— Не глупи, Энрико, если мы кого-нибудь стукнем…
— Брось, все нормально.
Джанкарло считал, что такое фамильярное обращение Энрико недопустимо, оно казалось ему недостаточно уважительным. Никакого благоговения, даже головы не наклонит в знак извинения. На все у него готов ответ. Он почти всегда был угрюм и необщителен, будто внутри него видело глубоко личное чувство ненависти, которым он ни с кем не делился. И потому он даже казался странным в те редкие минуты, когда смеялся и выглядел более человечным. Джанкарло хотелось знать, что он думает по поводу его отсутствия этой ночью, как относится к этому, что вообще творится за маской безразличия на его лице. Вряд ли его что-то волновало, такой он был уверенный в себе, самостоятельный, привыкший держать руль в своих надежных руках. Джанкарло только три недели провел в этой квартире, принадлежавшей Движению, ставшей их логовом, а Энрико находился рядом с Франком уже много месяцев. Между ними установились взаимопонимание и странное доверие. Этот зверюга отходил от нее, только когда она спала. Джанкарло не понимал их взаимоотношений, они казались ему слишком сложными.
Эти трое молодых людей в машине с настоящими номерными знаками и даже с настоящим талоном об уплате налога, приклеенным к переднему стеклу, легко слились с мирным напыщенным обществом, с которым на самом деле они вели непримиримую борьбу. Всего два дня назад Франка не смогла сдержать триумфального возгласа, когда прочла в одной из газет данные о том, что рост политического терроризма в Италии по сравнению с предыдущими годами был более значительным, чем в любой другой стране мира.
— Мы обогнали даже Аргентину, даже людей Монтанероса! Этим сволочам досталось от нас! А в этом году они прольют еще больше слез, уж мы постараемся.
В цифровых выкладках была и ее доля участия, и она не скрывала этого. Некоторые газеты и журналы даже присвоили ей почетный титул «Враг общества номер один (из женщин)». Франка презрительно усмехнулась, когда впервые прочитала об этом:
— Вот ублюдки! Даже тут не могут быть объективными: раз я женщина, то самым опасным врагом быть не могу. Они лучше удавятся, чем признают, что женщина представляет серьезную опасность для их общества. Даже в этом вонючем титуле должен быть указан мой пол!..
За последний год она восемь раз возглавляла ударные группы боевиков. Они устраивали засады для нападений на тех, кому был вынесен приговор Движения. Они не убивали свои жертвы, а только калечили их, и люди становились инвалидами до конца жизни. Чисто психологически это действовало даже более устрашающе.
Восемь раз! Однако в Движении ее мало кто знал, кроме нескольких, самых высоких лиц. Восемь раз, но ни малейших признаков того, что пролетариат поднимается, не было. Франка считала это самой злой насмешкой, самым изощренным издевательством над тем, чему она посвятила свою жизнь, и верхом наглости по отношению к ней самой. Эти мысли были настолько невыносимы, что когда они приходили к ней поздним вечером в затихшей квартире, она шла к молодому компаньону Энрико. Эти ребята все время менялись, подолгу не задерживаясь, но всегда кто-то был. Энрико в это время уже спал. В такую минуту ей нужно было, чтобы кто-то лапал ее, чтобы юный, неопытный мальчик слился с ней в экстазе страсти. Это отгоняло неприятные мысли, и отчаяние улетучивалось под тяжестью молодого тела.
Для Движения наступали тяжелые и опасные времена. В воздухе носился аромат риска. После похищения и казни Альдо Моро государство мобилизовало все свои силы на борьбу с терроризмом, и многим группам пришлось исчезнуть. Конечно, это была акция огромного масштаба, организованная бригадами, — захват Моро, суд над ним именем народа и вынесение смертного приговора. Но в Движении было немало и тех, кто выступал против подобных методов, советовал быть осторожнее, не поддерживал идею всеобщей забастовки. Они считали, что процесс разрушения буржуазного общества должен идти постепенно. И тех, кто разделял эти взгляды, становилось все больше и больше. Тергруппам пришлось глубоко спрятаться в норы, любое появление их членов на улице был связано с большим риском. Вероятность провала стала реальной, как никогда.
Съехав на обочину шоссе по желобу для стока воды, Энрико поставил машину наполовину на тротуаре, наполовину на дороге.
У Франки на руке были часы, но она все равно спросила с ноткой раздражения в голосе:
— Долго еще до открытия?
Энрико, привычный к ее выходкам, промолчал.
— Минуты две или три, если откроют вовремя, — подсказал Джанкарло.
— Что же нам так и сидеть тут? Пошли!
Она открыла дверцу и ступила на тротуар. Сидевшему сзади Джанкарло пришлось поднапрячься, чтобы сдвинуть сиденье вперед и последовать за ней. Франка уже удалялась от машины, и Энрико поспешил за ней — поскольку его место было рядом, она не должна была никуда идти без него. Джанкарло с восхищением смотрел на нее, на ее легкую и изящную походку. Тело в туго натянутых смятых джинсах трепетало. «Она и должна двигаться легко и изящно, ведь ее не сдерживает прижатый корпус тридцать восьмого калибра», — подумал про себя Джанкарло. Сам он ощущал его прикосновение всей своей плотью. Это совсем не то, что пачка «Мальборо» или жвачки. Это было нечто такое, что было продолжением его личности, он уже не мог жить без этого чувства. Тридцать восьмой калибр, с его несложным механизмом, магазином с газовыми пулями и спусковым крючком, со всем его могуществом обладал какой-то божественной властью над Джанкарло.
— Не надо всем идти туда, — проговорила Франка, шедшая в сопровождении Энрико с одной стороны и Джанкарло с другой, когда они уже почти подошли к дверям почты. Обращаясь к Джанкарло, она предложила:
— Сходи-ка через дорогу, купи газеты. Будет что почитать, когда вернемся к себе.
Джанкарло не хотелось оставлять ее, но это был приказ.
Он вернулся к дороге и оказался лицом к лицу со стремительным потоком машин, обычным для раннего утра, поискал просвет в движении, где можно было перейти на другую сторону Французского проспекта. Там, где высилось великолепное здание банка, как раз напротив почты, стоял газетный киоск. Он мог не торопиться, наверняка на почте они будут не первыми, всегда найдутся какие-нибудь дураки, которые приходят ни свет ни заря, чтобы оплатить счет за газ, телефон или электричество. Разумеется, это были не буржуа, они считали для себя унизительным стоять и ждать в очереди. Наконец Джанкарло заметил, что поток несколько замедлился, и бросился в этот водоворот капотов, бамперов, гудящих сирен и крутящихся колес. Небольшая остановка в середине дороги, где потоки разделялись. Потом еще одна задержка, уже почти у другого края, он рванулся наперерез мчащейся машине и выскочил у самого киоска с красочной, кричащей витриной, где были разложены газеты и яркие обложки журналов. Он ни разу не оглянулся в ту сторону, где осталась Франка, и не заметил медленно подъехавшую машину из Скуадра Мобиле, оперативного полицейского подразделения. Джанкарло не подозревал о надвигавшейся опасности, не видел удивленного лица полицейского на переднем сиденье автомобиля при взгляде на женщину у входа в здание почты. Черты ее лица приковали его внимание. Джанкарло ничего не знал об этом, он стоял в очереди за газетами и не видел, как сидевший в машине с внезапно посуровевшим лицом приказал своему шоферу не суетиться, ехать с постоянной скоростью, а сам в это время лихорадочно листал альбом со снимками лиц, находящихся в розыске, который все время лежал в бардачке.
Джанкарло все еще стоял в очереди, когда в Квестуру[11] уже понеслось радиодонесение.
Джанкарло расслабился, руки в карманах, весь в мыслях о женщине, имя которой как раз в этот момент проносилось мимо него на волнах эфира. Уже несколько полицейских машин приближались к цели, все увеличивая скорость, уже взводились курки, а Джанкарло все витал в мечтах, снова и снова вспоминая Франку, ее бедра и грудь. Он не стал протестовать, когда его оттолкнула какая-то женщина в кремовом платье, довольно бесцеремонная дама, не стал скандалить и издеваться над ней, чего в другое время ни за что не упустил бы. Он знал, какие должен купить газеты: «Униту» — газету коммунистов, «Стампу», издававшуюся в Турине «Фиатом», «Реппубблику» — газету социалистов, «Пополо» — правых и «Иль Мессаджеро» — левых. Франка особенно любила «Иль Мессаджеро». Там, в колонке «Хроника Рима» можно было прочесть об успехах их коллег, узнать, куда ночью упали «молотовки», так они называли бутылки с зажигательной смесью, о том, что творит враг, что создает друг. За пять газет — тысяча лир. Джанкарло пошарил в боковых карманах брюк в поисках монет и скомканных купюр, пересчитал деньги, устояв под напором мужчины, толкнувшего его сзади. Франка возместит ему эту сумму из кассы ячейки, находившейся в маленьком стенном сейфе с кодовым замком в ее комнате. Еще там лежали документы на случай непредвиденных обстоятельств и планы объектов для будущих атак. На тысячу лир, которые ему отдаст Франка, можно купить три бутылки пива в баре. Вечером, после наступления темноты, ему разрешалось выходить из дома. Это было запрещено только Франке. Но сегодня вечером он не пойдет в бар, он сядет на коврик у ног этой восхитительной женщины и прижмется грудью к ее коленям, положив локоть на ее бедро. Он будет ждать наступления ночи, когда они вдвоем лягут в ее постель. Джанкарло вчера был в баре, а когда вернулся, увидел, что она, свернувшись, сидела в кресле, а Энрико развалился на софе напротив и спал, закинув нога на подушку. Франка ничего не сказала, просто взяла его за руку, выключила свет и, как ягненка, повела в свою комнату. Так же молча она скользнула руками ему под рубашку и обняла за талию.
