Он, для наглядности, дважды показал ему свои десять растопыренных пальцев. Охотник замолчал, задумавшись. “Торговаться начнёт”, – подумал Варан.
– Проклятое там место, – сказал Атилька, – близко не пойду. На рельса выйдем, дальше сам ходи.
– Да кто ж его проклял-то? – усмехнулся Варан, – Ну, давай хоть до железки. А как я тебя отблагодарю? Деньги то на станции.
– Ружьё свой отдашь, там близко будет, ружьё не нужен. Старый у тебя ружьё, не стоит, сколько ты показал.
– Замётано, – с готовностью согласился Варан, – будет тебе ружьё. Пошли.
– Ходи за моя, – сказал Атилька, и, развернувшись, направился в сторону, совсем другую, чем та, по которой собирался идти Варан. “Ишь ты, если б не он, куда бы я упорол?” – подумал он и двинулся вслед за охотником. Минут через десять пути начался небольшой спуск и вскоре вышли к маленькой тихой речушке метра три – четыре в ширину. Пройдя недалеко по прибрежной осоке, вышли к перекинутому через речку тонкому березовому бревну. Атилька, скинув ружьё и используя его как балансир, уверенным шагом перебежал на противоположный берег.
– Давай, сюда ходи, – позвал он, махнув с того берега рукой. Варан последовал его примеру. Держа перед собой ружьё, он осторожно пошёл по бревну. Выходило не так легко, как у аборигена. “Что-то не припомню я, чтобы мы с Тимохой какой-либо ручей форсировали, – думал он, покачиваясь на ходу и глядя прямо перед собой. Когда же вышел на берег и поднял глаза, то увидел пренеприятнейшую картину: абориген стоял на прибрежном косогоре, шагах в семи от него и держал его на мушке своего ружья. Варан оторопел.
– Ты чё это, индеец, – спросил он тихо, – бесива мухоморного опился? Я ж тебя как друга попросил дорогу показать, денег хотел много дать, а ты в меня из пукалки целишься. Ты это прекращай…
– Ружьё положи, урус, – перебил охотник. Варан пригнулся, положил оружие на траву, и вдруг быстро скакнул в сторону, на ходу скидывая с себя короб. Раздался выстрел. Темя Варана обожгло, на секунду он почувствовал себя оглушённым, словно получил удар по голове бутылкой. Охотник переломил ружьё, быстро выбросил гильзу и так же, почти мгновенно, вставил патрон, но выстрелить не успел: Варан оказался быстрее. Ещё не совсем придя в себя, он в три стремительных прыжка подскочил к охотнику и размашистым хуком в лицо повалил его наземь. Тот слабо охнул, но ружья не выронил, посилился встать, но тут же снова повалился, пытаясь направить ствол на соперника. Варан ударил рукой по стволу, а ногой, что было сил, как по футбольному мячу, пнул аборигена в голову. Тот, не издав более ни звука, распластался на траве. Варан схватил его ружьё, встал, возложив на него стопу, направил дуло в лицо.
– Ну что, папуас, колись, гайка моя тебе понравилась? – зло спросил он, тяжело дыша, несильно толкнул его ногой. – Отвечай, падла, когда спрашивают.
Охотник не шевелился. Варан почувствовал, как по лицу его и за шиворот потекли тёплые липкие струйки. Он отёр кровь рукой, присел перед тихо лежащим охотником.
– Ну, давай, просыпайся! Слышь, ты, – Варан похлопал его по щекам. Охотник не реагировал. Варан прощупал пульс на шее, увидел, как из уха его и из носа выступила кровь. “Зажмурился никак, – подумал, – Ну, дела.”
Он расстегнул охотничью сумку, высыпал содержимое на траву. Спички, кисет с табаком и куском газеты, мешочек с сухарями и несколькими кусками прессованного сахара, полоски вяленой оленины, какие-то вырезанные из дерева мелкие безделицы неизвестного предназначения, свёрнутый вчетверо листок. Варан подобрал его, развернул. ”Обана! – от удивления приоткрыл рот: в руках его была точно такая же листовка, какую давал ему почитать дядя Ваня у костра в ските, – Значит, не врал начальник про подвязку индейцев с легавыми. Видимо по особой примете меня узнал, завалить хотел, сука, да навариться”.
В это время откуда-то издалека раздался выстрел. “Тимоха! – обрадовался Варан, вскинул ружьё и выстрелил вверх. В ответ услышал ещё один выстрел, запомнил направление. Кровь из раны на голове продолжала течь по щекам и шее. Он потрогал рукой темя. “Череп, вроде цел. Перевязаться бы надо”. Он снял с себя взмокшую рубаху, подрезав грибным ножом, порвал на ленты. Как сумел, обмотал голову. Сложил рассыпанное барахло охотника обратно в сумку. Затем подхватил своё ружьё, короб и двинулся в сторону выстрелов. Через пять минут на небольшом косогоре встретился с Тимофеем. Тот, увидев его с обнажённым торсом и с обмотанной окровавленными обрывками рубахи головой, округлил глаза.
– Матинко ридна! Що з тобою сталоси, Санька?
– Рога выросли, – деловито ответил Варан, – А я их ружьём отстрелил.
Тимофей стоял перед ним, приоткрыв рот, и ошарашено хлопая глазами. “Не то, поверил? – с усмешкой подумал Варан, – Так, может, правду про свои-то рога рассказывал? Ладно, не время Ваньку валять”.
– Пулей меня шваркнуло, Тимоха, – сказал, улыбнувшись, – Давай, веди меня домой, по дороге расскажу.
По дороге до вырубки Варан рассказал Тимофею, обо всём, что с ним произошло.
– Точно убил? – запрягая лошадь, спросил Тимофей, когда он закончил свой рассказ.
– Точнее не бывает. Не хотел я, Тимоха, не хотел! Да больно хлипкий индеец попался. Я ему всего-то пару раз в голову вложил, а он сломался, как спичка.
– Может, пойдём, закопаем? – робко спросил Тимофей, – По христианскому обычаю.
– Вот этого не надо. Я и ружьё его брать не стал, рядом оставил. Лисы его подъедят, сразу картина ясная нарисуется: со зверем не справился. Так дело в стол и засунут. Да и в Христа они не верят. Одно слово – папуасы. Поехали.
Варан запрыгнул на телегу, свесив ноги, откинулся на невысокий штабелёк дров. Тимофей стегнул лошадь, повозка покатила в сторону станции, позади рысцой побежал Волчок. “А не дядя Ваня ли на меня этого урюка наслал? – подумал вдруг Варан, разлегшись на трясущейся телеге и глядя в небо, – Вон как на перстень-то зыркнул, как будто узнал. Почему бы нет? Дяде Ване-то цацка Панасюкова больно приглянулась, вон какую цену выставил. Я не продал – он придумал более простым способом вопрос порешать, старый чертила. Тут, правда, бабка надвое сказала. Как говорят легавые, прямых улик нет – значит презумпция. Однако ж основания для подозрений на лицо, и очень даже веские. Э-эх, начальничек, не видать тебе моего перстня. Хрен ты угадал”.
– Слышь, Тимофей, – сказал Варан, когда подъезжали к станции, – ты начальнику про этот эксцесс не рассказывай. Не надо бы ему знать, я тебя как друга прошу. Скажем, полено прилетело. Замётано?
– А мне что, – откликнулся Тимофей, – Мне всё равно. Полено, так полено. Замётано.
Когда въехали во двор, солнце уже закатывалось за лес. Увидев Варана в несколько необычном виде, Матрёна всплеснула руками, подбежала к телеге.
– Матушка родная! Сашка, где ж тебя угораздило?
– Да ерунда, Мотя, Тимоха колол, я собирал, вот полено и прилетело. Одной дыркой в башке больше, одной меньше, какая разница, – отшутился Варан.
– А ну, покажь, – она быстро сняла с его головы обрывки рубахи, осмотрела рану, – Шить тебя надо, Сашка. Только сначала помыть. Давай скоренько в баню. Идти можешь или проводить?
– Плясать могу, Мотя, – устало улыбнулся Варан, слезая с телеги.
– Давай, иди, я сейчас.
Она побежала к себе, Тимофей, распрягши лошадь, принялся разгружать дрова, Варан поплёлся в баню. Там он набрал в шайку тёплой воды, осторожно помыл раненую голову. Вскоре появилась Матрёна с бутылкой самогона в одной руке и с небольшой коробкой с ручкой в другой.
– На-кося, – сказала она, наливая из бутылки полный стакан, – это чтоб не шибко больно было. Первач.
Варан выпил до дна, выдохнул, промокнул пальцами заслезившиеся глаза. Матрёна усадила его на табурет, под лампочку, достала из коробки иголку с проденутой в неё нитью, положила в стакан, залила самогоном. Затем, обработав тем же первачом рану, и подбрив станком её края, принялась за шитьё.
– Потерпи теперь, Сашок, больно будет, – сказала она, прокалывая иглой Варанов скальп.
