Ужасно исковерканные яростью пламени детские лица, выжженные до костей, были устремлены на темноволосую. А она, та что при их короткой жизни, выходила этих мальчиков и девочек оглядела их нежно погладив ближайшую изувеченную головку, даже не обратив вминая на ещё один бессильно упавший на помост судилища, залп арбалетных болтов.

Словно вспомнив о чем-то эльфийка на силу отвернулась от маленьких призраков, оскалившись жуткой гримасой на и без того ужасающем прочерченном черными прожилками лице. Сызнова обращая свой испепеляющий ненавистью взор к священнику в ужасе тащащемуся на происходящее.

– Готов ли ты мракобес, безжалостный изверг, покрывающий свои злодеяния именем святого? А благочестивая паства твоя готова к моему суду? – последний выкрик, словно десятикратно усиленный разнесся над площадью Эльбурга став тем камнем, что спускает страшные лавины средь горных ущелий.

Толпа, что дико надрывала глотки, желая зрелища, ныне зашедшаяся неслыханным ужасом хлынула кто куда. Людская масса прокошенных лиц рванула к перекрытым образами эльфов улочкам и к судилищу под защиту воинов Илирова воинства.

Именно орденские воины, а не призраки пустили первую кровь, защищая проповедника, подняв на копья первые ряды ищущей спасения избранной паствы Илировой, смешав людскую кровь с потоками воды извергаемой небесами. А уже после, спустя всего нескольких мановений беззвучно спустились тетивы, пуская призрачные стрелы, ранившие не хуже настоящих. Молниеносно опустились ведомые бестелесными руками мечи, словно бумагу рассекающие плоть.

Каждый выход из площади, каждая улочка в миг превратилась в окровавленную баррикаду, сложенную из мёртвых и ещё живых исходящих кровью и воплями тел, поверх которых гордой бесплотной нерушимостью высились силуэты эльфов воителей, что так долго жаждали своего отмщения. Лишая надежды, запирая остатки жителей Эльбурга на месте судилища.

Но святоша боле не слышал крики, разрывавшие площадь, он не видел кровавую вакханалию, царившую посреди Эльбурга. Во всём мире остался только её взор. Эльфийка окружённая своей жуткой свитой паря в паре дюймов над доскою помоста, двинулась к монаху, что, потеряв дар речи, упал на колени, воздевая руки к черным небесам. Несколько воинов окружавших его, бесстрашно занеся мечи, бросились наперерез ведьме в надежде оградить своего пастыря.

Словно желая обнять, разведя маленькие исковерканные пламенем ручки малышка Веста и Эйли оторвавшись от своей заботливой благодетельницы понеслись к ним. Призраки детей едва успели коснуться воинов, как те возвопив рухнули ниц, зайдясь зубодробительными воплями. Сталь доспехов и кольчуг в большинстве своём рассыпалась ржой, подобно цепям что ещё недавно сковывали приговорённую. А тела сведённые судорогой покрылись сотнями нарывов и гнойных язв. Пронзительный крик воинов быстро утих, сменившись хриплым бульканьем, их рты широко распахнулись, исторгая помешанную на желчь кровь. Тот-же конец ожидал и остальных верноподданных стражей оцепления, вставших на пути эльфийки Сожженные дети предали их той же незавидной никому участи распада тленом.

– Замолкни, нечего сотрясать воздух пустыми молитвами. Он не слышит тебя, твой Илир. Оглядись больной кровопийца, узри, что сотворил от его имени. – поддев пальцем подбородок истово лепетавшего молитву священника приговорённая подняла его голову.

– Его могущество безмерно, как и не ведает преград свет, принесённый дланью его, его пророком. – святоша что ещё недавно казался несокрушимым в своей вере. Тот, что недрогнувшей рукой запалил под привязанными детьми хворост, сглотнув, обвёл этих окруживших его малышей полным ужаса взором. Вздрагивая от увиденных пред ним личин, обгоревших местами до самых костей, навечно застывших в нестерпимой муке.

Он боялся этих ликов, но не так сильно, как возвышавшуюся над ними Эльфийку. Но не в силах противиться ужасной мощи, что ровно раскаленный прут давила его подбородок вверх, он задрал голову выше. Не в силах даже прикрыть глаза, встретившись взором с её кровавыми очами на ещё недавно прекрасном лице, являвшим ныне миру все самое темное, что в нём есть.

– Знай же, что сердце моё чисто и предлежит свету принёсённому им. – запинаясь, пробормотал пастырь, соскребая по закоулкам души остатки веры. – Я не боюсь смерти, тьмы исчадие, ибо предстану пред глазами пророка его Илира пречистого безгрешным.

– Смерти? – издевательский хохот переродившейся болью отразился во всём худосочном теле священника. – Нет, не будет тебе покоя, отныне ты слуга, мой и телом, и духом! А мучения коим ты в угоду своей ложной святости, своей темной натуре звериной, подвергал невинных станут частью тебя.

Запрокинув голову, проповедник захлебнулся криком муки, едва словно снаряд, выпущенный из пращи разбивая ребра, его кровоточащее, но бьющееся сердце вырвалось из груди. Повиснув в воздухе, словно удерживаемое незримыми нитями, простертой над ним рукою полуэльфийки со скрученными пальцами.

– Даже сердце твоё отныне моё.

Он должен был умереть, разум объятый волнами агонии твердил эту нехитрую истину, но жизнь упрямо не покидало тело. Священник с ужасом смотрел как отбивает ритм жизни пульсирующая мышца, расчерченная прожилками вен зависшая под протянутой вперёд рукою приговорённой.

– Я явлю миру истинный твой облик, дабы паства твоя увидела пред своею заслуженной кончиной каков ты изнутри.

Тщедушное тело, забившись в конвульсиях, упало на доски помоста. С проповедника, будто смываемая дождевым потокам стала сползать кожа, оголяя мышцы и кости. Со страшным режущим слух хрустом, череп святого отца погрузился в середину грудной клетки, а к челюстям расширяя рот до невиданных размеров, прирастали рёбра, создавая огромную пасть ощетинившуюся клыками из обломков костей.

Под жуткий хохот темной эльфийки иначе её уже было не назвать. Полуистлевшие тела верных воинов, павших от прикосновений детей призраков, окружавшие чудовищно преображающегося проповедника, стали прирастать к своему предводителю. Обращаясь какофонией отвратных звуков хруста да чавканья, в нечто сродни пауку из непонятной мешанины рук и ног свитых тёмною волей в много суставчатые конечности.

И без того объятые безотчётным ужасом жители Эльбурга, сотрясая небесный чертог криками, сжавшиеся в непонятную сутолоку. Непрестанно падающие под градом призрачных стрел да клинков на залитую кровью площадь родного города. Думали, что уже увидали все ужасы, которые только можно было вообразить, но ошиблись фантазия оказалось немощно слабоватой.

Неведомо кто первый услыхал рёв святого отца в его новой личине, но тому счастливцу сильно повезло, ибо едва он раскрыл рот в беззвучном крике полном животного страха, то потеряв сознание упал и был милостиво растоптан былыми соседями. Остальные же сделали единственное возможное что могли, увидев сращенную из обрывков плоти и костей отвратную тварь, бьющуюся в агонии на помосте. Подсвеченную вспышками молний. Раздирающую в рёве неимоверно широкую пасть, над коей светились из непропорционального огромным челюстям обычного черепа человеческие глаза полные нестерпимой муки. Они бросились бежать, топча в месиве тел падающих людей, в первую очередь бессильных немочью стариков и детей. Им боле не страшны были духи эльфов, звериный всепроникающий ужас в конец вытеснил разум.

Кровавые венозного цвета глаза, на жутком заострённом сером лице, обежали дело рук ее, наслаждаясь кровавой вакханалией сотворённой на площади. Эльфийка целительница получила своё возмездие, как и силу. Словно темное божество, возвышалась она над своими палачами, стоя на помосте коий сотрясал ударами-судорогами пастырь, обвыкаясь новой личине. Черные, милостью стены ливня сырые волосы, не иначе сама беззвёздная ночь, развивались под силой урагана то обнажая, то скрывая прекрасное в своих пропорциях женское тело с изуродованными пламенем ногами.

Вокруг не на шаг, не отходя от своей благодетельницы, застыли дети вернее их тени. А в голове приговорённой, шепотом Илавалена крепла решимостью негаданная ране мысль, что Эльбург лишь первый из поселений, познавших её ярость. Она обласканная могуществом, смоет Илирову заразу со всех окрестных земель, предаст пламени все, что только может гореть сотворённое человеческими руками. Она огородит эти земли ужасом, заставив перегнивать скверну людьми насаждённую, дабы переродить в чистоте этот край. И обретёт покой лишь тогда кода он возродиться в своём первозданном великолепии.