– Почему не носишь?

– Мужики смеются. Спрашивают, на каком фронте воевала?

– Плюнь на дураков.

От печки веяло теплом, мягкий свет из окна не резал глаза, и Лидке сделалосьтак хорошо, что она и не могла припомнить, когда она чувствовала такое полноесчастье.

– Да ты, донюшка, никак засыпаешь?

Лидка встрепенулась.

– Нет, нет, папа. От тепла сморило чуток.

– Мама скоро придёт?

– Скоро. Она, наверное, в школу зашла. Полы моет, подрабатывает.

– А Генка где?

– Она его с собой таскает. Оставить не с кем.

– Большой уже? Разговаривает?

Лидка расхохоталась.

– Разговаривает? Матерится. Выздоравливающие в госпитале в нём души не чают. Только он на порог, они уже летят:-"Огонёк, к нам. Огонёк, к нам". И лошадку емувырезали деревянную, и мельницу  водяную, и вертушку. Мама после работы егонайти не может. У Рыжего от конфет губы не разлепляются. Пап, в кого он такойрыжий?  Аж светится весь.

– Мама твоя в девчонках рыжая была. Её и дразнили Солнышко.

– Рыжая? Она каштановая.

Отец пожал плечами. Взял деревянную ложку, помешал в казанке, подумал идобавил соли.

– Смотрю, у вас и картошка, и лук. Из деревни прислали?

– Дядя Тима с оказией привёз. Погреба нет, таскаем мешки туда-сюда, боимся, пропадёт.

– Сами давно там были?

– Я в сентябре была. Дед Яков дом за лето с дядей Тимой поправил. Нас ждёт. Говорит, хватит вам по чужим углам скитаться, возвращайтесь..

Отец  потёр ладонью шею, спросил задумчиво.

– Кто из мужиков вернулся?

Лидка наморщила лоб.

– Звонарёв с Липовки, без руки. Дядя Серёжа Гусаков. Ему глаз выбило и левую сторону лица разворотило. Мама ему из щеки осколок плоскозубцами вытаскивала. Стекольщик, не помню кто, без ноги вернулся.

– Знаю, Ведринцев. Это ещё когда я на излечении был, в сорок втором.

Скрипнула дверь в сенцах  и на пороге появилась мама. Генка разбежался было, но увидев незнакомого, подался назад.  Мама  опустилась на обувную полку  и выдохнула.

– Василь.

Отец, стоявший на коленях перед печкой,так и пополз к ним, протягивая руки.

– Гена, сыночек.

Генка, готовый задать ревака, вцепился в мамин рукав.

Лидка попыталась оторвать брата от мамы.

– Рыжик. Это же наш папка с войны пришёл!

Рыжий вовсе зарылся в мамин живот и заревел.

Минут десять они сидели у порога, плакали, смеялись, уговаривали Генку, и опять смеялись и плакали.

Сели за стол. Мама всё порывалась позвать соседей, но папа  останавливал её.

– Успеется. Ещё  нагуляемся.

Отец разлил водку по рюмкам. Налили и Лидке.

– Не водка нас делает пьяницами,– отец поднял свою стопку. – Спасибо, дочка. Носи свою медаль гордо. Без неё и наших бы не было.

Генка так и не слез с маминых колен. Лизал петушка на палочке и утыкался в мамино плечо, когда папа обращался к нему. Лидка быстро опьянела, ей отчего-то стало грустно, и она, подперев голову рукой, запела низким грудным голосом.

Были когда-то и вы рысаками,

И кучеров вы имели лихих..

Она вдруг поняла, что песню начала с середины, но остановиться не могла.

Ваша хозяйка состарилась с вами,

Пара гнедых, ой да пара гнедых.

Мама пересадила Генку поудобней и подхватила песню красиво, но тоже вразнобой с текстом.

Грек из Одессы, еврей из Полтавы,

Юный корнет и седой генерал,

Каждый искал в ней любви и забавы

И на груди у неё засыпал..

Спели про чайку, калину красную и ещё что-то. Потом Лидка лежала на своём топчанеза занавеской и думала. Наконец-то война кончилась. Не надо каждое утро слушать сводки по радио, ждать и бояться почтальона, выскакивать навстречу каждому военному на улице. Завтра наступит новый день, день, в котором не будет войны. Папа и мама всё ещё сидели за столом и тихо разговаривали.

– Павла я видел в Берлине. Капитан, орденов вешать некуда.

– Он же с двадцать пятого. Девчонки из класса придут к нему задачки решать, а Лидка, чита, бегает вокруг: -" Дядя Паня, дядя Паня!" А дядя Паня на четыре года старше её. Невесты фыркают, а он злится.

– В Чехии сейчас служит, живёт как на курорте. Про Сергея ничего не слыхать?

– В Печоре, на лесоповале. Отец  узнавал, может, по случаю победы отпустят. Ничего не сказали.

– Значит, в немецких лагерях не досидел.

Лидка не заметила, как уснула. Спала она глубоко и спокойно, и ничего ей не приснилось.

ЮДЕ

Сашка очнулся от близкого выстрела: так ломается сухая ветка под ногой неосторожного охотника. Он с трудом открыл глаза и огляделся. По склону высотки группами и по одному бродили немцы. На плечах у некоторых висели наши трёхлинейки без затворов, сами они были вооружены карабинами.

– Трофейщики, крысы тыловые, – догадался Сашка.– В кого они стреляли?

Справа от него, на дороге, стояла серо-зелёная грузовая машина под тентом. К ней, словно щенки к развалившейся матери, слепо приткнулись лёгкая танкетка и мотоциклы с колясками. На обочине, под присмотром скучающей охраны, понуро сидели семь-восемь наших бойцов. Даже отсюда было видно, что сил сопротивляться у них не осталось вовсе.

– Так в кого стреляли фрицы?

Он чуть приподнялся на локтях, чтобы редкая выжженная трава не мешала, и стал наблюдать за немцами. Двое остановились на краю овражка, промытого весенними ручьями и стали смотреть вниз, указывая на что-то невидимое Сашке. Подошёл ещё один, вскинул карабин и выстрелил. Все одобрительно стали хлопать друг друга по плечам. Постояв немного, двинулись дальше.

– Раненых добивают, суки!

Он опять упал в траву и от бессильной злобы заскрежетал зубами.

Роту, оставленную на высоте задержать немцев, пока измотанная отступлением и потерями дивизия не займёт более выгодную позицию, сформировали накануне прямо на марше. В неё включили вышедших из окружения, отставших от других частей, приблудившихся неизвестно откуда бойцов. Командование таким разношерстным воинством поручили молоденькому лейтенанту этого года выпуска. Лейтенант очень гордился полученным заданием и отчаянно трусил, что не оправдает доверие. Было ясно, укрепиться как следует не успеют, и поэтому каждый рыл себе персональный окопчик. Рядом с Сашкой расположился пожилой усатый сержант с ручным пулемётом.

– Ему веселей воевать, – позавидовал Сашка, – А у меня две обоймы и даже гранаты не досталось.

Фашисты появились, когда солнце поднялось уже высоко. Шли колонной: впереди мотоциклисты, затем несколько броневиков и за ними грузовики с пехотой.

– Без команды не стрелять! – понеслось по цепи, но было поздно: с фланга беспорядочно захлопали выстрелы. Передний мотоцикл съехал в кювет и перевернулся, остальные развернулись и помчались обратно. Сашка посмотрел на пулемётчика. Тот досадливо сплюнул и припал к прицелу. Короткой очередью он вспорол брезент на ближайшей машине. Оттуда посыпалась пехота. Ещё пара очередей, и немцы залегли. Но уже у дальних машин забегали офицеры, стали выстраивать солдат в цепи, с броневиков ударили пулемёты, просвистела и взорвалась далеко за спиной первая мина. Завертелось. Что было дальше Сашка плохо помнит. Первую атаку они отбили, потом сами ходили в контратаку. В рукопашной он потерял винтовку и дрался лопатой, брошенной ему пулемётчиком. А потом их накрыла артиллерия. Видно его оглушило взрывом.

Из короткого забытья его вывели приближающиеся голоса. Он чуть повернулся и увидел немцев, направлявшихся прямо к нему. Сердце отчаянно заколотилось: что делать? Бежать по полю, только фрицев веселить. Притвориться мёртвым? Прострелят башку для проверки. Жаль, ему не досталось гранаты. А потом у него были свои планы на жизнь, и в его планы не входила смерть. Плен? Хрен они его удержат. Сашка вспомнил своё беспризорное детство: побеги из детдомов, приёмников, даже из колонии несовершеннолетних. Он сел и размял затекшие члены. Руки ноги вроде целы, только голова гудит, но это пройдёт. Снял с пояса фляжку, и, пополоскав рот, сделал несколько глотков. Немцы остановились и наставили на него карабины.