Она работала в театре, играла много ролей, в том числе — в последний год — ведущие, и когда кто-нибудь спрашивал: «Лена, правда у вас муж токарь?» — она отвечала: «Да, мне повезло. Редко у кого в нашей среде мужья заняты серьезным мужским делом». Каков вопрос, таков и ответ. Когда после премьеры Роман приходил за кулисы, режиссер протягивал к нему руки: «Ну, как? Ваше мнение для нас, Роман Сергеевич, особенно дорого». Так пусть он считает, что это тоже заслуга его сестры Ани.

Роман боялся встречи с сестрой. Боялся невысказанного укора за их долгую разлуку, боялся, что не найдут они общего языка и тогда встреча обратится в муку. Всплыло, наверное, то детское чувство зависимости от нее: как она по праву старшей командовала им, ругала за немытую шею и за поздние приходы домой. И еще он испытывал неловкость перед встречей с Аниным женихом. Что там за жених… Ане уже тридцать два. Значит, ему около того или больше.

Он помнил первого Аниного жениха, соседа Володю. Он учился вместе с Аней с первого класса. Приходил к ним в дом, садился в углу на конце кухонной лавки и подолгу сидел молча. Аня на него не обращала внимания. Когда он уходил, мать ворчала: «Моду взял: придет и сидит. Я его пугаюсь: вроде нет его, а глянешь в угол — сидит как сычок». В пятом классе он подарил Ане фонарик на батарейках. Этот фонарик вызвал зависть у Романа и восстановил его против Володи. «Жених идет!» — кричал он всякий раз, завидев его на улице, и бросал вдогонку комья земли.

В девятом классе Володя уехал с родителями в другой город. Аня получала письма, тайком читала и прятала. Роман находил их и потом изводил Аню, цитируя на память с начала до конца: «Здравствуй, подруга Аня! Вчера целый день готовился к контрольной и о тебе не вспоминал. А сегодня весь день думаю…»

Через три года Володя приехал. Служил в армии и на побывку поехал не к родителям, а к Ане. Роман помнит, как пришли они с Аней со станции, Володя поставил на стол бутылку вина. Ночевал Володя у соседей, те и сказали утром Роману, что сестра его собралась замуж. Потом был у него разговор с Володей.

— Связал ты руки Ане, — сказал Володя, — такой здоровый лоб, а сидишь на ее иждивении.

Аня решила сама:

— Ты, Володя, в армии, а Роман еще нигде. Вот ты отслужишь, он — определится, тогда мы с тобой поженимся.

Володя отслужил. В армию ушел Роман. В одном из писем спросил сестру: «Что слышно о Володе?» Аня ответила: «О Володе ничего не слышно. Как будто и нет его на этом свете».

…Лена поехала провожать его в аэропорт. Молча поглядывала на его сосредоточенный профиль. Когда объявили посадку, сказала:

— Помни, что кроме сестры у тебя есть еще и жена.

Он улыбнулся, поцеловал ее в щеку, сказал на ходу:

— Я завтра вечером позвоню, будь дома.

Он не дал телеграммы, и его никто не встретил. Такси остановилось у восьмиэтажного дома. Роман увидел знакомый адрес — улица Чайковского, 17. Представлял себе эту улицу другой: что-то тихое, с палисадниками, с музыкой из окон. Оказалось, ничего похожего — знакомые по новым районам дома, такой же знакомый двор в асфальте, с клумбами и волейбольной сеткой. Тревога по-прежнему не отпускала его, и он сел на скамейку, спиной к подъездам, чтобы успокоиться и подготовиться к встрече. Мальчишка в желтой майке гнал ногами мяч, приближаясь к скамейке. Роман покосился на мяч, положил руку на сервиз и спросил у мальчишки:

— Ты из этого двора?

— Из этого.

Мальчишка был мал, лет восьми, у него навряд что-либо разузнаешь, но на всякий случай Роман спросил:

— И что же новенького у вас во дворе?

Мальчишка шмыгнул носом.

— Ничего новенького. Все в лагерях. А я уже был в первой смене.

У каждого свои новости. Роман поднялся.

Дверь открыла Аня. Он кивнул и неуверенно улыбнулся. Она как эхо откликнулась такой же слабой улыбкой, провела ладонью по лбу.

— Приехал? Вот уж не думала.

Им бы поцеловаться, но время было упущено, он пошел за ней, положив на ходу в коридоре портфель и ящик с сервизом. Вошел в комнату, сел в кресло. Аня присела за столом напротив.

— Ну, что ты? — сказал он ей, чтобы прервать молчание.

— Погоди. — Аня вздохнула и вышла из комнаты.

Роман огляделся: добротная, современная комната. Тахта, просторный письменный стол, во всю стену хельга — Ленкина давняя мечта. На спинке стула мужской пиджак, под ним голубая рубашка. «Похоже, что жених уже обосновался», — подумал Роман, подвинул на столе пепельницу и закурил. Аня вошла и села на прежнее место, положила руки на стол, уткнулась в них лицом, плечи ее вздрогнули, Роман решил, что она плачет.

— Аня, — сказал он тихо, — не надо. — Повторил громче: — Слышишь, не надо.

Аня подняла голову, и он вздрогнул. Аня смеялась.

— Ромка, ты меня не убьешь, если я скажу правду?

Он ничего не понял. Какой угодно, но такой он их встречу не представлял.

— Какую правду?

— Никакой свадьбы не будет.

Он сник, слова ее и смех были как пощечины.

— Ромочка, я была уверена, что ты не приедешь.

— А я приехал.

— А ты приехал… — Смех ее враз оборвался, она положила щеку на ладонь и жалостливо поглядела на него. — Ты, Ромочка, приехал, и это очень хорошо.

Старое, знакомое по детству чувство зависимости от нее поднялось в нем. Надо показать ей, что того Ромки давно нет.

— Чей это пиджак? — спросил он резко.

— Павлика. Мужа. Я уже шесть лет замужем.

— Почему не написала?

— Словами жизнь не расскажешь. Приехал и гляди.

— Я и гляжу. Дети есть?

— Девочка. Таня. На даче сейчас с детским садом.

Он побарабанил пальцами по столу, насупил брови и продолжал допрос:

— А муж где?

— Поехал на дачу. Сегодня там родительский день. А я не поехала. Не верила, что приедешь, а вдруг…

— Телеграмму более дурацкую не могла придумать? Свадьба. Почему свадьба?

— А потому. — Она поднялась, поглядела на него свысока и оборвала его вопросы: — Иди умываться. С дороги положено умыться и сесть за стол.

Она опять была его старшей сестрой. Он умывался, а она стояла с полотенцем за его спиной и отчитывала:

— На свадьбу — так он прилетел. Мало я тебе тумаков давала, братец, надо бы, хоть и поздно, еще добавить. Так родные между собой не живут.

Потом он сел за стол, погладил ладонью белую, крахмальную скатерть, и вдруг стало ему необыкновенно покойно, как будто много лет день за днем шел он сюда и наконец пришел.

— Аня? — спросил он. — Помнишь, как ты меня в бочке на огороде забыла?

— Все помню, — засмеялась Аня.

Никто, кроме них двоих, на всем белом свете не помнил того огорода и той бочки, в которую Аня посадила его, трехлетнего, чтобы не бегал за ней. Только в них живет и тот дом с клеенкой в чернильных пятнах на столе, с бабкиными половиками, с алыми цветами в горшках на подоконниках. Цветы назывались «разбитое сердце», а часы на стене, когда на них ни посмотри, всегда показывали половину четвертого. И еще только в них остался след ушедших с этой земли людей. Отца, погибшего в войну, никогда не видевшего сына. И матери, на которую Аня с годами стала очень похожа.

Она смотрела, как он ест, и опять щека ее лежала на ладони, и радость в глазах сменялась задумчивостью.

— Ты похожа на маму, когда так смотришь, — сказал он ей.

После этих слов Аня заплакала.

— Анька, ну, ты что?

И это «ну, ты что?» было тоже из прошлого, и голосом он это сказал прежним, мальчишеским, и Аня плакала слезами из их детства. Он тоже достал платок, прижал к глазам и рассердился на себя. Сказал:

— Это мы с тобой зря.

Она согласно кивнула и вытерла глаза ладонями. Потом сходила в другую комнату, принесла сверток. Спросила:

— Помнишь, у тебя была общая тетрадка, которую ты всегда прятал?

Он что-то смутно помнил: была тетрадка и что-то он в нее записывал. Аня развернула сверток:

— Вот она.

Он взял тетрадь в руки и явственно услышал запах родного дома — молчащие часы, розовые «разбитые сердца» на подоконниках, — нет, пахло так не в доме, а на печке, летом, когда она не топилась и он залезал на нее с библиотечной книжкой. Он раскрыл тетрадь, увидел фиолетовый якорь на первой странице и почувствовал, что краснеет. Старая мальчишеская тайна… Мальчишки того уже нет, а он краснеет, переживает за него. Листы тетради пожелтели, крупными буквами был выписан заголовок «Какое кино я смотрел в прошлом году»: