Он, как ребёнок, думал, что как только связь порвётся, то сразу, в один щелчок, мысли о ней исчезнут. Но этого не произошло. Казалось, наоборот, придало силназвать её по имени. Найти её. Убивать за неё. Иполюбить сильнее, чем было при демоновой связи.

— Тебя не должно быть здесь, — исступлённо шепчет Эсфирь, словно осознав, что Видар — не выдумка, а его боль — самая настоящая реальность. — Нет-нет-нет! Я просила, чтобы тыне приходил. Я умоляла оставаться тебя во дворце, демонов ты придурок!

— Как я мог оставить свою жену? — только сейчас Эсфирь понимает — ему сложно говорить.

Голос был тихим не из-за боязни, что их обнаружат, а потому что он глотал собственную боль, боясь за неё.

Эсфирь судорожно втягивает воздух. Видар всё ещё держал темноту, сражался с помощью душ, параллельно подпитывал бойцов на защиту, залечивал их раны и… искал её. И вдруг яркое ощущение тел повсюду, оружия, океанов перемешавшейся крови облизывает затылок. Она жмурится до белых пятен, когда под веками застывает мёртвое выражение лица старшего брата.

Собраться. Нужно собраться. Нужно всё прекратить. Её сердце не достанется Тьме или Генералу. Она сделает это с Видаром. Отдаст ему. Спасёт его землю… его. А он… обязательно поймёт (не сможет не понять), обязательно вернёт всё на круги своя. Вернёт и её только для того, чтобы наорать, срывая связки. Он воскресит её, если сегодня что-то пойдёт не так. Найдёт способ. Ведь последнее слово всегда за ним… Всегда же?

Она — Эсфирь Лунарель Рихард, Верховная Ведьма Тринадцати Воронов, Принцесса Первой и Пятой Тэрр… жена Кровавого Короля. Она сама принимает решения. Она не теряет головы. Она не подвержена сумасшествию и не боится той страшной силы, что её сердце качает по венам.

Сердце… Эсфирь укладывает ладошку на грудь Видара, чувствуя, как собственную плоть обжигает. Все его эмоции: боль, ярость, непринятие, любовь, страх — всё затекает в неё, не боясь быть обнаруженным. Она добавляет вторую ладонь, якобы слегка поглаживая по плечу. В этот раз успеет. В этот раз сработает. Она не позволит Тьме убить его, не позволит срезать Метку, она не позволит.

— Инсанис, послушай внимательно, — Видар укладывает ладони под её щёки. — На перевязи есть флакон с зельем. Ты поймёшь, когда…

Но Видар не успевает договорить, чувствуя в груди дикую боль. А он-то, наивный мальчишка, думал, что сильнее чувствовать уже просто невозможно.

Взгляд мутнеет. Душащая всех темнота начинает лениво заползать обратно в короля. Метка воспламеняется на коже. Он медленно заваливается на бок, чувствуя, как Эсфирь помогает ему опереться на колонну.

— Что ты… — она видит яркие глаза, поглощённые ужасом и… непониманием.

— Спасаю твою любимую страну, — она лишь дёргает уголками губ.

Ей кажется это таким смешным. «На доске приоритетов я всегда выбираю себя»… а не пошла бы эта доска? Вместе со всеми приоритетами? Не пошло бы всё куда подальше, когда единственным приоритетом вдруг сталон— тот, кто смотрел сквозь потрескавшиеся радужки с таким разочарованием, что в пору было захлебнуться им.

Видар видит, как его собственное сердце крошится в ладони ведьмы. Глаза напротив вспыхивают Смертью: а ведь она ясна, как небо голубое; зелена, как трава после дождя.

Он чувствует резкий удар другой руки, три мощных толчка ведьмовского сердца внутри и… несколько натянувшихся неосязаемых нитей меж ними, тех самых, которые должны быть при родственных душах. Но Видар точно знал, что это далеко не они. ЭтоЛюбовь ведьмы. Этоего Любовь. Этоих Любовьтянулась прямиком к ней в грудную клетку, создаваянастоящуюмагию замещения сердца — полностью функционирующего, способного любить обоих так сильно, что разбить чувства невозможно.

Видар не понимал, как, но ведьме удавалось разделывать их эмоции на «его» и «её», не смешивать их, не посягать на святые закоулки сердечных лабиринтов. Он резко распахивает глаза, когда вся темнота заползла в новое сердце, когда открылся вид на всё произошедшее, когда уцелевшие стояли в немом замешательстве, а Генерал Узурпаторов отхаркивал кровь, когда осознание ударило зелёно-голубыми красками.

Кадык дёргается.

Теперь она действительнобезсердца. Теперь оно больше не принадлежит ей. Теперь созвездие Большой Медведицы из родинок — хранитихлюбовь.

Видар смаргивает влюблённое наваждение. Реальность бьёт наотмашь. Его могут лишить её. Быстрее, чем он моргнёт. Но, если решат убить его… Эсфирь не выживет. Вот оно — идиотское, людское, до одури тупое: «И умерли они в один день».

— Я запечатываю тебя навечно, — сбивчиво шепчет Эсфирь, прижимая обе ладони к груди. — Теперь ты его. Бейся так, как не билось для меня. Люби так, как не любило во мне. Будь его опорой в разы лучшей, чем было для меня, — её начинает бить лихорадка.

Видар перехватывает тонкие запястья, разряд тока прошибает подушечки пальцев.

— Эсфирь…

— Нет! — дикий крик Тьмы заходится трещинами по залу, она пытается сорваться на бег, но истощённое, изломанное тело не позволяет. — Ты не посмеешь сделать этого! — исступленный смех врезается в стены, осыпая крошки бетона.

— Уже посмела! — безумный смех срывается с губ Эсфирь.

Тьма, воспользовавшись всеобщим вниманием, резко поднимает кинжал с пола.

Замах.

Кинжал летит точно в цель. Сердце Верховной Ведьмы в груди Кровавого Короля.

Эсфирь, словно почувствовав угрозу, дёргает Видара в другую сторону.

Бойня разворачивается с новой силой, только теперь — армия Кровавого Короля пыталась сдержать наступление в сторону правителя и его Верховной.

— Пусть тот, кто позарится на тебя — обречёт всю нежить на муки страшные, такие же, что уготованы их Верховной! Проклинаютвоё сердце Видар Гидеон Тейт Рихард. Трижды проклинаю! Во имя Хаоса, Пандемония и Пандемониума! — безумный шёпот заползает в каждое волокно сердца.

Громкий, почти ультразвуковой хлопок. Её ладони больно обжигают грудь. Темнота растворяется окончательно. Последнее, что она видит — яркие глаза… Глаза, что заставляют все внутренности сжаться ипочувствоватьужас, страх и дикуюбольв шее.

На лице Видара застывает отпечаток мертвенного ужаса, когда он видит побледневшее лицо ведьмы и тени залёгшие под глазами.

— Я тебя…

— Тише-тише, скажешь потом, когда я вытащу тебя отсюда, ладно? — он тараторит, и Эффи кажется, что она впервые слышит его взволнованный, до ужаса перепуганный голос.

— Не… нет… Я… — Эсфирь с трудом сглатывает, ощущая, как кровь начинает заливать подбородок.

Видар только сейчас опускает взгляд на шею.

— Проклятье…

Он дёргается, тут же зажимая правой рукой рану, сверху прижимает левую.

— Инсанис, всё хорошо, слышишь? Сейчас всё будет хорошо…

Видар лихорадочно скользит взглядом по собственным рукам, окрашивающимся в красный, по её лицу и глазам… сердце больно ударяется о грудную клетку. Из глаз исчезала осознанность, исчезал он, исчезала жизнь.

Кожу жжёт от того, с какой силой он пытался залечить рану. Но это всё равно, что пинать мяч об стену. Ему нужна ещё пара рук.

— Я… умираю? — отстранённый голос служит альвийским мечом.

Видар запускает когти глубоко в душу, стараясь подобраться к умирающему мозгу оттуда. Слишком пусто. Холодно. Безразлично.

Дьявол, если он отпустит руку, она умрёт сразу же, онне успеетеё исцелить. Нужен ещё один, хоть кто-то. Он крутит головой из стороны в сторону, но рядом только те, кто отражают удары.

— Только посмей! — рычит он.

Над его головой раздаётся громкий удар меча о меч.

— Давай же! — орёт Себастьян.

— Баш, ты нужен мне! — срывается в ответ Видар.

— Держитесь!

— Вы… спасаете… м…н…я?

Эсфирь поднимает взгляд на мужчину, что с силой зажимал ей шею. Он кажется безумно красивым, словно ангел спустившийся в мир нежити за грешной душой. В ярко-сапфировых глазах сверкает вселенская боль, и она корит себя за такой глупый вопрос. Она умирает на его руках, а он спасает. Конечно, спасает, иначе держал бы так крепко шею? Иначе смотрел бы таким взглядом?