– Чей они принимают облик? Людей, животных? Всех?

– Нет. Только образы своих жертв и… – Его лицо как-то странно посерело. «Так, я не хочу заниматься регрессией15 и вскрывать его прошлые травмы…». Бывший вампир громко сглотнул. – Или партнеров.

– Копайтесь в своих многочисленных любовницах, господин Гордон. – От отвращения передернуло. Пустой желудок, изнасилованный спазмами, взбунтовался. Вскочила с кровати и, путаясь в ногах, рванула в ванную. Шаг за дверь. Протяжное яростное: «Блядь!», но крушений не последовало. Монстр сдержался.

Морщась, избавилась от повязок и корсета. Благословила заботливого инкогнито и легла в теплую пенную ванну. Зашла мама. В руках айфон. Видеосвязь.

– Слава Богу! Она жива! – экспрессивная рыжеволосая амазонка заголосила. – Он нас не пускает! Ни меня, ни Филиппа, ни кабальеро, ни твоих хипарей с расстроенными балалайками. Совсем отбитый! – «Джорж?!» – перевела шокированный взгляд на Тамару Львовну и дернулась. – Седой! Твой бывший папик.

Я ушла с головой под воду. Визг рассерженной Валькирии, и меня выловили:

– Он уехал, – мама поджала губы.

Кира бомбардировала мою психику:

– Хоть руки-ноги на этот раз остались? Сама убью престарелую скотину.

Мама намеревалась осадить резкую подругу, я переключила внимание обеих:

– Кира, все потом. Лучше расскажи, как дела у Тоника, с издательством? – Чтобы не травмировать мамину нежную душевную организацию, тактично освободилась от ее участия и криво приводила себя в порядок. Тараторя, Кира замечала все: красные глаза, желтоватые разводы сходящих синяков, бьющий руки психогенный тремор16. Не сдержалась:

– Ну, мать Тереза, и тебе, конечно, больше всех надо. Совсем родителей не бережешь. – Укоризненный взгляд на ортопедический корсет, и Кира нахмурилась. – Фен покрепче перехвати. И успокойся. Не маньяка же ждешь в гости. – Сердце оборвалось. По щекам побежали соленые дорожки. Воздух кончился. – Что с тобой? Ты побледнела. У тебя кровь носом… – Кира растерялась.

Удивляясь неадекватной реакции организма, я отняла ладони от лица, машинально промокнула кровь, связь отключить не успела. В ванну ворвалась стихия. Тесные объятия, сильные руки и шепот с хрипотцой:

– Дыши, родная. Дыши со мной. Я здесь. – Многострадальную грудь закрыл горячий обнаженный торс. Долгожданное облегчение, свободный вдох, и меня прошило: «Он голый? Это не формация. Мутировал?!» Скачок, эркер. Монстр с человеческими беспокойными глазами укладывал меня в постель, подтверждая подозрения. – Связь не прошла. – Неоновая вспышка. У окна проявился силуэт – деловой мужчина. Собранный. Одетый. Прямо с совещания. – Я к тебе припаянный.

– Ты меня слышишь?!

– Вот так откровение! – печально усмехнулся. – Да я не только слышу твой каждый вздох, но с некоторых пор еще и вижу! – Гордон превращался в рептилию с остекленевшими глазами, а я осознавала масштабы вторжения в мою частную жизнь. – Это уже не связь, а неотъемлемая часть моей физиологии. И трансляция не подавляется. Только в невменяемом состоянии ненадолго забываюсь. Пью и не просыхаю. И снова пью. Но каждую ночь вижу, как ты кричишь в кошмарах. Знаю, что колешь обезболивающие, забросила седатики и уже неделю сидишь на психотропных. Не спишь, не ешь, сознательно себя изматываешь, чтобы только отключиться и не видеть… их. Зато днем звезда сияет. Лихорадочно. Для всех.

– За нарушение неприкосновенности частной жизни предусмотрена уголовная ответственность17. – Нервно справляясь с непослушными рукавами кимоно, я прятала страх и уязвимость. – Был бы человеком – ответил по закону. Но ты всего лишь…

Расхаживая вдоль окна, монстр любезно подсказал:

– Аномалия. Поэтому вынужден смотреть на твоих уродов, слушать все это дерьмо и сатанеть! – болезненно скривился и прошипел. – Вот и проклятье первой ночи. Вкус твоей крови до сих пор на языке. Идиот, был невменяемым. Брал как варвар, но даже предположить не мог, что не мутация была причиной. Я вспомнил все! Как проклинал себя за твою «сладкую и обжигающую» боль, зализывал разрывы девственного лона, но дышать не мог: «Я желанный. Твой, избранный мужчина». – Остановился, закрыл глаза. Суровое лицо исказило судорогой улыбки:

– Помню, как ты смеялась над моим виноватым выражением лица, когда каждое утро я менял наше постельное белье. Потому, что ночью, даже после душа, просто не мог… остановиться, насытиться тобой. Врастал в тебя. – Я вспыхнула. Он сглотнул, бредя наяву хриплым полушепотом. – Ты засыпала. Уставшая, проваливалась в сон. А я не мог справиться с собой, подстраивался под изгибы расслабленного тела. Сам отключался только под утро слитым, спаянным, в тебе. Я старался, осторожничал. Но ты просыпалась. Всегда моей.

Он встал лицом к окну, скрестил руки на груди, раскачиваясь с пятки на носок:

– Я уже не представлял, как мне удавалось хранить тебя, будучи вампиром? Просто находиться рядом, разговаривать о чем-то, даже спорить? Когда вкусил, уже себе не принадлежал. Меня ломало. Сейчас понимаю. Дурак, скрывал свою зависимость, тормозил себя, держал лицо. Лучше бы я выглядел нелепо, жалко, может быть, как озабоченный мудак, но был с тобой каждую минуту. А сейчас?

Я не смотрела на него, дышала через раз, справляясь со страшным чувством омерзения. Закусила губу, зажмурилась, оттягивая приступ рвоты и его долгожданную очищающую пустоту. Он почувствовал даже затылком.

– Это не простая тошнота, а реакция. На меня. – развернулся монстром и повысил голос, отвечая на свой вопрос. – Сейчас тебя выворачивает от одной только мысли обо мне. А я кричу ночами: «Вспомни нас!» Да, мне остается лишь орать, до одури орать, ненавидеть каждого, на кого ты просто посмотрела и молиться… Блядь, молиться! Чтобы не убить их! Посмотри, в кого я превратился! – Застыл у мольберта, пугая ввалившимися глазами. Искаженное ревностью, бескровное лицо соперничало по бледности с побелевшими висками.

– Ты болен. – не сдержалась. «Зря!» – только спровоцировала умалишенного:

– Да я псих! И даже согласен стать вуайеристом! Но только не свидетелем твоего убийства! – Неуловимое перемещение, я прижата к изголовью. Аристократичные пальцы лихорадочно кружили по лицу, шее, запутывались в волосах. Глаза с вытянутым зрачком подозрительно влажнели. Монстр жадно внюхивался в мою кожу, раздвоенный язык скользил по шее. Циничный грубый баритон перевоплощался в хриплый стон. – Ты хоть понимаешь, что я пережил, когда увидел в их руках тебя? Лучше бы я стал свидетелем твоей измены…

Буйный психопат нарвался:

– Измены?! Чудовище! – Пощечина была слабой, но отрезвляющей. – Утверждаешь: «Твоя половина»?! Да ты относился ко мне, как к бесполезному, бесправному червеобразному отростку. Твой аппендикс. Вот кем я была. – Голодный взгляд рептилии упал на мои губы, и плотоядный нрав мгновенно отступил. Клыки пробили раздвоенный язык. Хищник обессиленно закрыл глаза, выпустил из рук негодующую жертву и попытался возразить. Я отмахнулась. – Твоя Камилла умерла. Я? Не люблю и не страдаю. Вообще не чувствую тебя. Проблемы со слепой кишкой? Все просто. Отсекается, и живи дальше. Но ты даже мою смерть обратил в повод для шантажа. Негодяй. Я узнала правду только от того несчастного. А ты предъявляешь мне претензии? На основании чего? Девиантной аномалии?! Бред!

Идол с маской вместо лица вонзил клыки в ладонь, вернул себе контроль:

– Виновен. – Обострившиеся желваки, испарина на лбу, трепещущие ноздри – само воплощение кающегося грешника. Машинально разглаживая смятое им покрывало, отстраненно рассуждал. – Все тот же лживый, малодушный монстр. Боялся показаться слабым. Думал, увидишь растерянным – разочаруешься во мне. Уйдешь. Не стал дожидаться приговора…