5. Хорошие стишки имеют образность, арсенал сравнений, аналогий, но, как правило, это либо речевые клише, штампы, либо такая "образность", в коей сравниваемое и сравнение находятся слишком далеко друг от друга, невозможно выстроить мгновенный ассоциативный ряд, либо образность подменена фигуральностью речи, когда вместо фантазии возникает фантастика, вместо развития воображения происходит его оглупление или падение с переломом.

6. Хорошие стишки, как трамваи, движутся по рельсам, то есть тривиальны – от замысла, ракурса до исполнения. Либо уподобляются подвыпившей компании, которая демонстрирует "пьяную раскованность". Людей пишущих стишки Мандельштам назвал "прирождёнными не-читателями". "они неизменно обижаются на совет научиться читать, прежде чем начать писать. Никому из них не приходит в голову, что читать стихи – величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта; скромное звание читателя их не удовлетворяет и, повторяю, это прирожденные не-читатели…»

7. Хорошие стишки могут быть искренними, душевными, злободневными, дневниковыми, местечковыми или эпохальными, но в них нет тайны, чары, в них напрочь отсутствует приключение, художественный или правдивый вымысел, которые по выражению Вейдле "совсем не есть выдумка, басня, произвольное измышление, которые нельзя назвать ни былью, ни небылицей, ибо в нём таинственно познаётся не преходящее бывание, а образ подлинного бытия". В хороших стишках, тем паче в стишках плохих вовсе отсутствует "нас возвышающий обман", который "тьмы низких истин мне дороже".

А теперь, вернёмся к стихотворению Пастернака «Урал впервые»:

Не только и не столько: местность, среда обитания, часть природы под общим названием «Урал», но сама «Поэзия», возможно для многих из читающих эти строки, откроется через это стихотворение «впервые», настолько сильно явлен здесь так называемый поэтический взгляд на вещи. Это вам не простецкие, пусть даже обильно сдобренные образностью, перечисления природы-погоды или «видов из окна вагона», это вам не список в столбик путевых заметок натуралиста-путешественника. Здесь, если и «путешествует», то взгляд размером с горную гряду, с эпоху! И сходу, с первой строки возникает, предстаёт перед воображением нашим необъятное и неведомое по сути существо под именем «Урал», извиняясь будто за громаду своих свойств, сжатых и растянутых во времени и пространстве. Необъятная, дикая, пугающаяся самой себя плоть проступает на словесном холсте Пастернака, падая на сетчатку внутренних глаз сознания человека к ней прикоснувшегося – метеоровым потоком эпитетов, включающих в себя «суть и характер, судьбу и состояние жизни существ или сущностей мира искусства, в том числе искусства поэзии, кои превышают представления о жизни; кои перешагивают через географические карты и человеческие судьбы, и через весь наш «личный наблюдательный пункт» за происходящим, за уходящим за горизонт событий, и формируют себя в качестве равноправных участников всё время создающегося мироздания.

Вспомним вслух две первые строфы стихотворения. Давайте, «прошевелим строфы губами», затем, в голос поднимем их, как будто подбираем из-под ног, стелющееся, ещё тёплое от жажды слова, эхо скорописи духа поэта:

«Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,

На ночь натыкаясь руками, Урала

Твердыня орала и, падая замертво,

В мученьях ослепшая, утро рожала.

Гремя опрокидывались нечаянно задетые

Громады и бронзы массивов каких-то.

Пыхтел пассажирский. И где-то от этого

Шарахаясь, падали признаки пихты»

Твердыня духа, обладающая плотью каменного сознания, бесформенной формой и необъятным для одной жизни размером и размахом, а также судьбою или участью, схожими с участью человеческой, молвит себя устами поэта. Это она зачинает утро, эта она поддаётся только языку поэзии, на остальных языках: «от русского обиходного до любого другого» – не существует, как таковая.

Твердыня тайны мироздания поддаётся исключительно только, сроднившемуся с нею скульптору словесности, высекающими из глыбы языка её словесную, протяжённую вне времени и пространства, форму, её необходимость исключительно для человека, добровольно и дерзновенно преодолевающего все прелести и горести обыкновенного восприятия.

Мои впечатления – «нечаянно задетые», «опрокидывались», «шарахались», «падали», «падали замертво», «на ночь натыкались руками», «ослепшие», «во мраке, без памяти» – впечатления мои, как свистящий шум потери сознания или падения его (меня) в бездну с большой высоты огляда, захватили, пленили дух мой, заставили, пусть даже на мгновение, перестать жить «пассажиром» поезда впечатлений и ощутить простор «лобового сопротивления мироздания» кабины машиниста, а затем, пропала и эта ипостась, осталась только грандиозность деталей, поэтических деталей, дающих мне представление о том: что такое «Урал», что значит «впервые в поэзии».

«Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:

Он им был подсыпан – заводам и горам —

Лесным печником, злоязычным Горынычем,

Как опий попутчику опытным вором.

Очнулись в огне. С горизонта пунцового

На лыжах спускались к лесам азиатцы,

Лизали подошвы и соснам подсовывали

Короны и звали на царство венчаться»

Когда вы будете доживать-поживать жизнь-стишок, когда вы будете находиться в каком-нибудь стишке, в одном из пятидесяти пяти миллионов сварганенных непоэтами на сегодняшний день стишков, выложенных на публичное обозрение в нашей обыкновенной до костей мозга современности, вам не придётся «очнуться в огне», вас не «опоит опиумом слова» поэт, вам предложат кусок словесной душевной говядины умеренной прожарки, или вполне себе удобоваримый фарш из смеси хлеба на каждый день и мяса для победы здорового тела над духом! Вам предложат «содержание на тарелке», «впечатления на блюдечке», чтобы был читатель «сыт по горло». А у произведений поэзии: «голод не тёзка», «не хлебом единым», «сыт под горло ножом», оглушённый и ослепший от «кошмарного» отсутствия прямых, кондовых соответствий строк названию или заявленной теме стихотворения.

Поэт, этот «опытный вор», крадущий у мироздания его сокровенное, тайное или высшее по отношению к человеческому состояние сознания, проделывающий «кражу» с помощью необычайного строя языка, благодаря обладанию даром слова – владению переводом с русского на поэтический, одаривает «краденным изумлением», беря грех на душу, читателя, жаждущего иного бытия, уже или всё более не мыслящего себя без поэтической достоверности.

Ценитель поэзии – ценит качество и глубину воображения, уже как бы вложенного поэтом в строки стихотворения – читатель поэзии, а не стишков – ценит именно меру условности или качество исполненного в слове художественного или правдивого вымысла. а не железобетонные блоки «правды-матки», из коих производитель стишков строит «тюрьму с трёхразовым питанием по системе всё включено» или забегаловку с фастфудом, или даже ресторан со скидками выходного дня для всех обитателей поверхности жизни. Это вам, любезные мои попутчики по тексту этой книги, совсем не та история, которая случается в стишках, хороших или хорошо плохих…