— Революции не бывает без крови. Речь не только о твоей крови. Это борьба, Аррисон. Мы умираем на улицах за то, что мы называем борьбой. Мы встречаемся лицом к лицу со смертью в концентрационных лагерях режима. Они должны отбывать в Мессине двадцать лет…

— Не говори мне о других людях.

Сон стал проходить, ночной кошмар таять.

— Тебе это не поможет, если ты меня убьешь. Ты должен это видеть, Джанкарло. Пожалуйста скажи, что ты можешь это видеть…

— Ты сентиментален, Аррисон. Ты принадлежишь к среднему классу, к компании транснационалов, у тебя есть квартира на холме… Разве у тебя нет причин защищать этот порядок? Разве у тебя нет оснований защищать эксплуатацию? Я презираю тебя.

Сразу же наступило молчание, потому что убийственные слова мальчика попали в цель. Харрисон оставил свои усилия, лежал тихо и слышал, как Джанкарло опустился на землю в двенадцати футах от бункера. Мужчина и юноша погрузились в свои мысли.

Подползи к нему, Джеффри. Это не жизнь гольф-клуба, забудь об унижении, плюнь на достоинство. То, что он не мог пресмыкаться, неужели это причина, чтобы человек умер?

Пронзительные слова и голос, который он сам перестал узнавать;

— Что мне сделать, Джанкарло? Что мне сделать, чтобы ты не убивал меня?

Минута Иуды, Джеффри. Ты предаешь свое общество. Юноша вычислил его, понял, что он не принадлежит ни к чему, что он часть ничего.

— Пожалуйста, ответь мне.

Юноша ждал, казалось, бесконечно. Волна откатилась от пляжа назад, потом собралась снова и ринулась, покрытая белым гребнем пены, снова разорвалась и с силой разбилась о песок.

— Ответь, Джанкарло.

— Ты ничего не можешь сделать.

— Потом я скажу, что ты велел мне сказать.

— Это приказала Франка, ты ничего не можешь сделать.

— Я пойду в редакции газет, на радио и телевидение. Я скажу все, что ты хочешь…

Казалось, что юноше скучно, и он хочет прекратить разговор. Неужели этот человек не понимает, что ему говорят?

— Ты выбрал образ жизни для себя, я для себя. Я буду бороться против того, что прогнило. — Я не признаю белого флага. Наша борьба этого не допускает.

Харрисон, содрогаясь, плакал. Огромные слезы набегали на глаза, стекали по щекам, увлажняли рот.

— Тебе это доставляет удовольствие…?

В голосе юноши была непреклонность.

— Мы в состоянии войны, и ты должен вести себя, как солдат. Чтобы я тебя не презирал. Это будет в девять утра. А до этого времени веди себя, как солдат.

— Ты ужасный, отвратительный маленький подонок… Они тебя не пощадят… Ты умрешь в вонючей канаве.

— Я не прошу милосердия, Аррисон. Мы тоже его не проявляем.

В лесу снова наступила тишина. Джанкарло растянулся на листьях.

Он разровнял их руками, чтобы поверхность стала глаже и перевалился на бок, чтобы лежать спиной к Джеффри Харрисону, и устроился под потоком из лунного света, испещренного высокими ветками. В течение нескольких минут он слышал чуждые звуки — приглушенные рыдания своего пленника. Потом уснул и больше уже не слышал их.

Дневное солнце и вечерняя еда убаюкали фермера, и его коматозный отдых был избавлением от забот, отягощавших его жизнь. Цена на фураж, цена на удобрения, цена дизельного топлива для трактора — обо всем этом он не думал только, когда спал.

Его ребенок молчал, тесно прижавшись к нему, ощущая, как поднимается и опускается грудная клетка отца, и ждал с неослабевающим терпением, борясь с собственной усталостью. За дверью ребенок слышал движения матери и старался ненароком не нарушить тишину, боялся двинуться, чтобы не заскрипела пружина старого дивана, звук, который мог бы ей напомнить, что он еще не в своей маленькой узкой кроватке. С музыкой мешались картины, которые ребенок рисовал в своем воображении. Эти картины были чуждыми и враждебными.

— Входи, Арчи.

— Спасибо, Майкл.

Не слишком ли легко соскользнуло с твоего языка его имя после всех этих жестоких слов? Чарлзворт стоял в дверях. Но нем была свободная рубашка, брюки и сандалии. Он был без галстука.

— Входи в мой кабинет.

Карпентера провели через холл. Изящная мебель. Шкаф с книгами в твердых обложках. На стенах картины, писанные маслом. Виза с высокими ирисами. Эти люди живут недурно… Прекрати, Арчи, не будь злюкой, сбрось этот груз. Нельзя осуждать людей за то, что они живут не в Мотспор Паркс, что у них есть выбор.

— Дорогая, это Арчи Карпентер из Главной конторы Харрисона. Моя жена Кэролайн.

Карпентер пожал руку высокой загорелой молодой женщине, которой его представили. Она была того сорта, который культивируют в Челтенхэме наравне с гончими-охотниками на лисиц и ячменными полями. На ней было прямое платье, державшееся на едва заметных бретельках. Жена там на родине, должна была бы упасть в обморок или покраснеть, как августовская роза, при виде такого наряда, эта же не носила лифчика и старалась занимать гостя.

— Прошу прощения, миссис Чарлзворт. Я был в Квестуре.

— Ах вы бедняжка. Вам бы надо вымыться.

Ну, сам бы он не решился об этом попросить, но он весь день проходил в пиджаке и одних носках и от него, вероятно, пахло, как от дохлой утки.

— Я его отведу, дорогая.

Старший из мужчин тяжело поднялся с дивана. Омовение могло подождать. Сначала надо было представить их друг другу. Чарлзворт взял формальности на себя.

— Это полковник Хендерсон, наш военный атташе.

— Рад с вами познакомиться, полковник.

— Они все зовут меня Бастер, Арчи. Я слышал о вас. Я слышал, что вы дерзки на язык, а это совсем неплохо.

Карпентера отвели с миром в ванную комнату. У него было достаточно времени впитать в себя ароматы посольства на месяц вперед, потому что на полке, как часовые, стояли в ряд флаконы аэрозолей с дезодорантами. Там были и книги тоже. Кто мог читать классическую историю Греции и книги по современной американской политике, сидя на унитазе? Только из ряда вон выходящие люди. Аромат частных школ и независимых средств. Он вымыл руки, смыл дневную грязь. Вытер шею. Да здравствуют люди, любящие комфорт. Мыло и вода, а еще его ждет джин.

Они сидели в гостиной, все четверо, разделенные коврами, мраморным полом и кофейными столиками. Карпентер не мог устоять перед искушением снять пиджак и ослабить узел галстука.

— Ну, Арчи, расскажите нам, что там за обстановка в Квестуре?

Чарлзворт запустил машину в действие.

— Думаю, они все пустили под откос…

— Как насчет бедного мистера Харрисона?

Карпентер не ответил Кэролайн Чарлзворт. Чего они хотят, болтовни за утренним кофе с соседями или чего-то другого, прямо из первых, черт бы их побрал, уст?

— Тантардини наложила свою лапу на телефон слишком рано, чтобы можно было выследить, откуда был звонок. Сказала своему мальчишке, чтобы он пристукнул Харрисона, потом положила трубку. Парень получил сигнал и дал отбой. Вот и все.

Чарлзворт подался на стуле вперед, держа в руке стакан. Кажется, он честный и серьезный молодой человек, подумал Карпентер.

— Она дала мальчишке специальные указания убить Харрисона?

— Во всяком случае так сказал Карбони. «Я подвел вашего человека» — это были его слова. Самое чертовское преуменьшение, какое только можно придумать.

— Он хороший человек, Джузеппе Карбони, — сказал Чарлзворт с достаточной долей сострадания, отчего Карпентер мгновенно поежился. — На его месте нелегко, особенно в такой стране. Верно, Бастер?

Полковник смешал виски с содовой, потом изрек:

— У нас мощные силы во многих местах, то, что мы теперь называем тоталитарными силами: в Палестине и Малайе, в Кении и на Кипре. Но наследство довоенного фашизма говорит о том, что силы безопасности очень ослаблены. При всем том, что у нас есть, мы мало что можем сделать.

— Но ведь это было так далеко от великой мамы Британии, — нетерпеливо ввернул Карпентер. — Это совсем другое, это означает, что их высекли на собственном крыльце. Все они, исключая Карбони, ходят, как чертовы зомби…