Первым делом Гаттак проверил у преследователя пульс. В захвате «рука мертвеца» были варианты, когда противнику продавливались хрящи трахеи – скажем, если противник был гораздо крупнее и точно оказал бы активное сопротивление. После таких повреждений шансов выжить оставалось немного, по сути – лишь прямая трахеостома. В процессе борьбы Гаттак понял, что имеет дело со слабым противником, а потому идти на крайние меры не рискнул. Убедившись, что его оппонент жив и находится в глубоком обмороке, парень перевернул его лицом вверх, достал небольшой фонарик из внутреннего кармана куртки и, лишь удостоверившись, что в поблизости никого нет, включил свет.
Берцы военного образца, ватники из грубой непромокаемой ткани, легкая облегающая тело куртка. Гаттак зафиксировал свет на груди. Женская (в этом у Гаттака сомнений не было) грудь мерно вздымалась. Девушка дышала самостоятельно, и это вселяло надежду, что в скором времени юная шпионка придет в себя. Еще доставая фонарик, Гаттак понял, кто именно решил за ним последить. Быстрое изучение измазанного слюной лица лишь подтвердило догадку: это была Корра, его сокурсница. Но какого демона она поперлась за ним в ночь? С чего увязалась за ним следить? И самое главное, что теперь делать с этой глупой девчонкой? На таком морозе даже десять минут в снегу без движения могли стать фатальными.
По сути, у Гаттака не оставалось иного выбора, кроме как начать приводить горе-разведчицу в чувство. Он зафиксировал ее голову между ног и с силой надавил ей костяшкой пальца в носогубный треугольник. Болевые рефлексы никто не отменял, и девушка уже через секунду начала вяло размахивать руками, пытаясь избавиться от назойливой боли, разливающейся по обмороженному лицу. Еще через мгновение она сделала судорожный вдох и открыла глаза.
– Лежи, не дергайся, – прошипел Гаттак. – Если встанешь слишком резко, вновь можешь потерять сознание.
Девушка, похоже, быстро сориентировалась и замерла. Ее затуманенный взгляд уже через пять секунд стал осмысленным и зафиксировался на ярком луче фонаря Гаттака.
– Зачем ты шла за мной?
– Задание, – выдавила Корра.
– Какое еще задание? – удивился Гаттак, посчитав, что девушка еще толком не пришла в себя и несет околесицу.
– Ты – мое задание, – спокойно повторила Корра, – я утром получила «индивидуалку».
– В таком случае ты провалила свое задание, – рыкнул Гаттак, поднимаясь на ноги и отводя луч света в сторону.
Девушка ничего не ответила. Она бессильно распластала руки на снегу, даже не пытаясь подняться. Похоже, ее мозг только сейчас понял, что испытывает острую гипоксию. Она запоздало начала дышать, часто хватая мокрым ртом холодный ночной воздух, ее лоб вмиг покрылся испариной, синие губы начали подрагивать от холода.
– Возвращайся на базу, Корра. Останешься лежать тут – замерзнешь.
С этими словами Гаттак выключил фонарик, без какого-либо зазрения совести развернулся в сторону красного маяка и зашагал прочь от места стычки. В его голове вертелась мысль о том, что программа обучения в разведшколе, по всей видимости, включала не только основы разведки, но и элементы контрразведки. Мало быть незаметным и обладать техникой слежки, нужно было осваивать и методы ухода от нее. И применять их предстояло не только против врагов Родины, но и против своих же сослуживцев. Во всяком случае, сейчас, на этапе подготовки.
Гаттак довольно быстро преодолел лесополосу и вышел на хорошо освещенную, но пустую улицу. Бегло оценив ситуацию и убедившись, что больше никаких сюрпризов не последует, он направился в сторону храма.
Пошел снег, крупные хлопья уже успели припорошить плечи Гаттака, когда он вошел через скрипучую калитку на территорию храма. Двое черных клириков, стоявших на посту возле ворот, приняли его поклон-приветствие и пропустили на территорию. Двери в сам храм были уже заперты, а потому Гаттак помолился перед образом Бора, висящим прямо над входом в исповедальню. Прикрыв глаза руками, он с минуту читал основную молитву, а когда закончил, услышал за спиной голос:
– Ты сегодня поздновато, Гаттак.
Разведчик узнал говорившего. Развернувшись, он увидел настоятеля храма.
– Благословите на покаяние, служитель Леонид.
Настоятель храма на Сорокалетней улице, крепкий мужчина средних лет, тепло улыбнулся Гаттаку и подошел ближе. Тот склонил голову, к его глазам прикоснулись ледяные пальцы служителя – должно быть, он долго трудился на воздухе и вышел к припозднившемуся прихожанину, услышав скрип калитки.
– Что привело тебя в храм на исповедь, сын Бора?
Служитель не стал удерживать Гаттака на улице и сам открыл дверь в исповедальню, приглашая молодого человека войти.
– Мне велено принять тридцатиминутное покаяние, служитель, – ответил Гаттак, проходя в жарко натопленное помещение.
– Ты опять натворил что-то? – улыбнулся служитель, запирая за собой дверь и отряхивая с себя крупные хлопья снега.
– Надеюсь, что нет, – улыбнулся Гаттак. – Мне просто необходима молитва и покаяние. Я задал один вопрос нашему капеллану, и тот велел мне…
– Покаяние не приносится по велению людей, – мягко поправил служитель Леонид Гаттака, – оно приносится нашему Богу по велению сердца. Не этому ли учит нас господь Бор?
– Да, служитель.
– Что именно тебя интересовало?
Гаттак поведал служителю свои мысли насчет избранности, и тот, слушая, закивал головой:
– Как же, знаем, знаем этот грех, сын Боров.
На лице Гаттака застыл немой вопрос. Он даже замер, не до конца сняв с себя куртку.
– Ну как же? – пояснил служитель Леонид. – Ты же подверг себя греху гордыни. Один лишь Бор знает твой путь, и не тебе судить о том, избран ты или нет. Кто, кроме Бора, ведает судьбами детей своих?
– Никто, служитель.
– А стало быть, ни одному смертному негоже делать выводы о своей избранности. Тебя избрал Бор не потому, что ты лучше или хуже других. Он избрал тебя, потому что лучше тебя самого ведает твою судьбу. Только Ему одному известна та грань, за которую тебя не следует пускать, и та ноша, тяжелее которой тебе не следует нести. Именно в том ты и должен покаяться: что возгордился, посчитав себя избранным. Не ты избранный, но тебя избрали. Просто прими это служение и никогда не кичись своим положением.
– Да, служитель.
– А теперь выбери кабинку и посвяти себя исповеди, сын Боров.
Гаттак еще раз поклонился служителю и прикрыл глаза ладонями в знак истинности и мудрости слов, которыми Бор наградил своего слугу. Затем он вошел в первую же кабинку (благо в это время в исповедальне было пусто), и запер за собой дверь.
Кабинка была типовой – два на два метра без каких-либо удобств. Приглушенный свет, разливающийся от тусклой лампочки под потолком, обитые звукопоглощающим материалом серые стены, такой же серый ковер на полу. Помещение было чистым и олицетворяло собой тишину и тайну исповеди. Все, что говорилось в этих стенах, должно было оставаться между верующим и его Богом. В кабинке было настолько тихо, что Гаттак начал слышать шум крови, бегущей по его артериям. Мерный стук сердца разносился по всему небольшому пространству, словно отмеряя время покаяния.
С минуту Гаттак просто созерцал и слушал тишину, погружаясь в нее всем своим существом. Затем, посчитав, что готов, он пал на колени и принялся вычитывать покаянные молитвы, заученные наизусть. С каждой новой молитвой он ощущал прилив сил и энергии, словно разверзлись небеса и благостное нечто начало изливаться прямо в душу Гаттака, наполняя его Божией благодатью.
Завершив все приготовления к покаянию, Гаттак вскинул руки к небу. Сейчас ему казалось, что нет никаких стен и потолка, есть лишь он и бесконечное пространство вселенной, где обитает сам Бор.
– Я виноват перед Тобой! Я каюсь в своих слабостях. Я готов принять Твою мудрость и Твою волю. Я возгордился. Я возжелал быть лучше иных. Я посчитал себя избранным тобой не по силам моим, но по качествам моим. Я посчитал себя сильным и возомнил, будто сам себя таким сделал. Каюсь перед Тобою, великий Бор, создатель всего сущего. Каюсь и понимаю, что ничтожен и слаб. Понимаю, что без Тебя я ничто и что кану я в ничто без длани Твоей. Прости меня за прегрешения мои.
