Выбежали на опушку леса, Настя нас с Мотей и Федотиком посадила на травку, а сама не побоялась, вернулась на ту поляну за платком и за ягодами, которые там оставили, когда от медведицы убегали. Полные две корзины ягод домой принесли.
Медвежий Угол
Шёл солдат со службы домой. Это было давным-давно, ещё в те времена, когда солдаты по двадцать пять лет в войсках служили, вот как давно!
Служил солдат долго, а выслужил немного. Разве что звать стали не Петькой, а Петром. Ушёл из деревни на службу царскую парнишка, а обратно шёл старик с седыми усами, нёс за спиной ранец, в кармане — три копейки, а в седой голове — думу: остался ли дома кто в живых да помнят ли его, старого.
Тридцать рек переплыл солдат, а через сколько речек и ручьёв перебрался, не сосчитать. Через семь великих городов прошагал солдат, а сколько прошёл он малых городов, посёлков, сёл и деревень, и не перечислишь. Сто лесов прошёл солдат, а сколько лугов, полей, перелесков, и не упомнишь.
Через широкие реки люди солдата на лодках перевозили, а в городах и деревнях кормили, спать укладывали: летом на сеновале, зимой на печке, к теплу поближе.
Идёт солдат, идёт. Реки всё шире, деревня от деревни всё дальше. Утром выйдешь из одной, а до другой деревни дойдёшь только к ночи.
«Куда идёшь, мил человек? — спрашивали его. — Оставайся у нас!»
Поблагодарил солдат, но до дома уже недалеко. Город да речка, луг, поле, роща, лес большой, а там ещё вёрст сорок — и деревня солдатова.
Купил солдат на свои три копейки баранок и пряников — гостинец племянникам и внукам, если есть кто. Из города вышел на заре. Весна была, заря рано поднималась. Солнце на небо вышло, а солдат уже за рекой по лугу идёт, свои солдатские песни распевает. На поле вышел, крестьян встретил, хлеб они сеяли, усадили солдата с собой обедать. Он им за это рассказал, где бывал, что видал, какие люди в дальней стороне живут, что делают, о чём разговаривают.
Отдохнул солдат, пошёл дальше. Весенний день долог. К вечеру солдат увидел лес. Большой лес, конца-краю не видать, сырой, тёмный. Сосны вершинами машут, ёлки лапами шевелят. Гудит ветер, будто в лесу кто-то рычит, шевелится.
Подумал солдат, идти ли в лес на ночь глядя? Да сколько ночей он в лесу провёл с товарищами! И пошёл лесной дорогой. Шёл, шёл, много вёрст прошёл. Болото, кусты колючие сзади оставил. Поднялся на холм, а внизу мост через реку и деревня за мостом лежит, в окошках огоньки зажигаются.
Обрадовался солдат. Стосковался по теплу. Да и стар уже, косточки болят к ночи. А тут ещё дождь начинается. Солдат успел до первого дома добежать, в окно стучится. Хорошая изба, крепкая. Брёвна ровные, круглые, из трубы дым идёт. Небольшое окошечко высоко от земли. Солдат еле дотянулся, чтобы постучать. В окошке тень показалась. Кто-то в щёлочку выглянул, солдата разглядел, погасил огонь, скрылся в избе. Ждал-ждал солдат у высокого крыльца, никто не вышел, дверь ему не открыл.
«Дом богат, а угрюм, — подумал солдат. — Гостям не рады. Ну, может, горе у них какое или болезнь?»
Подошёл ко второму дому, взошёл на крыльцо, постучал в дверь:
— Пустите ночевать дорожного человека! Третий год с царской службы домой иду, три дня идти осталось.
— Ступай-ступай! — ответили из-за двери. — Нечего тут! Нет нам до тебя дела!
Оглядел солдат крепкий, ладный дом, головой покачал, пошёл дальше.
В третьем доме не отозвались, в четвёртый не пустили, в пятом собак спустили, в шестом старуха из окна выглянула, проворчала: ступай, мол, служивый, мимо. Всю деревню прошёл солдат, во всех избах огонь погасили, двери изнутри покрепче заперли.
Осталась одна избушка-развалюшка. Солдат в неё постучался. За дверью возятся, а не открывают, солдата не пускают. И пошёл солдат прочь. Дождь на нём нитки сухой не оставил, ветер насквозь продувает, косточки ломит, старые раны болят. Оглянулся солдат и сказал:
— Будь ты проклята, деревня, медвежий угол! — И пошёл не оглядываясь.
А если б оглянулся, то увидел бы, что слова его исполнились. Вместо домов — берлоги, и бегают возле них медведи, большие, маленькие, средние. Рычат друг на друга, будто ругаются.
Лишь один дом как стоял, так и стоит, крайний, маленький, где жили дети-сироты Акулька да Васятка. Не успели они солдату дверь открыть, отодвинуть от неё вёдра, бадейки, скамейки, которыми загородились, чтоб медведь из лесу к ним в крайнюю избу не заглянул. Выбежали дети из дому, зовут солдата, а в ответ медвежье рычание. Опять загородили дверь и дрожали от страха до самого утра.
Утром вышли брат с сестрой — не узнаю́т деревни. Одни берлоги, а вокруг медведи, старые и малые, ревут по-звериному. Испугались Васятка с Акулькой, а медведи их не тронули. Окружили и давай плакать, будто просить о чём. Догадались дети, что это солдат рассердился, проклял деревню.
«Так ли?» — спрашивают.
«Так, так!» — кивают головами медведи и смотрят жалобно-жалобно.
Побежали брат с сестрой искать солдата. Долго бежали, но догнали. Долго упрашивали снять проклятие, но упросили. И опять в деревне люди живут, а от медведей только название осталось — Медвежий Угол.
Медвежонок Бурик
Жил-был маленький медвежонок Бурик. У него была мама Бурая медведица, большая, лохматая и добрая. А ещё у него была сестра, маленькая, лохматая и тоже добрая. Сам медвежонок был маленький, лохматый, а добрый или нет, он не знал. Во всяком случае, он был очень весёлый.
Целыми днями бегал он по мягкой траве, грелся на солнышке, а больше всего любил кататься с горки. Сядет на глину — вжж! — поехал! Плюх — прямо в реку! Его сестра и мама тоже сядут на глину — вжж! — поехали. Плюх! Вот было весело.
А ещё мама и сестра показывали Бурику всякие вкусные, сладкие ягоды. Медвежонок сразу стал очень быстро разыскивать их. И всегда звал маму и сестру. Значит, он тоже был добрый. Верно? Очень ему понравились и земляника, и черника, а малина — больше всего.
А ещё он любил бегать за стрекозами и бабочками. Они летали от него в разные стороны, и медвежонок не поймал ни одной, ведь он не умел летать.
Ловить цветы было неинтересно: они сами лезли в лапы и были невкусные. А вот ягоды — другое дело.
— Р-р-р! — говорил Бурик. — Я тебя поймал! Ам! Поймал!
И ловил земляничину и черничину прямо ртом. А когда поспевала малина, разинешь пасть — ам! — и поймаешь целую кучу ягод. Сплошное удовольствие!
— Ешь, ешь, — говорила ему мама. — Запасайся на зиму!
Медвежонок не знал, что такое зима, но ел, ел…
А потом Бурик начал гоняться за разноцветными листьями. Ловить их было нетрудно, но они были невкусные. Не то что орехи, и яблоки, и груши. Бурик с удовольствием залезал на дикую яблоню и качался на ветках, а яблоки тоже качались и падали. Иногда и медвежонок падал вместе с ними, но ничего страшного тут не было.
Потом солнце куда-то делось, полили дожди, а ночи стали длинные и холодные. Бурику это совсем не понравилось. Он бегал и ворчал. Мама и сестра успокаивали его.
— Надо только найти хорошую берлогу, — говорили они, — и всё будет в порядке.
И они искали, искали берлогу. Медвежонок им помогал.
— Вот это берлога? — спрашивал он, показывая на зелёный холмик весь в красных ягодах.
— Это брусника! — отвечали ему. — Ешь на здоровье!
— Не знаю, что такое ваша берлога, только поскорее находите её, а то очень холодно, — ворчал Бурик.
И вот однажды мама, оставив его и сестру у речки, ушла одна искать берлогу. И тут медвежонок увидел, что совсем у него перед носом, перед ртом и глазами летают белые мухи. Бурик очень обрадовался и начал их ловить. Поймает, посмотрит — нет мухи, висит на шерсти росинка. Он попробовал ловить их языком и обрадовался: они просто таяли во рту. Но скоро белых мух нападало столько, что съесть их всех не было никакой возможности. И медвежонок заскучал. Тогда он захотел — вжж! — скатиться и — плюх! — в речку.
