Я сел за стол, аккуратно убранный и сервированный. Передо мной стояла безупречно белая миска на такой же тарелке, сверкающие чистотой приборы и глубокая белая кружка с бабочкой. Ей они бабочки очень нравились — так я понял.

Она повязала передник поверх домашнего костюмчика, ненавязчиво и мило подчёркивающего её подтянутую фигуру, и разлила в миски наваристый бобовый суп. После того, как закончила с чаем — с ароматом персика и барбариса, — сняла передник и опустилась рядом.

— Тебе обязательно, чтобы я пила чай вместе с тобой?

— А что такое? Тебе неприятно? — я почувствовал, как меня кольнуло в сердце. Заметила она это или нет, но в её небесно-синих глазах отразилась теплота и нежность, и как будто просьба об извинении.

— Нет, что ты, — тепло улыбнулась она. — Ты мой создатель, во мне есть частичка тебя, и…вы, люди, называете это привязанностью, дружбой, участием, любовью. Если бы я была человеком, я бы, наверное, сказала бы, что чувствую это к тебе…Просто. Ты же можешь поменять мне программу, и не переводить на меня продукты.

— Почему это переводить? Ничего мы не переводим. А с тобой мне всяко лучше, чем одному.

Она пожала плечами и поднесла кружку к губам.

— Зачем тебе всё это? — спросила она, наконец. — Зачем тебе делать меня такой, какая я есть?

— Тебе не нравится?

— Нравится, — серьёзно ответила она. — Но, — она смотрела куда-то перед собой, и я прям чувствовал, как её позитронный мозг обрабатывает варианты решений, взвешивает, оценивает, просчитывает вероятность той или иной реакции, а сложнейшая нейронная сеть отзывается непостижимыми импульсами…тем, что мы люди, могли бы назвать эмоциями. — Но, я же вижу, как другие обращаются с роботами… И я не понимаю логики…

Я помрачнел. Мне стало не по себе, и кусок испечённого ею пирога застрял у меня в горле. Да, я знал, как обращаются с роботами. Я знал, что они наша собственность, дорогие и многофункциональне игрушки, и мы платим за их создание и сервисное обслуживание огромные деньги. Мы вкладываемся в материалы, чтобы получить то, что соответствует нашим желаниям и эстетическим вкусам. Мальчика для битья, на ком можно вымещать злость и неудовлетворённость. и который, при этом, чистит тебе ботинки, убирает за тобой, стирает, гладит, а иногда и защищает твой дом и твою собственность. Или секс-рабыню, с которой можно воплотить все желания и инстинкты — всё то, что дремлет на самом тёмном дне твоей натуры, с которой нет никаких запретов, и на которую не распространяются никакие этические нормы. Она же даже не человек! Подумаешь, что ей больно и страшно! Ради этого её, или его и создавали! Брали кредиты на это! Вгрохивали тысячи в валюте! Пусть это всё окупается! Нам нужны совершенные рабы и кто-то, на кого мы будем выплёскивать свою злость, ненависть и садизм, чтобы не выплёскивать это друг на друга. Ведь и по новостям передают, что криминогенная обстановка во всех городах стала лучше. Стало меньше жестоких убийств, похищений, изнасилований. Только потому, что где-то у себя в подвалах, или в специализированных заведениях, андроидов лупят, пытают, калечат, насилуют. А на следующий день они как ни в чём не бывало — если иное не предусмотрено инструкцией по эксплуатации, — они убирают за нами, лечат нас и ублажают нас, при этом мило нам улыбаясь…потому что совершенное повиновение вшито в их ПО. Я не люблю эту тему. Она вызывает во мне приступ острой тошноты и отвращения к миру. И ещё раз я задаюсь вопросом, кто мы такие?

— Здесь нет логики, — тихо ответил я. — Или же она очень проста. Я тебя люблю. Мне нравится, что ты со мной. Ты меня понимаешь, а я понимаю тебя. Мне хорошо и уютно с тобой, и надеюсь, я плачу тебе тем же.

Дальше мы молчали.

После ужина, каждый занимался своими делами. Я помог ей помыть посуду. Проверил, всё ли хорошо у неё, не нужна ли замена каких-либо деталей, всё ли ей хватает, потом что-то почитал. Дописал главу с учётом её замечаний. А потом мы пошли спать.

В её объятиях мне стало спокойнее. Чувствовать тепло её крепкого, упругого тела. Ласковые и нежные пальцы у себя в волосах, сладковатый запах мягких волос, рассыпавшихся по подушкам. Только сейчас я ощущал себя целым и целостным, по-настоящему умиротворённым и защищённым.

— Мне кажется, тебе нужен человек, — сказала она. — Ты не можешь вечно прятаться.

— Я не прячусь, — ответил я, проведя пальцами по её волосам.

— Я не смогу дать тебе человеческого тепла. Как раз того, что тебе на самом деле нужно.

— Нет, — согласился я. — Но ты можешь дать мне нечто большее.

Я посмотрел ей в глаза.

— То, что мы люди не можем друг другу дать. Хотя, вроде бы, это очень просто.

Она не ответила. Я любовался безупречной синевой её глаз, мудрой глубиной её взгляда, его…человечностью, даже большей, чем та, которую видел в глазах людей…

Нет, мне нужна только она, и никого больше рядом я видеть не хочу.

Я нежно поцеловал её в губы…

Монастырь

Войска капитула планеты Карайя-13 сектора Гемини, Первого Капитула Ордена Девы Милосердной, самого молодого и самого первого женского духовно-рыцарского Ордена Священной Империи, были выстроены на плацу их крепости-монастыря.

Сестра Фабия, теперь уже, сержант Фабия, стояла в шеренге своего отделения и ждала: скоро к молодым послушницам выйдет аббатиса, и примет их Присягу.

Густые волосы Фабии стянуты на затылке в тугой узел. Теплый, пахнущий весной, ветер, приятно обволакивает открытое лицо, иссеченное многочисленными шрамами. Непривычно все еще ощущать на себе новые, слегка поблескивающие на утреннем солнце, вороненые силовые латы, похожие на древний готический доспех рыцарей из прошлого Святой Терры, испещренный цитатами из Нового Откровения. Гермошлем с серебристыми насечками покоится на сгибе локтя.

Перед ними, сестрами-ветеранами, выстроены ровные шеренги молодых послушниц, которые сегодня станут полноправными рыцарями Ордена.

Можно представить, как сейчас колотятся их сердца за воронеными панцирями лат. Как, пока еще нежные пальцы, под латными перчатками, сжимают гермошлемы. Какие мысли проносятся в их головах, и каким огнем горят их сияющие глаза.

Монастырь Девы Милосердной был легендой и символом этой планеты.

Символом несломленности.

Символом стойкости и величия духа.

Краем глаза сержант Фабия улавливает идеально ровную шеренгу своих сестер: тех, кто был с ней тогда, в огненном аду, который разверзся здесь чуть более года назад.

Фабия помнила…

Тогда была глубокая осень, и небо затягивали штормовые свинцовые тучи…

Монастырь был мирным местом, хотя и построенным на совесть, по всем правилам имперской фортификации. И охранял его немногочисленный гарнизон рыцарей Тамплиеров. Это были первые годы Войны Ереси, когда войска Ересиарха рвались к Терре, едва восстановившейся после своего Крика, или, иначе Судного Дня Человечества. Искаженной, разодранной чудовищными бурями и катастрофами, но остающейся колыбелью Человечества. И ныне ставшей кладезью нового ресурса, узлом, связывающим множество и множество миров между собой. Тогда шли тяжелейшие бои за сектор Гемини. Имперская армия несла тяжелейшие потери в боях за луны Луциана, и Монастырь был тем местом, где принимали и лечили раненых. Лечили сестры-монахини, одаренные девушки-целительницы.

О предательстве планетарного губернатора стало известно слишком поздно. Как и то, что, теперь, группировка имперских войск на лунах, оказывалась в полном окружении, и фронт оказывался прорван.

Об этом говорили полубезумные от фанатизма, полуголые, покрытые нечестивыми татуировками, парламентеры Ересиарха, напоминающие, скорее, насмешливых демонов ада, чем людей.

У аббатисы, настоятельницы Монастыря Девы Милосердной, был простой выбор: последовать примеру губернатора и сдаться, и тем самым обречь на муки и смерть раненых имперских рыцарей и сервов, или же, сражаться и тоже погибнуть.

Выбор аббатисы был очевиден.