Вечером я набрался смелости и подошёл к Арвен тогда, когда она была одна.

— Поговори со мной по-эльфийски! — Упросил я. — Ну, пожалуйста!

— Зачем это тебе? — Улыбнулась было она, но тут лик её стал лунным.

Какой же я дурак! Я всё понял: наречие её предков — лишний раз напоминание о них. Они ведь все уплыли, а она одна осталась! Хотя я нисколечко не сомневался в том, что Арвен не сожалеет о своём решении — эта женщина тверда, как скала; в этом она напомнила мне Румелию.

— Мерси. — Сказал я тоном провинившегося лисёнка. — Я всего-навсего хотел услышать язык Древних; тех, кто был близок к творцам этого мира, кто делал его историю. Я хотел хотя бы через это прикоснуться к Арде Неискажённой, на миг побыть частью чего-то великого и настоящего.

— Тогда слушай. — Молвила Арвен.

И стала она говорить со мной на квэнья и на синдарине.

Поначалу я ни х… Ни черта не понимал, но постепенно в сознании моём росло понимание. Арвен оказалась лучшим учителем в моей пустячной, ничтожной жизни; лучшим репетитором. Её слог был прекрасен, хорошо поставлен. У неё были и грация, и дикция, и очаровательное произношение при пересказе мифов, сказаний и легенд. Боже мой, сказка наяву.

Арвен весь вечер рассказывала мне о сотворении Арды, о Феаноре и Сильмариллах, о двух погасших древах, излучающих первый в мире свет; она напевала эльфийские колыбельные. Она возвысила голос, возвещая мне историю про затопление Белерианда и угасание Нуменора; я трепетно внимал, впитывая в себя такие волшебные слова, как «Дориат», «Гондолин», «Лотлориэн». Я услышал о трогательной любви между Береном и Лютиэн, о завесе Мэлиан, о многом ином… Как же это было здорово! Да ещё и из её уст!

Невозможно пересказать историю Средиземья за один вечер, но Арвен это удалось; что-то она поведала словесно, а что-то — глазами. Под конец она устала; ей было всё трудней. Наконец, она затихла, а по лицу её скатились три блестящих слезинки.

— Время эльфов ушло; ныне эпоха человека. — Выдавила она из себя через некоторое время.

— Это время благороднейших из людей. — Поспешил приободрить её я. — Ты даже не представляешь, что творится, что происходит в том мире, в котором родился, вырос и жил я. Всюду орки, всюду чурки; из каждого угла на тебя пялится злобный, агрессивный гоблин. Я даже передать тебе не могу всю мерзость, что обволакивает Землю. Радуйся, ибо таких двуличных обманщиков, как Саруман, у нас не один и не два; мельчает Запад, растворяясь во тьме Востока, в тени Юга… Арагорн сумел выстроить рай… Которого так не хватает нам, людям двадцать первого века.

— Может, ты и прав. — Немного подумав, ответила мне Арвен. — А теперь ступай к себе, ибо уже довольно поздно.

И я поклонился ей, и вышел. А по дороге я с грустью думал, что тоже хотел бы отплыть на Запад; свой Запад. Подальше от всех этих истерлингов-гастарбайтеров, заполонивших наш голубой эллипс. А ещё я горевал оттого, что не дано мне было свидеться с Гэндальфом — единственным существом в Средиземье, о встрече с которым я грезил почти всю свою сознательную жизнь.

Можно сказать, что у меня не было счастливого детства; не было праздника в жизни. Не было, как у многих других детей, сразу двух дедушек, которые тебя холят и лелеют. У меня был только один дедушка — и тот, к сожалению, пил (это не в осуждение). Просто так хочется, чтобы был в жизни кто-то, кто принесёт тебе подарок — бескорыстно, просто так; от души, от всего сердца. Чтобы это был именно мужчина, ибо отцу по большому счёту было наплевать на меня. Это называется одним словом: недолюбленность. А Гэндальф в моём понимании неизбежно ассоциировался с добрым-предобрым волшебником — который если и отругает, то не ехидно, не злобно, не сильно. Гэндальф для меня был и идеалом, и Санта-Клаусом, и… Всем. Я так хотел хоть раз в жизни познакомиться с ним не только на страницах литературных произведений Толкина! А в реальной жизни. Чтобы он подарил мне ту сказку, которой мне так не хватало (и которую я пытаюсь реализовать путём написания своих книг). Да, я знал, что Гэндальф уже давно отплыл в свой Валинор вместе с Фродо, Галадриэлью и Бильбо… Но… Как же мне его не хватает! Я так надеялся… И снова опоздал. Эх, надо бы отрегулировать портал: впустить раков, чтобы почистили водоёмы; ибо всякий раз, как я ловлю рай — оказывается, что это уже и не рай вовсе; что золотой век подошёл к концу.

На следующий день я кое-как поймал следопыта, и сказал ему следующее:

— Вчера весь вечер я был в покоях твоей жены. Я просил её научить меня языку её предков. Она пересказала мне всю историю Арды.

— Почему ты говоришь мне это? — Удивился он.

Настала очередь удивляться мне: я, в отличие от него, до жути ревнив.

— Я просто хочу, чтобы ты это знал, был в курсе. — Отчеканил я.

Ну, разумеется: я не мог солгать и уж тем более держать в неведении; я решил отчитаться, что между мной и Арвен ничего не было. И быть не могло: провалиться мне на месте от стыда, если б я на такое осмелился! И да: я люблю лишь Румелию, а Арвен мне как мама или старшая сестра.

— Лишнее. — Похлопал он меня по плечу, и вскочил на коня. — Потом договорим.

Позже Элессар мне разъяснил, что у них (в отличие от нашего времени) является верхом низости желать жены ближнего своего; что на такое не то, что в делах — в помыслах никто не отважится. Даже Грима, и тот не дерзнул очернить Эовин — у них всё скреплено клятвой. Там всё по-настоящему, и такой мнительности, таких предрассудков, такой ереси, какая стала нормой для нас, у них попросту нет. Там люди сходятся только по любви (никогда по расчёту), и всегда на всю жизнь. Это древняя и славная традиция.

— Поэтому расслабься, мой верный друг. — Сказал мне король-следопыт. — Чувства здешних людей нерушимы. Вступая в брак, скреплённый взаимной клятвой, взаимной любовью мы несём ответственность всю жизнь. Мы опора друг другу и в радости, и в горе, и в молодости, и в старости. И дети наши, как видишь, следуют нашим обычаям и традициям, не отступают от них.

«А вот наши бы сказали, что это скучно — делить постель с одним и тем же человеком», мелькнуло у меня в голове. «Им бы только пробовать всю жизнь».

Тогда я рассказал Арагорну, как обстоят дела у нас.

— Ну, вот видишь. — Всё так же спокойно (равно как и всегда) отреагировал король. — Потому-то ты и ищешь рай, ибо у вас там хаос. М-да, я счастлив, что живу в Четвёртой эпохе. — Добавил он после недолгого молчания. — И эльфам также повезло: они не увидят, во что люди превратили свою жизнь и свою планету. Искренне надеюсь, что валар во главе с Единым не допустят окончательного погребения Земли.

В Форносте я прожил месяца три. Я уже свыкся с мыслью, что Карн-Дум — это долгая песня; пока что оживление в нём никак на нас не отражалось.

Маленькое Зло сдружилось с прочими чёрными дроздами, а также с Великими Орлами; похоже, оно нашло себя здесь. Мне же, с вечно пропадающим на севере Арагорном, грустно-печальной Арвен и Гэндальфом, которого я не застал, было несколько не очень. Безусловно, Арвен была счастлива с Элессаром — я это видел; безусловно, Арагорн — мужественный, достойный человек; но, видите ли: меня не покидала какая-то дурацкая тревога, чёрт бы её побрал. Просто я помнил все свои предыдущие путешествия; что они закончились трагически — если и не для меня, то для мест, в которых я пребывал. Понимаете, я уже боялся; я сидел, насторожившись, и трясся, как бы плохих вестей не принесли.

И я дождался, на свою голову: в один не самый благополучный в моей жизни день из северных рубежей в Форност привезли Элессара — точнее, его тело. Я был подавлен и разбит, ибо мне уже надоело терять друзей, обретённых недавно, и на столь короткий срок. Думаю, вы можете себе представить, какие чувства, какое горе испытала Арвен, увидев своего седого (и уже бездыханного) супруга. Детский крик ребёнка, который сегодня утратил любящего его отца. У меня нет слов, чтобы выразить все эмоции, что копошились во мне сейчас.