Костя сбросил свой сценический образ, возмутился и преградил дорогу:
– Мы же договаривались! Я тебе звонил два дня. А там какой-то маньяк все отвечал: «Ты будишь нас четвертый раз. Камилла отдыхает. Мы не спали ночь. Мужчина ты, или либидо потравило наркотой? Должен понять или приехать объясниться?» А я не понял. Кто это? С кем ты зависала? – Копируя интонацию психотерапевта самозванца, Костя опасно балансировал гитарой на нестройных ногах, а я зеленела: «Негодяй». Вслух процедила:
– Ты ошибся номером. – Нерешительность осталась в прошлом. Распахнула дверь уникальной мастерской, которую ребята арендовали у вдовы недавно почившего знаменитого художника. Шаг, и я окунулась в тяжелый дух перегара, неслабой курительной дряни и гогота шумной компании. Костя, пошатываясь, плелся следом, придавая мне ускорения компрометирующими предположениями:
– Да? А автоответчик твой. – Я обернулась через плечо. Яркий свет упал на сердитое лицо, и Костя присвистнул. – Ох, ни хрена себе, глаза… Не, реально? Че за секс-машина, что тебя так закоротило на пару дней? И Бриги о нем так лестно пели… – Я оступилась в сенях и снесла банку с олифой. Закатывая жестяную банку обратно в покосившуюся этажерку, Костя рассеянно кивал. – Я и домой к тебе звонил. Да и Ник четыре раза. Проверить, из каких источников деза. И нас так ко-о-онкретно убедили… – Испепеляющего взгляда оказалось достаточно, чтобы протрезвевший Патрик уже тащил меня к гостям, лично представляя каждому. Тот факт, что «Весна» была похожа на разбуженную гарпию с красными глазами, ни у кого не вызвал вопросов. У депрессивного менестреля и муза была соответствующая.
Маэстро сел на единственный в доме высокий стул с гнутыми лакированными ножками, ударил по струнам и заголосил самопальный хит на ломаном английском. От такого аудио-напалма сработала сигнализация не только моего Jaguar. К стихийным «овациям» присоединились сирены соседских автомобилей и возмущенный лай собак. Константин не сконфузился побочным сопровождением, продолжая испытывать терпимость соседей своим средством самореализации.
Подпевающая публика рукоплескала. Особо эксцентричные натуры пустились в пантомиму и, отдавливая ноги таким же обкурившимся собратьям, превращали импровизацию в сумасшедший фарс. Ничего удивительного в их поведении не было. Чтобы пережить тот бред, которым «самовыражался» Патрик, адепты театральной студии по кругу затягивались набитой в самокрутку, дрянью, и непрестанно ржали. Одна я не вписывалась в формат отрыва в стиле «алкотреш». На общем фоне мистерии мой трезвый вид выглядел до безобразия вызывающим. Под какофонию я проскользнула наверх в мастерскую, прошла вглубь и устроилась с этюдником на подиуме.
К полуночи мне стало очень скверно. Не спасали даже шумоподавляющие наушники. Гости гуляли на первом этаже, а я сидела наверху в пыльной, пропитанной запахом масляных красок, мастерской среди пустых мольбертов и беспощадно вколачивала отповедь в несчастный этюд: «Лжец! Я не твоя собственность. Тебя больше не существует. Не существует! Я одна».
Согрелась зеленым чаем. Нестройные аккорды оборвались. Смолкли бурные дебаты припозднившейся компании. Невменяемая ватага решила продолжить гуляния на улице. Ребята открыли настежь окна на первом этаже, поднялись в мастерскую и заняли рабочие места. Сам музыкант осенил нас своей персоной самым последним – манерно появился с гитарой наперевес, прошел к подиуму, настроил свет. Я недоверчиво следила, как маэстро искусно укладывает на моем плече складки невесомой драпировки.
– Всего несколько часов. Ты будешь работать, а я тебя писать. А фон и детали сделаю потом. – В глазах добродушного рыжего прохвоста светился эстетический восторг. Невольно усмехнулась. Патрик расхаживал с гитарой среди мольбертов, примеряясь к натуре. – О, Эвтерпа! Твой античный профиль, классические черты лица, прямой пробор, лента в волосах, складки белоснежной греческой туники падают с плеча. Золотые нити вплетаются в орнамент. Волшебные глаза. Длинные ноги перевиты шнурами высоких кожаных сандалий. Изящные линии тела. О, жительница Эллады! Откуда на земле такое совершенство? – Закрылась от него палитрой и не успела выставить единственное условие: «Тишина», а художественный гений самозабвенно ударил по растянутым струнам. – Боги! Какое удивительное сценическое перевоплощение! Я видел твою румбу. Массовый стояк. А сейчас ты здесь, моя Эвтерпа6. И снова эта грустная мистическая полуулыбка! Такая целомудренная, девственная красота…
Парни ругнулись, перекрикивая вдохновенного маэстро:
– Ты согласилась на его диплом?! Камилла, взвесь риски. Он же не заткнется! – Не ошиблись. Пока придворный трубадур был занят декламацией своего произведения меланхолического оттенка, я выучила его наизусть с единственной целью – отпугивать злых духов.
– Так всегда будет? – Нервы не выдержали, когда очередное депрессивное завывание совпало с неприятным открытием: «Забыть лекарства дома?!» Голова раскалывалась, в глазах постепенно проявлялись темные провалы, но нарастающий шум в ушах я впервые посчитала избавлением.
– Ты – моя Муза! Я посвящаю тебе душу, творчество, самого себя.
– Возьму тайм-аут. – Судя по выражениям лиц остальных пострадавших, подобные мысли посещали не одну меня. – Никита, побудь временно «Весной». Сама Муза не в состоянии дослушать посвященный вой.
Маэстро делал быстрые техничные талантливые наброски, чередуя их с балладами. Критика только подогревала его жажду творческого самовыражения:
– Тебя не втыкает? Напишу элегию… – бросил кисти на палитру. Расстроенная гитара опять надрывно застонала. Я пожалела, что не позволяю себе нецензурно выражаться. Отвела бы душу. Мои собратья по несчастью так и поступили. Громче всех был сам Никита.
Бряцание прекратилось. «Поздно», – в ушах поднимался ассоциированный шум. Приступ мигрени неуклонно приближался к критическому рубежу. Голова закружилась, в горле ком, перед глазами – языки огня. Не справляясь с дрожью, потеряла несколько кистей и опрокинула банку с водой: «Срочно на свежий воздух».
– Камилла? Ты как? Два часа. Вся бледная. Мы сами уберем. Отдохни. Плед на софе. – Обеспокоенные парни оторвались от холстов. Буквально выдыхая дым и гарь из своих кошмаров, я накинула прямо поверх муслиновой туники меховой жилет, приклеила картонную улыбку и, отшучиваясь, пятилась к лестнице:
– Я знаю, как порадовать мальчиков и взбодрить приунывшего певца. Ребята, пицца? В машине. Сидите. Я сама. – исключила свидетелей очередного приступа и понеслась. Два пролета ветхих скрипучих ступеней. Бревенчатые стены. Сени, масляные краски, химические реактивы. Сердце тревожно зачастило. Окружающее становилось призрачным. Видоизменялись акустические феномены. Голоса друзей отдалялись. Одинокие бытовые звуки застывшего захолустья, переполох разгульной компании, сирены где-то на шоссе – все становилось неотчетливым. Сочная ночь превращалась в зернистые разводы. Цвет пропал. Совсем. Время остывало в черно-белой ретроспективе. «Теперь я окончательный дальтоник. – уже на ощупь положила коробки с пиццей на капот. В кармане вибрация. – Кнопочный Siemens?!»
«Беги! Немедленно», – интуитивно обернулась…
Два темных силуэта за спиной. Гнусавый голос:
– А вот и наша фея. В свадебном платье. Ждала?
Ноги подкосились. Теряясь в нереальности происходящего, запротестовала:
– О, нет, только не снова. Марк! – Крик застрял в горле. Удар. Второй, еще… Голова взорвалась от острой боли. Сознание оказало услугу – самоустранилось и нарушило ощущение собственного тела. Оглушенным свидетелем я наблюдала, как корчилась на снегу под разъяренной тварью, беспомощно закрывалась от ударов, беззвучно шептала разбитыми губами: «Не хочу видеть… Это лишь кошмары».
Голос пропал. Осталось только жжение влажных огненных лент и боль.
– Нет, не спрячешься, живучая сучка. Все будешь чувствовать. По частям ра…
