Англия, 17 век

Дионисия

Чума. Родители заболели почти одновременно. Меня пока что болезнь обошла стороной, но думаю это ненадолго. Хотя, зная себя, я могу остаться здоровой до конца своих дней: все опасности еще с детства не приближались ко мне, как будто кто-то невидимый оберегал меня, отводя все беды. Это была моя особенность. На мне не было ни одного шрама, царапины или синяка, кожа чиста и бархатиста, словно светилась изнутри.

Матери совсем плохо. Сегодня я проснулась от ее бредней. Она что-то громко бубнила, но слова было совсем не разобрать. Затем она вскочила, подбежала к окну и пронзительно заорала в него. Ее возбужденность и раздражительность пугали меня. Но никто толком не знал, что с этим делать.

Отец харкал кровью. На его коже появились черные пятна. Дыхание было прерывистым. Язык высох и покрылся черным налетом. Мне было страшно на него смотреть, казалось, что он умрет у меня на глазах.

Все хозяйство легло на меня: пасла овец, ухаживала за садом и растениями, готовила и убиралась по дому. Я немного отвлекалась, занимаясь всем этим, гнала мысли, заседающие в голове о скорой смерти родителей. Собирала целебные травы и делала отвары, они немного облегчали родительские страдания. Это была еще одна моя особенность или некий талант. Я не знала, что и как делать, какие травы подойдут и где растут – просто чувствовала, интуиция ни разу меня не подводила. Я стала учиться, запоминать, записывать. И могла бы помочь многим, если бы не боялась за свою жизнь.

На рынке, когда я ходила за продуктами, на меня странно поглядывали. Все считали, что я тоже должна болеть, а не выглядеть здоровой, молодой и красивой. Очень красивой. Их злило еще и это. Поэтому я стала сторониться людей, стала тихой, нелюдимой, боялась даже говорить. Я закутывалась в свой плащ и не смотрела никому в глаза. За мной повсюду ходил наш черный худощавый кот, Стюарт, был моим единственным другом и собеседником, ластился к ногам и запрыгивал на плечи. За все это мне однажды и прилетело самое жуткое обвинение – «ведьма».

Чума мне казалась не такой опасной как это обвинение. Девушек отлавливали инквизиторы, обвиняя их в магии и колдовстве, пытали и приговаривали к смерти через сожжение.

Совсем недавно на площади очередную женщину приковали цепями к столбу, обложили сухой травой и ветками и подожгли. На нее донес кто-то, случайно увидев на ее теле большое родимое пятно. Такие отметины тоже считались ведьминым знаком. Как обычно собралось много народу поглазеть на дикое зрелище, кто-то ахал, кто-то проклинал чертову ведьму, нашлись даже те, кто смеялся. Священник читал проповедь, предостерегающую от занятий колдовством. Ужас был в том, что она была обычным человеком. Женщина истошно кричала, пока огонь пожирал ее тело, но всем это доставляло лишь удовольствие. Всем, кроме меня.

Я оглядела веселящихся людей. Стало противно от них, и я обмотала лицо легким платком, оставляя только мои пристально-серые глаза, словно абстрагируясь от каждого. Так делала теперь часто, с тех пор как меня тоже назвали ведьмой. Я не выдержала слушать крики несчастной, и осторожно проталкиваясь среди толпы, зашагала прочь с площади.

Обходя тучного мужчину, который яростно размахивал руками, я отшатнулась от него и случайно врезалась кому-то в грудь. Платок спал с моего лица и осенним листком полетел на землю. Я боязливо подняла взгляд. На меня смотрел один из охотников на ведьм, судя по особенному одеянию – инквизитор. Я невольно задрожала всем телом, но его ярко-зеленые глаза не выражали злобы или неприязни. Наоборот, он ими улыбался.

– Ох, прошу прощения. Мне стоило смотреть куда иду. Умоляю, простите, – залепетала я, когда он наклонился, чтобы поднять мой платок.

Он протянул мне легкую ткань, и я робко приняла ее. Кожа наших пальцев едва соприкоснулась, но по моим венам пробежал разряд тока. Странное чувство. Отчего оно? Я так и не поняла. Возможно, таким образом выражался страх, а может быть сказывались чары зелени его глаз. Он показался мне другим, не таким как остальные охотники, и я по привычке прислушалась к своему внутреннему голосу.

– Роб! – кто-то строго басом позвал из толпы.

Теперь я знала его имя. Роб кивнул мне на прощание и скрылся между людей. Я снова закрыла лицо платком, пряча легкий румянец. Всю дорогу до дома я думала о нем, этот молодой мужчина занял все мои мысли. В голове стоял его образ: высокая, мускулистая фигура, цвет глаз, еле заметная улыбка, шрам в брови, короткостриженные темные волосы, теплая кожа. Но он был охотником…

И я не должна больше видеться с ним, даже случайно. Это было небезопасно и для меня, и для него. В любых других обстоятельствах, в ином мире, мы бы могли видеться каждый день, разговаривать обо всем на свете, утопать в объятиях друг друга. Но я должна поскорее позабыть его и те чувства, которые он во мне вызвал, перестать тешить себя фантазиями. Этого точно не произойдет, по крайней мере, в этой жизни.

Отец умер следом за матерью. Я осталась совсем одна. Прошло уже несколько недель после их смертей. Дом опустел, в нем поселилась тишина, только мурлыкание кота напоминало, что в нем все еще кто-то есть кроме меня. Кот пытался утешать, запрыгивал на колени и мял лапами, выпуская маленькие коготки. Я чесала его за ухом и по моим щекам скатывались слезы.

Дни тянулись одинаково и безрадостно. Я почти не появлялась в городе. В последний мой визит на рынок на меня показали пальцем и публично назвали ведьмой – из-за практически одновременной смерти родителей и, конечно же, внешности.

«Посмотрите на ее глаза! И на гладкость сияющей кожи! Такие бывают только у ведьм! Взять ее! Она сгубила болезнью свою семью, а сама осталась невредима!» – кричали люди.

На меня сразу же обратили внимание стражники и инквизиторы. Они начали медленно приближаться, а я отступать. Они резко сорвались со своих мест ко мне, а я кинулась бежать. И я знала куда. Не домой, не в наш дом, где я родилась и выросла. Туда больше нельзя. Многие знали мою семью и где мы живем и, скорее всего, уже доложили властям. Я бежала в заброшенную мельницу в поле, на которую наткнулась, когда собирала травы и ягоды. Вряд ли про нее кто-то помнил.

Мне пытались преградить дорогу как горожане, так и стражи: выпрыгивали, нападая, из-за углов и подворотен, бросали что-то под ноги, чтобы я запнулась. Но каждый раз я ловко изворачивалась, прыгала и чуть ли не взлетала, меняла направления, отлично зная улицы города. Уходила в сантиметрах от их цепких пальцев. Одного я даже ударила кулаком в нос. Мужчина жалобно застонал. Мне удалось убежать далеко, смешаться с толпой и незамеченной добраться до мельницы, где мне теперь придется жить или доживать свои дни.

В тот же вечер, когда стемнело и появились первые неяркие звезды, мой дом сожгли. Те, кто знал меня и мою семью и просто зеваки пришли посмотреть на пламя, уничтожающее здание. Оно трещало, а из моих глаз катились слезы, оно обрушалось, а я ничего не могла сделать. Тихо стояла среди людей, укутанная платками и накидками до неузнаваемости, и плакала. Вспомнила, как папа принес черного котенка, как мама учила шить и танцевать. Вспомнила себя маленькую и свои шалости, смех от детских забав. Этот дом хранил в себе свою историю и судьбы его обитателей, а теперь его нет.

На меня объявили охоту.

Кот, сидящий у меня в сумке под плащом, издал вопросительный мурчащий звук. Ему не нравился запах дыма, как и мне. Пахло не горелыми досками, а смертью пусть не физической, но частица меня сгорела вместе с моим домом, умерла вместе с уходом родителей. Я легонько похлопала по сумке, словно давая понять, что я рядом.

От дома остались лишь медленно догоравшие руины. Люди начали расходиться, громко обсуждая меня и поджог дома моей семьи, обвиняли в чуме и в проблемах, которые она повлекла. Я тоже побрела прочь, чтобы не привлекать внимания стражей, среди которых были и охотники, хоть мне было и тяжело оторваться от дымящихся обломков.