Русскую революцию называли «началом процесса, благодаря которому Харбин из русского города превратился в китайский». Но совсем не так это сохранилось в памяти русских, несмотря на то, что китайцы действительно поспешили ввести одно символическое изменение: сделали уличное движение правосторонним (как в Китае), отказавшись от левостороннего (как в России и остальных странах Европы)[234].

Восстановление работы Китайско-Восточной железной дороги в 1921 году и подписание в 1924 году соглашения между советским и китайским правительствами о совместном управлении железнодорожной зоной ознаменовали возвращение к нормальной жизни, а для русских жителей Харбина нормальная жизнь означала, что русские и дальше будут оставаться здесь на первых ролях. Хотя русских в городе и стало больше, доля китайцев увеличивалась еще быстрее, и в 1923 году русские составляли уже менее 50 % от общей численности населения (см. Таблицу 1). И все-таки для русских Харбин, куда сознательно устремлялись многие белые беглецы, по-прежнему оставался русским городом, и главное изменение в нем состояло в том, что теперь железной дорогой управляли не царские чиновники, а советские.

Белые беженцы, хлынувшие после поражения в Гражданской войне в начале 1920-х годов в Харбин, делились красочными рассказами о своих приключениях – порой, несомненно, приукрашенными. Князь Федор Капитонович Ухтомский, отец Георгия Ухтомского, во время Гражданской войны был одним из офицеров в личной охране великого князя Николая Николаевича, вместе с другими деятелями белого движения эвакуировался в Турцию, потом перебрался в Маньчжурию и за время скитаний потерял из виду жену и сына-младенца. Через несколько лет его жене удалось, получив помощь от казака-контрабандиста, перебраться вместе с сыном (тогда уже пятилетним) через всю Россию и пересечь границу, чтобы воссоединиться с мужем. Позже отца семейства схватили китайские партизаны и передали советским властям – в 1934 году его расстреляли. Но Георгий и его младшая сестра Ольга (родилась в 1925 году, в замужестве Винокурова) выросли в Харбине.

Дед Наташи Нил по материнской линии, обрусевший украинец Иван Шевченко, увез семью из Гатчины под Петербургом, и Гражданскую войну они пересидели в Грузии и на Украине, и в конце концов оказались в Маньчжурии. Особенно захватывающую историю рассказывал Николай Меди, молодой выпускник Хабаровского кадетского корпуса: в 1918 году он служил в свите царевича, находившегося вместе с семьей в ссылке в Тобольске, и вслед за ним отправился в Екатеринбург, где большевики непременно расстреляли бы его со всей царской семьей, если бы он вовремя не сбежал, приняв помощь от подпольной белой организации, действовавшей в городе. В Харбине он оказался примерно через год[235].

Хотя сам атаман Семенов не остался в Харбине, там осели многие из воевавших под его началом офицеров, среди прочих Аркадий Пикар, обрусевший француз, до вступления в Белую армию служивший начальником полиции во Владивостоке, и Всеволод Бароцци де Эльс, сын атамана Забайкальской казачьей дивизии[236]. Среди русских, оказавшихся в Маньчжурии под конец Гражданской войны, было немало казаков, особенно из Забайкальской и других восточных дивизий, причем многие из них, как и сам атаман Семенов, имели смешанное – русско-бурятское – происхождение[237].

Офицеры разгромленной Белой армии были не единственными, кто счел благоразумным покинуть Советскую Россию. Дед Мары Мустафиной, татарин Мухамеджан Мустафин, приехал в Харбин в 1920 году после того, как «повоевал на Гражданской войне на обеих сторонах, не будучи настоящим приверженцем ни той, ни другой», и захотел поскорее «убежать от драки подальше». Русская бабушка Мары со стороны матери, Антонина Шеламанова, приехала в 1922 году, прожив до этого несколько лет на русском Дальнем Востоке, куда ее семья бежала из Поволжья вместе с отступавшими белогвардейцами[238].

Представители бывших привилегированных сословий (дворян, купечества) и образованные специалисты уезжали потому, что в Советской России их как классовых врагов ожидало поражение в правах; православные священники и староверы бежали, боясь гонений со стороны пришедших к власти безбожников. Елена Бухвостова, овдовев (ее муж, врач, умер от тифа в Гражданскую войну), приехала в Харбин вместе с четырьмя детьми, и там старшая дочь, семнадцатилетняя Валерия, чтобы прокормить семью, устроилась работать журналисткой. Николай Прокопович, сын купца из Углича, был откомандирован Советами в Китай для закупки тканей, но решил не возвращаться и осел в Харбине, где и родилась его дочь Наталья, будущая гражданка Австралии[239].

Часто русские поселялись вначале на несколько лет у какой-нибудь станции поменьше вдоль КВЖД и только потом перебирались в большой город. Белый офицер Миней Кривилев, отец двух будущих австралийских иммигрантов, Святослава и Софии (позже – Софии Кравис), в 1921 году привез свою семью из самой восточной области России на станцию Гродеково, а в Харбин они переехали в 1923 году. Игнатий Волегов, бывший офицер сначала Русской императорской, а затем и Белой армии, перебрался с Урала вначале во Владивосток, а потом в Маньчжурию. В конце 1920-х он осел в Хайларе и перебивался там случайными заработками, пока не обзавелся собственной небольшой кожевенной фабрикой. Его дочь Галина (позже – Галина Кучина) в юности уехала из Хайлара, чтобы учиться в Харбине, и позднее там же вышла замуж[240].

Притягивал Харбин и русских евреев: в 1920-е годы он превратился в «крупнейший и самый организованный центр русского еврейства на Дальнем Востоке». Семья Мошинских покинула Владивосток, где у них была своя мануфактура, в 1920-е, когда стало понятно, что заниматься коммерческой деятельностью как раньше уже не получится. Родители Эллы Масловой, евреи, уехавшие в начале того же десятилетия из родных сибирских городов – Омска и Иркутска, – познакомились и поженились в Харбине[241].

В ноябре 1922 года, когда семья Тарасовых после долгих приключений добралась до Харбина, им показалось, что они вернулись в Россию – только мирную, без Гражданской войны. Для них стало приятной неожиданностью, что все здесь напоминало русский город и повсюду звучала русская речь[242]. Русским в облике Харбина было все: «купола-луковки, ампирные фасады, широкие бульвары, вкрапления стиля модерн», гораздо больше напоминавшие Москву и Петербург, чем какой-нибудь заштатный провинциальный город. По-русски «говорили на улицах, в магазинах и театрах», а еще русский «господствовал в сферах управления, торговли и образования». Многие русские харбинцы, которые впоследствии перебрались в Австралию, вспоминали Харбин с большой теплотой: в их памяти он остался не русским кварталом в большом городе на чужбине, а самым настоящим русским городом, который просто в силу исторической случайности оказался за пределами России[243]. Несмотря на продолжавшийся рост численности китайского населения, этот поразительно русский облик не претерпел существенных изменений в первые послереволюционные десятилетия[244].

Хотя русские мемуаристы часто утверждают, что китайцы в Харбине жили обособленно, где-то на окраинах города, историки отмечали, что (вопреки эмигрантским представлениям) к началу 1920-х годов во многих районах города китайцы в действительности уже сделались самой многочисленной национальной группой. Тот факт, что китайцы продолжали оставаться для русских «невидимками» (по крайней мере, в воспоминаниях), подчеркивает колониальное положение Харбина, пусть и весьма необычное, ведь колонизаторы всегда смотрят на колонизованные народы свысока. И в самом деле, русские редко учили китайский язык – разве что десяток-другой слов, чтобы суметь объясниться с торговцами на базаре и отдать распоряжения извозчику или шоферу. Даже в сельской местности у границы, где не были редкостью браки между русскими и китайцами, именно китайцы учили русский и перенимали у русских обычаи, а не наоборот. Даже самые нищие русские считали ниже своего достоинства браться за работу, которую обычно выполняли китайцы. Многие наблюдатели полагали, что русские вообще «не считали китайцев за людей»[245].