Рассказы других людей о пересечении границы иллюстрируют всю пестроту и сложность того выбора, что вставал перед советскими гражданами в военные годы. Сибиряк Александр Карасев, которому после войны предстояло создать казачий ансамбль песни и пляски в Мельбурне, уже создавал подобный коллектив в украинском Краматорске при немецкой оккупации, а когда немцы начали отступление, ансамбль распался. Потом Карасев «оказался» в Германии (это было любимое словечко в автобиографических рассказах эмигрантов первой волны) и успешно сформировал новый музыкально-танцевальный ансамбль уже в Баварии. Актрису Лилию Наталенко немцы взяли в развлекательную труппу, выступавшую на оккупированных территориях России, и впоследствии она уехала вслед за немцами в Берлин; незадолго до окончания войны они с мужем – бывшим советским военнопленным – нашли работу на радио при РОА. Евгений Ющенко жил в области, оккупированной немцами, и, не желая, чтобы его угнали в Германию остарбайтером, смог доехать до Одессы, которая находилась тогда под румынской оккупацией, и устроился там театральным режиссером. Ближе к концу войны он перебрался в Румынию, по-видимому, вместе с отступавшими войсками стран Оси, а оттуда через Венгрию попал в Германию в лагерь перемещенных лиц. Георгий Вирин (Езерский), который в свои двадцать с небольшим лет подавал надежды как скульптор и уже имел знакомства среди московской творческой интеллигенции, был призван в Красную армию, попал в плен, бежал из него и (по его собственному рассказу) сражался в отряде просоветских партизан в Белоруссии, а за два месяца до окончания войны пересек границу и добрался до Люксембурга, где поменял имя и слился с общиной русских эмигрантов[78].

Многочисленную группу (около 14 тысяч человек), оказавшуюся на Западе под защитой отступавших немцев, составляли кубанские казаки с юга России. Их одиссея началась осенью 1943 года, а к весне 1944-го их численность почти удвоилась: к ним продолжали прибиваться все новые беглецы. Среди них были те, кто воевал на стороне немцев, но было и много стариков, женщин и детей, и перемещались они длинными эшелонами – на повозках, лошадях, с домашним скотом и даже с верблюдами. В июле 1944 года эсэсовцы решили оставить казаков в Италии, под Толмеццо, чтобы там они отражали нападения местных партизан. Но сами казаки решили двигаться дальше и устремились в Австрию. К Пасхе 1945 года они прибыли в долину Драу под Лиенцем (по их собственным оценкам, их отряд насчитывал 32 тысячи человек). Среди них были: полковник Михаил Протопопов, донской казак и кадровый военный, вместе с женой и маленькими сыновьями; Исидор Дереза, бывший приходской священник из Донбасса, служивший полковым капелланом[79]; Иван, донской казак, возможно, дезертировавший из Красной армии, примкнувший к казачьему воинству где-то по пути; Настасья, новая жена Ивана (имена обоих вымышленные), намного моложе его, с ней он познакомился на Украине, куда ее, по-видимому, привезли для работ немцы из какой-то другой части Советского Союза[80].

Разгром немцев и победа союзников в мае 1945 года поставили в сложное положение тех русских, кто добровольно или против своей воли оказался с западной стороны границы. Около миллиона русских и других советских граждан в немецкой военной форме поняли, что им грозит большая беда, поскольку западные союзники с полным основанием могли увидеть в них врагов, а Советский Союз – изменников родины. Тревожно стало даже тем военнопленным, которые не соглашались воевать на стороне немцев, поскольку Сталин ранее объявил их всех предателями, независимо от обстоятельств, при которых они попали в плен. Несмотря на обнадеживающие заверения со стороны Управления Уполномоченного СНК СССР по репатриации, оставалось неясным, в какой мере это заявление вождя все еще оставалось в силе. Повод для беспокойства появился и у остарбайтеров, потому что некоторые из них поехали в Германию по своей воле, а советская власть с подозрением относилась ко всем, кто пересек границу. Это не значило, что СССР не хотел возвращения этих людей – напротив, он настаивал на репатриации всех своих бывших граждан, включая жителей Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии. А среди перемещенных лиц большинство верили в то, что по возвращении в Советский Союз их ждут лагеря[81].

Красная армия наступала с востока, американцы и британцы – с запада, и все три встретились в мае 1945 года в Берлине, после чего Германия и Австрия оказались де-факто поделены на советскую и западную зоны оккупации. Со временем оформились четыре оккупационные зоны: британская, американская, французская и советская. Наименее защищенной категорией, которой грозил арест или уголовное преследование за военные преступления, были лица, действительно воевавшие против Советского Союза: власовцы, постаравшиеся сдаться не наступавшей Красной армии, а американцам, и остатки Русского корпуса (к тому времени находившегося под командованием полковника Анатолия Рогожина), сдавшегося британцам. Из всех подразделений вермахта, сдавшихся западным союзникам, советскими гражданами оказались от 5 до 10 % – это поразительно много[82]. Казаки стояли огромным лагерем в долине Драу вместе с семьями, примкнувшими к ним людьми и домашним скотом и больше напоминали средневековое воинство, чем современное армейское подразделение. Все они перешли под опеку британцев. Теперь все думали только о том, как скрыть следы, выдававшие какие-либо связи с немцами. Андрис Бичевскис, перейдя границу, первым делом выбросил немецкую форму и начал пробираться через Германию в то место, где заранее условился встретиться с родней из Латвии. Лоренц Селенич, командовавший отрядом в вермахте, распустил солдат, закопал военную форму и документы и пошел пешком в Баварию; по пути он батрачил на фермах и в итоге оказался в Регенсбурге как перемещенное лицо. Сигизмунд Дичбалис, бывший власовец, уговорил немца-бургомистра выдать ему фальшивую справку о работе на немецких фермеров[83].

Когда в Берлин вошла Красная армия, за которой следом тянулась молва об изнасилованиях и заражении венерическими болезнями, – а к тому времени в Германии уже находились толпы перемещенных советских граждан, – многим жителям Запада, наверное, показалось, что на Европу вновь нахлынули монгольские орды. Именно так описывал происходившее сэр Рафаэль Силенто – австралиец, известный на родине своей решительной поддержкой политики «Белая Австралия» и занимавший в ту пору важный пост в UNRRA[84]. С присутствием Красной армии ничего нельзя было поделать, так что союзникам оставалось надеяться разве что на быструю репатриацию советских военнопленных и остарбайтеров, которые заполонили пространство. Между Советским Союзом, США и Великобританией – тремя главными союзными державами антигитлеровской коалиции – еще в феврале 1945 года на Ялтинской конференции было достигнуто соглашение, суть которого сводилась к следующему: всех советских граждан, освобожденных американскими и британскими войсками, следует содержать в особых лагерях и обеспечивать надлежащей едой, жилищем и медицинской помощью до тех пор, пока не появится возможность – желательно без малейших проволочек – передать их советским властям. Соглашение было взаимно обязывающим: гражданам союзных стран полагалось точно такое же обращение в случае, если они попадут в руки советских представителей. Неудивительно, что в договоре ни словом не упоминалось о праве самих граждан отказаться от репатриации[85]. Советских военнопленных и остарбайтеров оказалось несметное множество. К концу 1945 года из западных оккупационных зон было репатриировано 2,3 миллиона человек; к 1 марта 1946 года количество возвращенных в СССР граждан перевалило за 4 миллиона, включая репатриированных из зоны советской оккупации[86].