Август 1954 года

Вещи уместились в трёх чемоданах. Везли с собой только одежду. Ничего из пропахшего подвальной сыростью Вера в новую жизнь брать не хотела.

После четырёх часов тряски в раскалённом от жары автобусе вышли в прохладу тенистых улиц Былинска. Вера успела побывать здесь дважды. В первый приезд подала заявление о приёме на работу в поликлинику, а через неделю уже спешила за ордером на комнату.

– Вот и добрались, Надюша. Нравится тебе здесь?

Надя, разморённая дорогой, равнодушно пожала плечами. Вера опустила чемодан и вытерла испарину с лица. За последний год дочь вытянулась, повзрослела и стала будто чужой. Ничего, отстранённость пройдёт, как только они начнут жить вместе.

– Привыкнешь. Сегодня на матрасах поспим. Так даже лучше, не жарко будет. Завтра пойдём по магазинам новую мебель выбирать. У меня ещё четыре дня до работы. Успеем в школу тебя собрать. А письменный стол я уже купила, ждёт тебя в комнате.

Просторный двор четырёхэтажного дома, заселённого семьями медицинских работников, звенел детскими голосами. Надя впервые за время пути улыбнулась. Вера открыла перед ней тяжёлую дверь подъезда. Дочь, не раздумывая, стала спускаться в подвал.

– Надюша, ты куда? Нам на третий этаж.

Надя посмотрела удивлённо.

Пустая светлая комната в коммуналке после ленинградской каморки казалась огромной. Вся обстановка – свёрнутые в рулоны матрасы и письменный стол. Надя тут же принялась раскладывать свои альбомы и краски. Выдвинув один из ящиков, воскликнула:

– Мама, ты купила стол с денежками!

Вера подскочила к ней. В дальнем углу виднелась небольшая стопка купюр. Обычная сумма, которую демон платил за охоту.

«Исгар, что я должна делать? Разве долг не закрыт?»

Молчание.

«Отвечай! Иначе выброшу твою подачку к чёртовой матери!»

«Ничего. Будь с дочерью и не ищи ночных подработок».

С тревогой обернулась к Наде. Почувствовала ли? Нет, занята своими делами. Неужели смогла перекрыть в себе связь с Ирием?

– Это мне аванс на работе дали, – пояснила Вера появление денег. Надя кивнула. Никаких признаков страха или беспокойства. Вера не увидела среди альбомов картонной папки: – Надюша, а где твой дневник?

– Он мне больше не нужен. Не понимаю, как я могла рисовать такую мазню.

Вера тихо выдохнула. Оно и к лучшему.

– Пойдём-ка в магазин, а то у нас ни продуктов, ни посуды. Заодно город посмотрим.

Сразу за домом зеленел сквер с молодыми липами и клёнами вдоль аллей. В глубине блестело озеро.

– Видишь, Надюша, как хорошо здесь! А за сквером – школа, в которой ты будешь учиться.

– Так близко? Ты каждый день ко мне приходить сможешь?

Вера остановилась, наклонилась к дочери.

– Надя, в школе не живут. Утром ты будешь уходить на уроки, а в обед возвращаться домой. Поняла?

Надя быстро кивнула.

«Ничего она не поняла. Думает, я забрала её на время, пока не определю в очередное заведение». Вера выпрямилась и осмотрелась.

– Где же тут можно кастрюлю с тарелками купить?

Проходящая мимо тётка с бидоном махнула рукой в обратном направлении:

– За посудой вам в Кудесатово надо, хозмаг там.

Через квартал за городскими постройками открылась безлюдная деревенская улица с копошащимися в траве курами. Через три двора показался дощатый магазин с покосившимся крыльцо с и облупившейся вывеской «Хлеб-молоко». На скамейке перед ним рабочие в касках ели батон и запивали молоком из бутылок.

– Это и есть Кудесатово? – крикнула им Вера.

– Оно самое, последние дни доживает, – ответили они и показали на стрелки подъёмных кранов за улицей. – Скоро тут проспект построим, как в Москве. Конец деревне пришёл, останется только исторический центр, как памятник зодчим.

«Всё правильно, жизнь продолжается. На руинах прошлого нового не построишь. Только от памятников нигде не спрятаться».

– Хозмаг не снесли ещё? Как к нему пройти? – спросила она.

Строители замахали руками, закричали вразнобой:

– Цел ещё. В конец улицы идите.

Домой возвращались с огромными авоськами. Во дворе Надя замедлила шаг и с тоской посмотрела на резвящихся детей.

– Хочешь погулять? – спросила Вера.

Надя опустила глаза и мотнула головой.

– Надюша, я же вижу, что хочешь. Давай так – ты поможешь мне донести покупки и пойдёшь знакомиться с ребятами, а я тем временем приготовлю обед.

Надя просияла и вприпрыжку побежала к подъезду.

Помимо Горюновых в квартире проживали две семьи. В общей кухне Вера заняла свободный стол и принялась чистить овощи для супа, то и дело поглядывая в окно за дочерью. Надя тут же включилась в игру, будто всю жизнь провела среди местных детей.

Когда обед был готов, Вера позвала её. Наденька вернулась запыхавшаяся, в мокром платье.

– Ты где воду нашла?

– Нас Степаныч из шланга окатил, чтобы не перегрелись.

– Степаныч?

– Дворник. Он добрый.

Вера улыбнулась:

– Нашла друзей?

– Много-много!

– Как их зовут?

– Не знаю.

– Как же так? Это же друзья, а ты даже их имён не знаешь.

Надя насупилась. Вера погладила её по влажным растрёпанным волосам.

– Завтра обязательно спроси, как их зовут. Так будет хорошо.

– Нет, – пробормотала Надя. – Когда дружишь по-настоящему, а их потом забирают или переводят, хорошо не бывает.

Вера развела руками. Как объяснить, что теперь всё по-настоящему, и семья, и друзья? Слишком уж привыкла Надюша к казённой жизни. Да и стоит ли что-то говорить? Со временем сама поймёт и поверит.

Поверила Надя или нет, но в школе она быстро освоилась, домой возвращалась в компании подружек и выглядела вполне счастливой. Сама же Вера не спешила сблизиться с новыми коллегами. Положение изгоя в институтские годы научило осторожности. Как молодого специалиста, её назначили участковым деревенской окраины. Приходилось преодолевать километры бездорожья, чтобы обойти больных. С приходом дождей дороги размыло. Вера пробиралась от дома к дому в резиновых сапогах, по колено в грязи и под остервенелый лай цепных псов.

Вера надеялась, что дочь унаследовала талант к танцам и сможет добиться успехов в балете. Она обошла все хореографические кружки Былинска, подбирая лучший. Однако Надя приходила с занятий бледная, тяжело дыша. Вера забеспокоилась и, не сильно доверяя своему опыту в педиатрии, повела дочь в поликлинику.

Надюшу осматривал участковый педиатр Валентин Фролович, старик с седой бородкой, похожий на доброго Айболита. Он напряжённо вслушивался в биение детского сердечка.

– Верочка, послушайте сами. На свои уши я уже не полагаюсь, но сдаётся, что тоны глухие.

Вера встревожилась, взяла фонендоскоп и приложила к груди дочери.

– Действительно глухо. И, кажется, тахикардия.

– Значит, не ошибся. Мне уже не следовало бы вести приём, но на покой так сразу не отпускают. Надлежит поработать ещё три месяца.

– Валентин Фролович, так что с сердцем?

– Голубушка, не волнуйтесь так. Причин множество. Не нужно предполагать худшее. Давайте поступим следующим образом: я договорюсь, чтобы вас приняла Матецкая. Алла Владимировна блестящий специалист и изумительная женщина. Моей преемнице она не откажет.

– О чём вы? Я месяц только проработала. Должно чудо свершиться, чтобы меня назначили на один из лучших участков.

– Помяните моё слово. Прозорливость с возрастом становится только острее, чего не скажешь о других органах чувств.

Кардиолог Матецкая представлялась Вере ровесницей Валентина Фроловича, а оказалась немногим старше её самой. Алла Владимировна, статная, с высветленными добела волосами в замысловатой причёске и влажными восточными глазами, встретила их в просторном кабинете. Пролистывая карту, задержалась на титульном листе, затем осмотрела Наденьку: