На мокрой простыне этой бессонной ночи, пропитанной потом моего тела, следы которого еще заметны, я начал чертить черные линии, обозначая, словно взлетно-посадочные полосы, вытянутые фигуры, затем закругленные, чтобы сделать шарики с едким вкусом и шероховатые на языке, когда заталкиваешь их в рот, этот располосованный саван я поделил на ленточки, ремешки, кляпы, ошейник и удила. Ножницы прошли по черным пунктирам, и простыня разорвалась пополам, одним рывком, с треском. Я закрепил ремешки у себя на руках, словно некие подобия орарей, повязок для проведения обрядов. Когда он зашел в комнату, я протянул ему свои руки, вначале он ничего не понял, он пришел взять зажигалку и спираль из спрессованной травы, чтобы поджечь ее от насекомых, он был голый, и от него пахло его телом.

Я пошел в хозяйственный магазин выбрать плетку, они были подвешены за ручки на ремешках к потолку, это были забытые в сумраке среди половых щеток несколько устаревшие экземпляры из прежних запасов, торговец сказал мне: детей больше не бьют, — я ответил: а если ребенок не слушается (и подумал: а если задница жаждет побоев?), — торговец ответил: но вы еще слишком молоды, чтобы иметь детей, — я сказал: нет, я солгал вам, это для коллекции, я коллекционирую предметы моего детства, музыкальные мельницы, дудки, не знаю что. Я выбрал плетку с самой толстой ручкой и плетями, окрашенными с одного боку красным.

Этот черный хуй хорош тем, что он полый, гладкий и расширяющийся к концу, что его можно заполнить горячей водой, которая нагревает хорошо скользящую смазанную резину, когда я повернусь спиной, он насадит меня на этот черный хуй и будет насиловать мою задницу, уступающую под его напором и вставит его мне, отдерет им, отделает им, вжарит им, оставив его внутри, глубоко, словно рычаг, словно постыдное черное дерьмо.

Эти зажимы для белья хороши тем, что они зубчатые, с зазубринами на концах, что у них есть утолщения, как у ручек штемпелей, мясорубок, прищепок, я выбрал их специально, я нарочно выбрал опасные.

Жертва будет в белом, в своей рванине, палач же будет в черном, он будет обнажен, лишь на хуе черное кожаное кольцо с шипами.

Я зашел к торговцу, с ним в дверях лавки разговаривал какой-то человек. Я спросил: у вас есть плетки? Он ответил: знаете, такой товар продается с ходу, сам держу одну для тещи и одну для жены, удивился, что подобная вещь стоит всего пять франков, я и не думал, что их еще продают.

Когда он вошел, на моих руках были завязаны четыре ленточки из простыни, словно знаки некоего ритуала, освящения. Перед нами лежали черный хуй, смазанный и наполненный горячей водой, плетка, бельевые зажимы, однако это его вроде бы не удивило. Я сказал ему: хочешь быть моей жертвой или палачом? Он ответил низким и властным голосом: раздевайся и ложись. Я положил на пол четыре ремешка из ткани, он начал их распутывать, потом он разделся, я протянул ему кожаное кольцо с шипами, чтобы зажать его палку, я проговорил ему: это будет единственное твое одеяние, но он не надел его, на нем была эта набедренная повязка, которую он привез из Соединенных Штатов: она облегала его хуй и яйца, отпечатывая на коже тонкую сетку от вязки, я лег на спину на кровати, сначала он принялся связывать мои скрещенные ноги в лодыжках, обворачивая их и делая множество узлов, он сказал мне: садись, — и я протянул ему руки, он связал таким же образом, скрестив за спиной, мои запястья, словно соблюдая шахматный порядок, затем сел рядом, нагнулся, очень серьезно на меня посмотрел, я подумал, что он собирается поцеловать меня, он плюнул на мои губы, один раз, второй, он сказал мне: встань, — потом принялся перевязывать мне хуй, заботясь о том, чтобы сжать хуй и яйца как можно сильнее, повторно наложив скрученную ткань кольцом у основания хуя и повыше яиц, перекидывая ткань с двух сторон над ягодицами, связывая, перевязывая ее узлами, и, наконец, соединил ее края на моем животе со всей силой, одной ногой упираясь мне в живот, чтобы сдавить еще больше, я едва мог дышать, потом неожиданно взял два бельевых зажима и закрепил на моих сосках, я закричал, он сказал мне: нет, это еще недостаточно больно, — он снял их, он сдавил пальцами, смочив их слюной, мои соски и заставил их подняться среди волос, потом снова надел оба зажима, он сказал мне: рот тебе затыкать пока не будем, он может пригодиться, но можно, наверное, что-то сделать с твоей шеей, — он развернул последнюю ленточку и начал затягивать ее как можно выше на моей шее, под подбородком, словно делая медицинскую перевязку для фиксации шеи и головы, оставив длинную часть одного конца свободной, чтобы управлять моими движениями, как с помощью поводка, он сказал мне: повернись, — и впихнул мне одним движением, раздвинув их рукой, меж ягодиц весь черный и горячий хуй, я почувствовал смазанную резину, обжигающую кишки, он сказал мне: в следующий раз смажем ее разогретым гашишевым конфитюром, чтобы насытить твой зад, или леденящим ментолом — он дернул скрученную веревку вниз, чтобы я сел на корточки, и сам сел, голый, раздвинув ноги, в  кожаное кресло, властный, царственный, лишь в этих узких плавках с очень крупными петлями, сквозь которые я видел, как набухает и прерывисто, судорожно вздрагивает его хуй, он сказал мне: смотри на меня, желай меня, умоляй меня, я хочу видеть, как ты умоляешь меня изо всех своих сил, только чтобы желать меня, я дарую тебе это право желать меня, я хочу видеть, как ты плачешь, потому что настолько благодарен мне за мой дар, — он еще не прикасался ни к плети, которая оставалась недалеко от его руки, ни к царскому кольцу, которое я приготовил для его хуя, он сказал мне: ты жаждешь увидеть мой хуй, но ты должен это заслужить, и я хотел бы, чтобы ты смотрел на него, словно видишь впервые, и он восхитил тебя, ведь ты никогда не видел столь красивого хуя, такого большого, такого сильного, и чтобы ты смотрел на него неотрывно, поклонялся ему, но теперь тебе нужно заслужить это, — и он дернул за поводок, заставляя меня нагнуться и подчиниться, он сказал мне: нагнись еще больше, я хочу видеть тебя у своих ног, извивающегося, как пес, как баба, — и пальцами ноги начал вталкивать черный хуй в мою задницу, из которой тот медленно выходил, он сказал мне: тебе нужно заслужить мой хуй, ты по пытаешься, стоя на четвереньках, высвободить его из чехла, но лишь одними зубами, ни в коем в коем случае не пачкая его своими губами, — я приблизил свое лицо к его плавкам, вдохнул, запах его хуя ударил мне в ноздри, словно мускус, кокаин, он сказал мне: ты не достоин даже вдыхать мой запах, это я оказываю тебе милость, облизывайся и поскули немного, чтобы показать мне свою кобелиную радость, — я попытался приспустить зубами широкую резинку на его плавках, она несколько раз хлопнула, он застонал, но еще не брался за кнут, при каждом моем неловком движении он лишь еще глубже вталкивал ногой в мой зад черный хуй, мне не удалось спустить резинку, тогда я решил приподнять с одной стороны краешек ткани у паха, чтобы оттуда высунулись его хуй и яйца, их запах стал еще сильнее, внезапно они освободились от ткани, и хуй ударился о мою щеку, но он сразу же оттолкнул меня, дернув поводок в сторону, он сказал: я позволяю тебе лишь любоваться моим хуем, смотри, на нем еще видны отпечатки ткани, я знаю, что ты торопишься только для того, чтобы взять его в рот и сосать его, отсасывать, засунув его себе в горло, словно твой рот — насос, и, заглатывая его все глубже, задохнуться, но я тебе запрещаю; ты должен, должен умолять меня и звать хозяином, поклоняйся моему хую, люби его, не своди с него глаз и мечтай о том, чтобы взять его в рот, умоляй меня, я принялся скулить, я смотрел на его великолепный хуй, который начал непроизвольно вздрагивать, я стал просить, умолять, я так хотел, чтобы этот хуй оказался у меня во рту как можно скорее, настолько скрутило меня желание, я сказал: умоляю тебя, дай пососать твой хуй, — он мне ответил: он еще недостаточно тебе нравится, ты не жаждешь его, я хотел бы, чтобы желание светилось в твоих глазах, чтобы ты от него извивался, чтобы оно жгло всего тебя, — я повторил: умоляю тебя, — тогда одним рывком поводка он приблизил мой рот к своему хую, так близко, что мои губы почти что его касались, но недостаточно близко, и он сказал: я запрещаю тебе брать его в рот, довольствуйся тем, что можешь нюхать его, держать свой нос прямо напротив него, нюхай и не смотри никуда, только на него, я разрешаю тебе пускать на него слюни, раз уж ты так мучаешься и ждешь, чтобы поглотить его, — после этого приказа слюна, которую я сдерживал, потекла на головку и оттуда вдоль всего столба до самых волос, омывая его, пробуждая дрожь; он сказал мне: ты мало жалуешься, я вижу, что тебе недостаточно больно, — и он снял зажимы с моей груди, надел их по-другому, чтобы стало еще больнее, он сказал: теперь мы поиграем, я позволю тебе взять хуй в рот, но запрещаю касаться его языком, я хочу чувствовать у тебя во рту одну только пустоту, один только воздух, которым ты дышишь, только твое горячее дыхание, если ты осмелишься хоть как-то задеть его, ты будешь наказан, — он оттянул резинку, и плавки соскользнули по его ногам, он сказал: скоро будет для тебя отличный кляп, он взял кожаное кольцо и надел его на свой хуй, сжав яйца, чтобы хуй набух еще больше и все его сосуды напряглись, готовые лопнуть под тонкой кожей, я по-прежнему, изгибаясь и скуля, сидел на корточках у его ног, я открыл рот как можно шире, словно меня просили открыть его в школе, чтобы посмотреть на мои миндалины, и сомкнул его вокруг его хуя, стараясь не касаться его языком, по движению его руки я понял, что он тянется к плетке, несколько секунд ничего не происходило, абсолютно неподвижные, мы оба задержали дыхание, в тот момент мой язык некстати задел его головку, и сразу же ремни кнута, которые висели, ласках их постоянным колыханием, возле моих ягодиц, принялись их с силой стегать,  и с этими ударами у меня во рту будто оказался хирургический расширитель, железный угольник, вставленный поперек рта, я едва мог дышать, у меня снова потекла слюна, купая в своих потоках его хуй, остававшийся напряженным набухшим в моем рту в нескольких миллиметрах от языка, он повторял: тебе бы очень хотелось сосать его, да, я знаю, что ты только о том и думаешь, чтобы сосать его, отсасывать, засунуть его себе поглубже в горло, проглотить его, набить им рот, — мой язык осторожно коснулся его головки, и снова обрушился удар хлыста, вновь возбуждая меня, я воспринял это как приказ не подчиняться его запрету и принялся жадно и с шумом сосать его хуй, набивая рот, размазывая по его животу как можно больше слюны, и его рука не прекращала хлестать мои ягодицы, и чем больше он стегал меня, тем сильнее я у него отсасывал; чем больше я у него отсасывал, утоляя жажду, тем сильнее он хлестал меня, иногда он голой ногой опускал мой стоящий хуй, который уже изнемогал от желания кончить, он хотел еще больше поглумиться над ним, доводя его до судорог, он сказал мне: ты будешь у меня сосать полчаса без остановки, я хочу, чтобы ты поглотил всю мою плоть и задохнулся от нее, чтобы она вызвала у тебя отвращение, чтобы тебя мутило, чтобы из-за нее ты уже не мог больше пускать слюну, дышать, — я сосал его без остановки, когда внезапно его уставшая рука перестала полосовать мои горящие ягодицы, и, дернув меня за поводок, он вынудил меня оставить его хуй, он сказал: ты мне надоел, полижешь мой зад, я спустил тебе в рот, а ты даже этого не заметил, моя сперма, наверное, заполнила весь твой рот, мне нужно перезарядиться, накопить еще спермы для твоей задницы, ты будешь лизать мою задницу, я знаю, что тебе это противно и в то же время тебя это возбуждает, ты вылижешь ее всю, будешь нюхать и думать что я насру тебе в рот, даже если я этого делать не буду, нужно, чтобы ты получил от меня сторон, — через какое-то время он повернулся и сказал мне: я хочу поссать, — он развел мои губы, засунув в рот с двух сторон по пальцу, и брызнул туда струей мочи, он сказал мне: в следующий раз я нассу тебе в задницу, я заполню весь твой живот, — потом он заставил меня подняться, я все еще сглатывал этот горький поток, когда он принялся позади хлестать мои ягодицы во все стороны, он говорил: я выебу тебя в жопу, ее нужно хорошо разогреть, и нужно, чтобы ты мучился от того, что твоя задница опустела (он только что вынул оттуда черный хуй), нужно, чтобы ты заново принялся меня умолять, чтобы ты вслух возжаждал, чтобы мой хуй был у тебя в заднице, и говори это с жаром, иначе я буду бить тебя ногами, я всажу тебе хуй по самое не могу, потому что ты был послушным кобелем, скажи, что ты его хочешь, что ты хочешь, чтобы мой хуй был у тебя в жопе, заклинай меня, изворачивайся, стучи ногами, я хочу, чтобы ты обосрался от этого, чтобы ты рыдал, чтобы ты опять пускал слюни, лишь бы тебе забили в зад, — и, давя на меня рукой и заставляя выгибаться еще сильнее, он перестал хлестать мои ягодицы и произнес: ты еще недостаточно крепко связан, ты сможешь еще вырваться, ты еще не покорился, — и он развязал веревку на моей шее, чтобы завязать сильнее, обернув плечи и закрепив под лопатками, чтобы обмотать меня, обвязать, как сверток, и, наконец, после того, как набил мой рот кляпом из перепачканных спермой и дерьмом плавок горьких на вкус, он просунул мне между зубов полоску простыни, словно удила, и любой мой возглас сдавленным, его хуй безболезненно вошел в мой расслабленный зад и начал сновать там, изнуряя меня при яростных движениях бедер, сильных толчках, с каждым движением он щелкал пальцем по головке моего хуя который уже не мог сдерживаться, он повернул мою голову, он плюнул мне в лицо, он сжал свои губы, чтобы плевок брызнул в разные стороны, и в мучительный момент оргазма этот изысканный мускусный дождь из тонких струй походил на разбрызгивание признаний в любви.