Мир этот только частично вмещается в «беспамятство строки». Беспамятство – не оболочка, не внутренний контур предела, но состояние выхода – стояние взгляда, стояние ветра, стояние времени – словно, у «движущегося» вагонного окна, напротив, одновременно возникающего, изменяющегося и удаляющегося пейзажа…Именно в таком состоянии вы готовы для рандеву со третьей и последующими строфами стихотворения.
И это значит что ваше восприятие равно восприятию «небесного» подхода к поэзии. В случае наличия у вас восприятия высшего уровня или четвёртого «если», вам наверняка хватит запаса «беспамятства», сновиденности для постижения происходящего в третьей, и во всех дальнейших строфах, и во всём стихотворении в целом. Например, в момент прочтения третьей строфы, к найденному ключевому «беспамятству», вы автоматически, согласно выработанным ранее навыкам и вашей личной читательской традиции, наверняка присовокупите дополнительный объём впечатлений: с помощью подобранной вами нужной интонации, верно угаданного ритма, верно прочувствованного настроения текста, в котором звучат «беспамятные строки». А к концу провозглашения третьей строфы вы уже, буквально, сроднитесь с желанной метаморфозностью повествования, когда всё свободно перетекает из одного в другое, всем существом своим воспринимая этот, именно этот, главный смысл происходящего – условность, неопределённость, непредсказуемость и какую-то, почти младенческую расслабленность и доверительность, возведённую гением поэта в образ и принцип жизни, который, вероятно, изначально был заложен в человеке, знаком человеку, но утерян со временем, в процессе непрестанной борьбы человечества за выживание. И вы ещё, конечно, оцените то, с какой филигранной, грациозной точностью, с какой изобразительной силою выписана поэтом, например, «замедленность», и то, как искусно беспамятство строки увязано автором с замедленностью. Вы успеете восхититься неожиданностью, нежданностью образов, без потери здравого смысла, без утраты чувства меры.
«Качество поэзии определяется быстротой и решимостью, с которой она внедряет свои исполнительские замыслы-приказы в безорудийную, словарную, чисто количественную природу словообразования. Надо перебежать через всю ширину реки. Загромождённой подвижными и разноустремлёнными китайскими джонками, – так создаётся смысл поэтической речи. Его, как маршрут, нельзя восстановить при помощи опроса лодочников : они не скажут, как и почему мы перепрыгивали с джонки на джонку»
Осип Мандельштам
Я так же как и вы, мои сотоварищи по постижению поэзии, прочитал сейчас это стихотворение… Вот-вот только, отзвучали надо мною две первые строфы стихотворения Мандельштама… Мгновенно во мне возник… что бы вы думали – полёт. Как будто бы я ждал только «ключ на старт» или порыва ветра, чтобы взлететь, и вот, язык, Слово, найденное, неназванное и наделённое Мандельштамом звуком и ритмом, слово в буднях позабытое, вдруг, мгновенно слилось с каким-то поворотом головы моей – к детству или может быть, ко всем невысказанным за всю мою жизнь переживаниям, которым не нашлось подходящих словесных обозначений, а Мандельштам, зная это про меня, своего даль-далёкого в веках современника, создал такое начало, такую первую строку, которая, как вожак, потянула за собою всю стаю, взмыло ввысь с крутого виража. И моё привычное «бодрствование по земле» испарилось или преобразовалось «сон по небу». Я почувствовал «полёт», как часть речи – речь, язык начинают полёт, а не крылья и моторы – вот мысль, озарившая меня. Мандельштам подарил мне только что не столько даже «полёт», сколько «небо для полёта» моего воображения»! Вот, оказывается, что такое поэзия – она, в отличие от всевозможных хороших, то есть пусть даже складных в рифмах и ладных в образах, стишков, благодаря необыкновенности, необычайности языка, укрощённой чувство меры и знанием стиля, создаёт пространство или небо для моего воображения, а это, в свою очередь, означает что поэзия создаёт иного меня, большего и с большей степенью независимости от состояния обыкновенного сознания, при коем «еле-еле душа в теле»… В следующий раз мне хотелось бы потренировать наше с вами восприятие на нескольких особых стихотворениях – Мандельштама, Цветаевой, Гумилёва, Пастернака и других поэтов, чтобы вместо традиционных оценок в виде «нравится», «не нравится» обогатить восприятие целым сонмом оттенков и признаков, входящих в словосочетание «разбираться в поэзии».
Глава 2
Прогулка по кромке
Приглашаю вас пройтись, прогуляться по кромке бездны поэтической речи. Вся поэзия расположилась вдоль кромки – её всегдашнее местоположение – пропасть – слова, звука, смысла – пропасть, слева и справа от нашего шага, пропа'сть в пропасти и «постигнуть поэзию» – это почти однозначные словосочетания. Кстати, а именно Вы, читающий этот текст, зачем Вы собрались в путь совершенствования восприятия? Возможно, чтобы, набравшись навыков, наслаждаться именно поэзией? А как можно, в принципе, «наслаждаться» падением в пропасть? Речь поэтическая – дух захватывающая речь – да, захватывающая, в падении, из которого ещё неизвестно как выберешься, из которого неведома куда вернёшься и вернёшься ли вообще… А разве нельзя, например, жить- поживать- добра наживать, карьеру делать, детей воспитывать, вещи приобретать, любимых хоронить, годы терять и при этом, поэзию постигать в паузах выживания, поэтическое восприятие совершенствовать, расти над собой? Можно, конечно. Всё можно… Но только, начав путь в поэзию, жить придётся уже как-то по особенному: карьеру «по головам» уже не сделаешь, в культурном досуге в общепринятом его смысле разочаруешься, детям передашь такие навыки и принципы, что не только локтями раздвигать жизнь не захотят, но и вообще от материального успеха отстранятся, а с большинством соплеменников и поговорить-то будет не о чем, так только, делая вид что с ними интересно… Вот это да! Значит, постижение поэзии сопряжено с постижением одиночества вечного посреди временного? Но зачем тогда оно нужно, это «утончённое поэтическое восприятие», если обладание оным делает жизнь такой сложной, неустойчивой, неприспособленной к действительности, даже отстранённой от неё? А зачем нужно небо, скажем, звёздное небо, человеку идущему по земле впотьмах или наоборот, при свете фонарей? Практичнее смотреть под ноги, если тьма кругом или смотреть вперёд, если путь освещён фонарями, звёзд всё равно не разглядишь. Зачем нужны звёзды над головой, если смотришь вперёд или под ноги? Утрируя, скажу так: звёзды мерцают, а фонари горят. Но поэзия – это не о звёздах, так же как хорошие стишки – это не о фонарях. Поэзия – это о мерцании фонарей и звёзд, еле виднеющемся, но очень важным в какой-то момент странствования души по аллеям концлагеря земного выживания любой ценой, а хорошие стишки – это добротный плакат на доске объявления на аллее концлагеря практичных чувств и отношений, это лишь об освещении помещения жизненного закутка обыкновенного человека , или это о том, что есть звёзды и фонари на свете, и они, видите ли, горят для того, чтобы лучше топать по аллеям, они где-то там горят, сколько положено горят, красиво горят, ах как красиво горят и т.п.
Поэзия – это речь, которая «далеко заводит», это введение сознания человека в режим неопределённости, загово'ра, смысл или причина создания / возникновения произведения поэзии передаётся от поэта к читателю как бы в режиме «звукоподношения», но в отличие от зауми стишков футуристов, у коих Слово как бы разложено на атомы, слова раздеты до слогов, букв, знаков препинаний, звукоподношение поэзии подчинено мере, дисциплинировано так, чтобы текст не превратился в липкую массу разрозненных символов, звуков и слов, утративших смысл существования в строке, утративших связь с темой, с замыслом стихотворения. Поэзия находится за пределом механического пользования звуком, например, поэзия далека от бормотания, клокотания гортани шамана, или от так называемой умной молитвы в христианстве, или от мантры в буддизме, когда звук начинает довлеть над речью, над Словом, над языком. Звукоподношение или звуковозношение поэзии неотрывно связано с необычайностью строя речи, с необыкновенностью явленного поэтом языка – не человек только говорит в поэзии, но само мироздание обретает дар речи – будь то море, небо, море неба, звёзды, чувства, вещи и предметы. Поэзия обладает так называемой смутной ясностью, в коей всё что проступает через пелену воздымающегося в небытие тумана предельно прозрачно с точки зрения проникновения в суть вещей и событий. Можно сказать и так: поэзия создаёт кажущуюся ясность, в которой всё как на ладони, потому что «ясность» создана поэтом из многослойной прозрачности – такой прозрачности, в которой видимое, слышимое, сказанное взбудораживает воображение, как будто бы даже автоматически заставляет воображение выходить на передний план освоения жизни, и если хорошие стишки способны на фантастику, то поэзия пестует фантазию, интуицию, скоропись духа человека. Ясность поэзии особенная: слова, зачастую, подаются как будто сквозь пелену тумана времени, но не просто блестят, как словечки хороших стишков, а блистают своею необыкновенной огранкой или меткостью, сжатой ёмкостью значений с вложенной возможностью догадки, и именно такая подача словесного материала, сдобренного сложным ритмом, приводит к многомерному узнаванию мира, когда чувства и ощущения познаваемы и узнаваемы лишь на нюансах, аранжированные звукосмыслами, в свою очередь, вкраплёнными в кристаллы многогранных словесных конструкций. Если хорошие стишки это алмазы для резки, твёрдых условий обывательского существования, так нужных человеку для успешного выживания в мире, где «еле-еле душа в теле», то поэзия – это бриллианты красоты, это огранённые поэтами алмазы, то есть кристаллические структуры, вбирающие в себя желания прорыва ввысь и многократно увеличивающие углы и площадь отражения, преломления сознания или входящего в них взгляда, восприятия читателя. Поэзия обогащает органы чувств человека, многократно усиливает дремлющие в человеке возможности для обретения нового, высшего по сравнению с человеческим, уровня существования.
