Литмир - Электронная Библиотека

Он вдруг почувствовал, как кровь прихлынула к его голове, горячей волной окатила его лицо.

– Анфиса… – сказал он, и замолчал ненадолго, подбирая слова, – Анфисушка, ты прости меня, хорошая. За всё, что я сейчас нёс, прости. Это, знать дурная кровь, заразная, гуляет ещё по мне, вот в голову и долбанула. Кто бы выпустил её, по носу бы врезал старательно.

– Ну что ты, что ты, – улыбнулась она, тихонько поглаживая его по плечу, – Чего так встормошился? Что ж такого сказал-то ты мне? Интересно было, вот и спрашивал.

– Ты только погоди немножко с камнем-то. Я его у русалки зубами выгрызу. Коль понадобится, так и озеро до дна вычерпаю, а камень для тебя добуду. Мне бы только сил ещё немного набраться, так чтобы встать и не качаться. В тот же день на Улечь и отправлюсь.

Она с благодарной улыбкой глядела на него, слегка покачивая согласно головой, словно успокаивая его.

– Не тревожься, соколик, – говорила тихо, – Главное дело выздоравливай, остальное не к спеху. Что камень достанешь, верю и знаю. Сама помогу тебе, чем смогу. А теперь, будь мил, закрой глаза и на бочок, не то спину пролежишь. В деревнях петухи уж горланить начинают, а у меня ещё конь не валялся. Завтра вечером свидимся опять.

Родион с её помощью повернулся на бок, послушно закрыл глаза, затих. Она ещё долго сидела рядом, он слышал это, чувствовал на себе её взгляд, и чувство это было ему приятно и сладостно. Ещё некоторое время он слышал тихий шёпот её целительных молитв, пока, наконец, не провалился в тёмный и тёплый покой объявшего его сна.

Глава 12

Станция Вороний Яр маялась и кисла в плену угрюмых, плаксивых облаков. Дождь зарядил ранним утром, в аккурат в ту минуту, когда Иван Иванович с Вараном въехали через распахнутые Тимофеем ворота во двор и с небольшими ослаблениями и перерывами лил уже четвёртый день, разукрасив всё вокруг кляксами грязи и зеркалами луж. В виду непреодолимых обстоятельств все экспедиционно-заготовительные работы величайшей волей начальника станции были приостановлены. Сам Иван Иванович, представив Варана Тимофею и Матрёне, не распрягая коня, наскоро принял чая с блинами и отбыл в южном направлении, по обыкновенью не уведомив работников о времени своего возвращения. Перед отъездом, однако, не забыл о своём обещании: отдал распоряжение Тимофею выдать новому работнику старенькую, немного потёртую, но добротную ещё гитару, оставшуюся от одного из бывших постояльцев. Посему на станции, вместе с непогодой, четвёртый день царила этакая весёлая и добрая, но без излишеств и злоупотреблений, тихая анархия. И с Матрёной, и с Тимофеем Варан довольно легко и просто нашёл, что называется, общий язык и с первых минут знакомства обрёл их самое душевное расположение. Рабочий день начинался рано, едва всходило солнце, однако же, рано и заканчивался. С утра, управившись со скотиной и прибравшись во дворе, Тимофей с Вараном занимались косметическим ремонтом внутренних помещении вокзала, белили потолки и стены, красили пол. Заканчивали часов около четырёх, после чего шли в натопленную до мягкого жара баню, которую, в связи с малярными работами, Матрёна готовила для них каждый вечер. Смыв с кожи пятна извёстки и солоноватые следы пота отнюдь неизнурительного трудового дня, работники спешили в уютный Матрёнин буфет, где уже ждала их четвертинка самогона и сытный горячий ужин. Отстоловавшись не до тяжести в брюхе, но до удовольствия в сердце, расходились по своим углам на роздых, что длился, обыкновенно, около полутора часов, после чего, как только зубчатый таёжный горизонт сливался в сумраке с сизым небом, вновь собирались в буфете на вечерние посиделки. Эти несколько вечерних часов особо тешили душу Варану, наполняли её какой-то лихой упоительной радостью и немного странным, неведомым ему доселе теплом, исходящих от этих, почти незнакомых ещё ему, людей. Стол украшен был настоящим, вскипячённым на углях самоваром, вокруг которого теснились две-три плошки с различными вареньями и мёдом, короб с пышными булками, и большой кувшин с яблочной или ягодной наливкой. Отведав наливки и, напившись чаю с булками, под душевные разговоры, сдобренные безобидными шутками, приступали они к недолгой игре в карты или домино. Затем Варан брал в руки гитару и тешил благодарную публику своим богатым музыкальным репертуаром. Он органично чередовал душевные изыски романтиков-бардов с популярными шлягерами вокально-инструментальных ансамблей, учитывая пожелания слушателей, тешил Матрёну обожаемыми ею романсами, а Тимофея особо удававшимися ему шедеврами уголовно-блатного фольклора. Отдельные номера удавались ему настолько, что Тимофей, подпевая ему хриплым срывающимся тенором, украдкой подхватывал пальцем с уголка глаза скупую мужскую слезу. Когда же звучали исполненные щемящей тоски романсы на стихи Есенина, Матрёна, глядя на исполнителя широко раскрытыми глазами, не стесняясь и не вытирая слёз, роняла их прямо на скатерть, а под раскрытым настежь окном буфета начинал тоскливо завывать Волчок. Когда же лирические эмоции начинали переполнять зрительный зал, Варан умело делал паузу, и предлагал “смазать тачку”, то бишь спрыснуть наливкой пересохшие голосовые связки. Слушатели дружно соглашались, затем после какого-нибудь небольшого рассказа про суровую и полную опасности Варанову жизнь, исполнялась цыганочка с выходом, сменяемая весёлыми, не всегда приличными частушками. Примерно в таком ключе и прошли в Матрёнином буфете три первых дождливых вечера пребывания Варана на станции, быстро и твёрдо сделавших его душою общества.

На исходе четвёртого дня, Варан, помывшись в бане и отужинав котлетой из свежезаколотого молодого поросёнка, лежал, широко раскинув ноги, на толстом ватном матрасе. В комнате царил полумрак, но он не торопился зажигать лампу. Крепкая деревянная кровать, та самая, на коей ещё недавно возлежал его, оставленный в таёжном ските, раненный товарищ, тихо поскрипывала при каждом движении его могучего тела. Он, тихо перебирая гитарные струны, наблюдал за спускающимся с потолка на своей невидимой нити, маленьким паучком. Паучок, то опускаясь, то приподнимаясь, висел прямо перед его носом, Варан, забавляясь, раскачивал его осторожными, лёгкими дуновениями. В окно негромко барабанил мелкий дождь, несмотря на это форточка была приоткрыта, и Варан, наслаждаясь лёгкими волнами прохладного мокрого воздуха, размышлял о своём, недолгом пока, пребывании в Вороньем Яре, о новой, ранее неведомой ему, такой замечательной жизни.

“Удачно я, однако, попал, – думал он, – Натурально банчок срезал, впервые за все свои лихие годы тишину поймал. Мне нравится здесь абсолютно всё. Да, я здесь работаю, чего, по большому счёту, не делал никогда в своей жизни. Да ещё, вот бы кто узнал, каждое утро выгребаю лопатой дерьмо из свинарника. Но ведь это там, за забором, я бы под пистолетом не стал этого делать, а здесь вовсе даже не западло. Кормёжка и выпивка от пуза. К тому ж и бабла мне за это перепадёт немало. Если верить Тимохе, начальник – мужик покладистый и не жмот, Радиатор за свою метлу отгребал у него, как учёный по ракетам. Да что там деньги – труха бумажная. Разве ж это не жизнь? Начальник сказывал: захочешь уйти – держать не стану. Только что-то пока не хочется мне уходить. А повариха какова! Мало что жрать готовит – язык проглотишь, так ещё и собой не дурна, и телом, и рожей удалась. А музыку как чувствует! Эх, так бы и прижался к ней всей плоскостью тела, как к русской печке! Только чую, нахрапом её не взять, гром баба. Тут тонкий подход нужен. Это ничего, есть баба, и есть время, остальное дело техники. В общем, если здраво рассудить, это, пожалуй, и есть то, что называется сладким словом “свобода”. Именно это, а не то, чем жил я всю свою жизнь в промежутках между отсидками”.

Настенные ходики тихо отбили час. Варан поглядел на циферблат. “Семь. Ну что, пора пойти, чайку дёрнуть, да народ поразвлечь на сон грядущий”. Он обулся в подаренные ему Матрёной калоши, перекинул через плечо гитару, вышел на крыльцо. Дождь утих, двор был объят упоительной тишиной. Варан двинулся по усыпанной мелкой щебёнкой тропинке ко входу в буфет. В прозрачном вечернем воздухе стоял запах дождя, тайги и угольного дымка. Варан остановился, слегка опьянённый этим букетом, решил немного подышать. Скрипнула кухонная дверь, во двор вышла Матрёна с двумя большими вёдрами, полными вареной в мундире картошки, смешанной с пищевыми отходами, направилась к свинарнику, подмигнув на ходу Варану.

5
{"b":"862902","o":1}