– Не то слово,– Бездольный решительным шагом направился к одиноко стоящему дому на участке,– Чем больше денег, тем больше проблем. А теперь заглянем в этот пряничный домик, авось что-нибудь там и найдём.

– Не дай бог,– возразил младший сержант, вслед за старшиной входя в оказавшимся не запертым дом. Через минуту старшина уже звонил в диспетчерскую и докладывал:

– Алло, это 13-ый. У нас здесь труп. Свежий. Прошу выслать следователя с опергруппой.

Мертвец сидел в кресле, запрокинув голову и положив руки на стол. Пока Бездольный разговаривал по телефону, Отченашев осмотрел мёртвого со всех сторон и заметил, что из-под ладони руки торчит клочок бумаги. Он его осторожно вытянул и показал Бездольному. На бумаге было накарябано «меня убили за дело» так, словно это писал ребёнок. Не прерывая телефонного разговора с диспетчером, Бездольный взял у младшего сержанта найденную им записку и смял в комок, засунув в задний карман своих форменных брюк.

– А как же улика?– возразил Отченашев, на что старшина пригрозил ему кулаком и, закончив говорить по телефону, объяснил:

– Нам не нужны улики в деле, которое не имеет перспективы быть раскрытым. Пусть следователь с судмедэкспертом решают, сам он зажмурился или ему помогли. А мы с тобой здесь ничего подозрительного не видели. Мать моя женщина, ты же не Мегре, а я не Шерлок Холмс, в конце концов. О таких делах, что мы расследуем, фильмов не снимают и к наградам не представляют.

***

– Я ведь, Витюня, сызмальства ко всякой работе приучен. Избу срубить – срублю. Печь сложить сумею. Из любой дряни конфету сделаю. Я своё первое предприятие открыл ещё в перестройку, до развала СССР,– надсадно хрипел Пронякин, ударяя себя в грудь, и в тоже самое время услужливо заглядывал снизу вверх в глаза художнику Охальцеву, желая произвести на него самое благоприятное впечатление. – Меня, поэтому, и Серёга Милютин так любил, что у нас с ним схожие судьбы. Все 90-ые под богом ходили, жизнью рисковали. А тут такое. Такое! До сих пор поверить не могу, что его с нами больше нет.

Охальцев, весь округлый и гладкий как тюлень, с седым ёжиком волос и аккуратной шкиперской бородкой, двигал бровями и, время от времени, важно тянул: «Да-а-а-а-с, однако-о-о-о»,– послушно подставляя рюмку под очередную порцию коньяка, которым его угощал Пронякин. Наконец, после очередного возгласа Пронякина о том, что он не может поверить, что Милютина с ними нет, Охольцев поскреб бороду и выдавил из себя:

– А я верю, что он мёртв. Слишком много людей желали ему смерти. Ты, Кирилл, не представляешь, скольким он жизнь сломал и скольких бросил на деньги. Если бы я был одним из них, я точно все бы отдал, чтобы отомстить. И здесь уже не вопрос цены, а вопрос принципа.

– Витюня, перед смертью он мне звонил и кричал в трубку, что его хотят убить. Что его жизнь в смертельной опасности. Он был так возбуждён, что не мог связно говорить. А знаешь, кого он подозревал в организации его убийства?– Охальцев пожал плечами и развел руками, жестом предлагая назвать имя.– Свою жену и дочерей! Представляешь?

– Не представляю,– испуганно икнул Охальцев и удивлённо вскинул брови вверх,– Я Марию тысячу лет знаю. Это на неё не похоже. Что угодно, только не убийство. Они с Милютиным, может, и не были идеальной парой, но на убийство она не способна. Чтобы убить, нужно, как минимум, быть способным пойти до конца, пересечь черту. На такое решаются только от отчаяния: те, кому уже нечего терять.

Пронякин загадочно улыбнулся и погрозил Охальцеву пальцем:

– Ты, Витюня, не знаешь самого главного,– тут он выдержал паузу и, налив Охальцеву в рюмку остатки коньяка из графина, медленно протянул,– Он-н-н-н лиши-и-и-и-л и-х-х-х наследства-а-а-а-а. Он всё завещал мне и его приёмному сыну Ивану. Во-о-о-о ка-а-а-а-к!

– Не верю-с, не может быть-с. С чего бы это-с?– выпучил на него от удивления глаза Охальцев.

– Мне об этом сам Милютин сказал. Зачем мне врать,– обижено отшатнулся от него Пронякин, держа в руках пустой графин из-под коньяка.– После похорон огласят завещание, тогда сам узнаешь. Его адвокат Орловский в курсе. Милютин мне сказал, что Марина ему изменяла с самого начала их брака, а дочери не от него.

– Тем хуже для тебя,– выпив коньяк залпом, выдохнула Оъхальцев,– Тем хуже для тебя.

– Это почему же?– удивился Пронякин.

– Все его наследство проклято. Его прокляли давно, лет десять назад, и с тех пор проклятие это не давало ему покоя. Если все его имущество перейдёт к тебе, то значит перейдёт и проклятие. Я бы отказался.

– Ну уж нет,– стукнул Пронякин пустым графином о стол.– Я не из тех, кто верит в суеверия. Гарсон!– привстав, повелительное прикрикнул он официанту, подняв руку,– Ещё триста лучшего коньяка и что-нибудь закусить.

– А ты рисковый, Кирилл, у-у-у-у,– пожав с уважением Пронякину руку, выдохнул Охальцев, предвкушая продолжение застолья. – Совсем как Милютин.

Пронякин испытывал после похорон и до начала поминок чувство, подобное тому, какое испытывают юноши перед битвой. Сердце его билось, а мысли не могли ни на чём остановиться. На похороны сбежалось огромное количество народа, начиная от нуворишей, котором Милютин поставлял картины и антикварную мебель, и заканчивая никому неизвестными художниками, которые пришли из любопытства посмотреть, как хоронят самого богатого коллекционера в городе. После окончания похорон близкие друзья Милютина и вся семья собрались в центральном выставочном зале в его галереи в Замоскворечье на поминки.

Поминками руководил старый друг семьи и по совместительству личный адвокат покойного Орловский. Он гордо восседал во главе огромного стола посреди зала, окруженный с двух сторон дочерями Милютина и его вдовой, одетыми по случаю во всё чёрное, давая желающим выступить слово. Выглядело это так, словно Орловский проводит аукцион, разыгрывая на нём номера в очереди за право сказать похвалу в адрес покойного.

Пронякин терпеливо ждал, когда ему дадут слово, и всё время чувствовал, что нынешний вечер должен стать решительным в его судьбе. Наконец, подошла его очередь. Орловский взмахом руки подал ему знак говорить. Пронякин встал и, окинув взглядом собравшихся за поминальной тризной вокруг огромного стола, громко и отчётливо произнес, перекрывая нестройной гул их голосов и стук ножей и вилок о тарелки:

– Милютина убили, господа! И сделала это с ним его семья.– В воздухе повисла зловещая тишина. Было слышно, как бьётся муха об оконное стекло и где-то вдалеке, в одном из переулков, рычит двигатель тяжёлой машины.– Так они ему отомстили за то, что всё своё имущество и деньги он завещал сыну Ивану, а мне подарил свою коллекцию картин и вот это здание, где мы сейчас вспоминали нашего дорогого Сережу самыми добрыми словами. Для меня дело чести наказать его убийц, ведь он для меня был не просто другом. Он для меня был братом. Нет, не так сказал, он был просто частью меня и я не успокоюсь, пока не отомщу. Я нанял детектива и он докажет, как эти неблагодарные женщины убили своего отца и мужа.

– Что он несёт?– дернув за рукав Орловского, удивилась вдова.– Валера, сделай что-нибудь, заткни его.

– П-а-а-а-а-п-р-а-а-а-а-ш-у у-у-у-у-у-д-а-а-а-а-а-литься. Немедленно!– вскакивает со своего места Орловский и бежит к Пронякину, сжав от ярости кулаки.– Я не потерплю здесь самозванца, Пронякин! Друзья, не слушайте его,– обращается он к сидящим за столом,– Это обыкновенный злобный клеветник. Завещания о том, что наш дорогой Серёжа Милютин оставил всё своё имущество своему сыну Ивану и Пронякину, нет! Я 20-ть лет был адвокатом покойного и знаю, что говорю.

– Он врёт, он врёт,– вслед за Орловским кричат хором дочери Милютина и тычут в сторону Пронякина пальцами,– Самозванец. Самозванец.

Добежав до Пронякина, Орловский пытается его ударить, но тот легко парирует удар и бьёт в ответ адвоката в солнечное сплетение, после чего тот, согнувшись пополам, падает на пол.