дочь. Но у девушки Ксении были другие таланты, у неё был талант вызывать любовь, и она стала его найденной воплощённой мечтой.
В ту ночь, хотя она и не была готова ни к чему, но покорно замирала, охваченная, как пламенем не своей пока, а его страстью, – пламя это обтекало её прохладную кожу и не проникало внутрь. Ей было только семнадцать лет, и не в этих годах было дело, а потому что хотелось тянуть это сладкое томление при понимании, что всё скоро, очень скоро случится. И если выждать, то будет только лучше, сильнее. Возникшее нечто дало нежную и мерцающую обещанием счастья завязь, и надо было ждать момента появления их общего волшебного цветка. А когда цветок раскрылся, не хватило понимания в силу молодого ещё возраста для того, чтобы оценить его уникальность. Вульгарно цветущие в изобилии, дикорастущие травы не казались менее сочными и менее заманчивыми, когда приглашали упасть в свои душистые и мягкие объятия…
Нэя двоилась в его объятиях, ожившая память о юношеской любви вплеталась в их первую после разлуки любовную жажду. Не иначе здесь эта память и валялась, в этом городе, никому кроме него и не нужная. В той тихой женщине из ресторана не было ничего от прежней «девушки – пёрышка». Зато в ней было то, что гораздо весомее, в ней хранилась в отличной сохранности летопись всей его земной жизни до отбытия на Трол. А то, что она её хранила, сдувая пылинки, не возникло и сомнения, о чём и сказали её глаза.
Земля навалилась всем сразу, и прошлым и настоящим, и для Нэи места не находилось, и обнимая её сильно-сильно, он словно хотел опять втиснуть её туда, где она была на Паралее. Но и Нэя как-то не очень стремилась туда втиснуться, была пассивна, как будто ожидала кого-то другого, а не его. Это было предчувствие, их общее, будущей разлуки. Отчего так происходило, что он мог любить эту женщину – загадку для научного сообщества Земли, да и для него тоже – Нэю, только после длительных разлук? Всегда случающихся, вроде бы и не по их желанию, и всегда порождающих новый цикл их любви, более сильной, более глубокой, чем была предыдущая фаза.
Выплывающая из раскручивающейся памяти Ксения, так мало и имевшая уже сходства с женщиной встреченной сегодня, ужинающей в компании с невыразительным мужичком, нисколько не мешала его любви к Нэе, а сама Нэя не мешала жалости, вздрогнувшей навстречу глазам Ксении, в которых заметался страх. Что означал страх? Страх чего? Она тогда кричала:
«Ты всё равно будешь моим! Вернёшься ко мне»! – Но вот вернулся, но не к ней, и её так и не стал.
Шёпот Луны
Нэя думала о многих сразу. О покорно ушедшем Франке, об Антоне. О том бритоголовом Рудольфе, которого оставила на Паралее. Земля вернула ей чужого и другого человека Двойника с волосами неизвестного ей человека, с глазами, устремлёнными помимо неё, и только его руки остались прежними, и его горячее естество было то же самое, а радость как бы и ущербной. Кто-то уже успел от этой радости отщипнуть, думая, что она, Нэя, ничего не заметит.
Из-за облаков вынырнула Луна, всё также таинственная подательница ночного света, источник, так удивившего Нэю, перламутрового свечения. В ней, почти ещё незаметная, уже была щербинка, она чуть-чуть умалилась. Отчего же так произошло? Сбывалось предсказание сгинувшего в бездне иных миров Хагора? Появление рыжеволосой женщины? Но настолько она была и не проявлена в Нэиной реальности, настолько далека была и ни на что не могла влиять. Там, в ресторанчике, она провалилась в свою личную пустоту, не подала ни единого нейро – энергетического всплеска, способного задеть, не говоря уж о некоем серьёзном излучении опасности. Нет. Не в ней было дело. Она, как и Хагор, была в прошлом и несуществующем времени, а то, что ухватилось за край Нэиного света, было здесь, было реально.
– Руд, – Нэя перебирала незнакомые пряди волос, – ты уже отчасти и не мой. Но чей? А я так ждала, так мечтала о неведомой и волшебной любви на Земле. А выходит, что там, в подземельях Паралеи и была вершина нашей любви? А тут – спад? Земля отнимает тебя, как и предупреждал Хагор.
– Хагор? Когда он тебя и предупреждал? О чём ты? Что тебя не устраивает во мне?
– Всё меня устраивает. Мне не хватает твоей полноты. Ты же всегда всё чувствуешь во мне, а я в тебе. Ты забыл?
– Тебе, как и мне, сложно адаптироваться к Земле. Даже несопоставимо со мной тебе тяжелее. От этого в тебе упадок чувственности. Вообще сил. Я как любил, так и люблю. И хочу тебя одну. Что тебя разочаровало? Тебе не нравится наш дом? Увидишь ещё, как мы с тобой украсим его. Сейчас он пуст, от того тебе не очень уютно. Мы поедем путешествовать, будем вместе восстанавливаться. Мне предоставлен отдых. Впереди у нас целый мир, наш земной, мною забытый, тобою неизведанный совсем. Твоя тоска пройдёт.
Это было убаюкивание, отвлечение от тех следов, что оставила в нем некая женщина, и Нэя эти следы, неосязаемые, осязала своими волшебными пальцами на его любимой груди, губах, и на всем остальном тоже. Нет, его напряжение не стало меньше, но оно было ровно и привычно спокойным, а должно было пульсировать сумасшедшими толчками, как это было в те, никогда незабываемые моменты, – в спальне Гелии, в клинике Тон-Ата, в подземелье после их последней разлуки, и в её сиреневом кристалле тоже. А сейчас она ощущала подстывшее течение той прошлой страсти, вошедшей в привычное русло и уже с уклоном в сонную успокоенность. И это после трёх месяцев разлуки? Не считая звёздного сна перелёта.
