– Будете смотреть на экраны, Сергей Петрович. Ничего больше не трогайте и ведите светскую беседу.

– Светскую? Скажешь тоже… Ты не забудь включить все камеры. Мне скандал не нужен.

– Всё будет вовремя включено.

В лабораторию позвонили. Рябов нажал кнопку разблокировки дверей.

Первым вошёл человек в наручниках. Виктору Вороновскому на вид было лет сорок с хвостиком; крепкого телосложения, он, однако, выглядел худощавым и удивительно был похож на Киану Ривза времён роли в фильме «Джон Уик» – такая же небритость на щеках, непослушная прядь тёмных волос и цепкий взгляд всегда будто бы усталых глаз…

«Да, такого не подменить, – подумал Рябов с иронией, – разве что самим актёром… Где же тут параноидальная шизофрения? Но Киану бы сыграл и не такое…»

Двое особистов прочитались по непроницательно-скользким лицам, экономным движениям обвешанных мышцами костяков, облачённых в серые неприметные костюмы и чёрные рубашки без галстуков. Четвёртым вошёл… Рябов кашлянул… Силантий.

– Господа, начнём работу. – Феоктистов вживался в роль ассистента. – Знакомьтесь: автор нашего скафандра-сканера, заведующий лабораторией Искандер Ерофеевич Рябов. По правилам работы института, мы обязаны производить аудио- и видеозапись, фиксирующие все стадии экспериментов для их дальнейшего секретного архивирования…

Один из особистов испытующе глянул на Силантия. Силантий еле заметно кивнул и, пройдя вперёд, остановился за спиной Рябова.

– Сегодня вы нарушите штатный режим, – сказал особист твёрдым голосом. – Оставьте только аудиозапись. Это наше условие.

– Здравствуйте, Искандер, – тихо прошептал Силантий. – Не отвлекайтесь. Считайте меня голосом за кадром…

Феоктистов расслышал фразу и сделал вид, что ничего не понял.

Силантий подал знак рукой, и второй из особистов расстегнул наручники Вороновского. Вороновский стоял молча и сосредоточенно поглаживал освободившиеся запястья.

– Виктор, – обратился Силантий к нему, – я с самого начала не верил в твою болезнь, ты знаешь… Но наши психиатры настаивали. Что ещё сказать? Никто не хочет мириться с твоей изменившейся судьбой. Никто. Даже тот, кого ты попытался убить… В любом случае, сегодня ты вернёшься к нам и мы забудем твою ошибку. А это наверняка ошибка. Просто сбой программы в твоей голове. Что скажешь?

– Ошибка, говоришь? – Голос Виктора отдавал хрипловатым металлом. – Ошибка – вы все, стоящие передо мной. Вы все ошибка глобальной системы. И сегодня я найду подтверждение своим выводам… Давайте засовывайте меня в свой электрический мешок, чего медлите?

Феоктистов что-то беззвучно мямлил, как всегда щурясь от света. Силантий смотрел на Искандера. Виктор смотрел на скафандр. Была в полковнике лёгкая нервозность, но моторика мышц лица не повторялась, как это часто бывает у параноиков. Рябов подумал, что за словесной агрессией Виктора стояла вовсе не болезнь, а умелая симуляция.

– Виктор, – обратился он к полковнику. – Здесь за вас ответственность несу я. В том, что вы видите перед собой, нет ничего страшного. Вам придётся раздеться до трусов и войти в скафандр, телу вашему будет свежо и приятно, вы услышите музыку. Вам даже покажется, что музыка растекается у вас по жилам и нервам… Сергей Петрович, сопроводите Виктора. Инструмент я закрою дистанционно. А вас, – Рябов кивнул серо-чёрным особистам, – я попрошу отойти от двери. В неё никто не ворвётся, я вас уверяю. Станьте, пожалуйста, на сторону господина… Да, сюда, пожалуйста. Так вы не будете меня отвлекать…

– Вы правильно распорядились, – прошептал Силантий за спиной. – Что скажете о Викторе?

– Думаю, что он болен. Ваши психиатры правы.

– Не мои, Искандер. Мои далеко…

Рябов не ответил.

Через три минуты, когда Виктор уже был в скафандре, Рябов начал сеанс. Предварительное сканирование нарисовало ему все графики нейроактивности пациента и всю биометрию. На одном из экранов 3D-построитель обозначил объёмную модель задействованных на теле частотных контуров, включая мозг. Данные поступали и менялись с периодом в наносекунды. Программа строила пластичный «нейрорельеф» Виктора синхронно всем переменам его состояния.

«Если я прав, то симулируемый регресс здесь уже нарисовался в виде вот этой неестественной воронки правильной формы посреди высоких холмов. – Рябов перекидывал внимание с экрана на экран. – Виктор совершенно психически здоров. Если я раскрою его искусное притворство, ему несдобровать… Значит, я ничего не раскрою, а продолжу делать всё, что наметил. Но результат… Как я отслежу результат без контрольного теста? Второй раз Виктора ко мне вряд ли привезут…»

Рябов колебался секунд двадцать, но потом зазвучала «Дер фрайе Фалль». Рябов положил пальцы на экран сенсор-ника. Надел наушники и включил запись сеанса. Вывел звук на колонки. «Они хотят аудиозапись эксперимента, они её получат в лучшем виде», – решил он и закрыл глаза. Сейчас начнётся его настоящее камлание. На каждую музыкальную фразу, аккорд, ноту будет приходиться нагрузка излучателя. Теперь он доверится игре пальцев, слуху и чутью… Программа запишет всё. Всю алгоритмию. А он, Рябов, когда они уберутся отсюда, останется и повторит сеанс над собой… Это правильное решение. Может, и раньше нужно было попробовать…

«Свободное падение» озаряло невиданной красотой чувств. Борьба отчаяния и возрождения вздымала эфирные вихри, и те влетали в «телесный разум» человека в скафандре со всеми частотными модуляциями, как волны разноцветного прилива. Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна. И у тайны был голос…

Потом все ушли. Виктор был бледен и шёл пошатываясь. Наручники ему то ли забыли надеть, то ли решили этого не делать. Силантий молчал. Феоктистов перестал кривляться глазами и был как-то не по себе, не по-шефски возвышенно-спокоен. Он ничего не понял в происходящем, но музыка его впечатлила.

– Сергей Петрович, – сказал Рябов, – я останусь до ночи. Поработаю.

– Конечно, конечно, Скан. Добавь к своей неделе отпуска ещё три дня.

– Подарок принимаю, – ответил Рябов с улыбкой.

Бурые оттенки отмывались, светлели, и вот уже от молоточков фортепиано, струн скрипок, коленцев труб и мембран литавр посыпалась фиолетовая пыльца… И горизонт раскрылся, и солнечные лучи подставили летящему человеку ладони, и поймали, и опустили на изумрудную землю, человека, не поверившего, что так может завершиться его прыжок с высоты… Вся жизнь переливалась искорками силы и смысла. И была во всём этом тайна…

Всё было так, как Рябов представлял себе, играя на сенсорнике. Даже лучше. Даже ярче. Но голова кружилась, и тело никак не могло поймать… ощущение тела.

Пришлось подождать, пока автоматика отщёлкнет замки скафандра. За окном уже был поздний вечер. В лаборатории горел только контрольный свет на стенах и ярким полукольцом пульт с экранами.

Эластичные оболочки лоскутами отслоились от тела. Вытянув ногу из ножного футляра, Рябов сделал шаг и чуть не свалился на титановую решётку площадки.

– Долго тебя пришлось ждать, – сказал чей-то голос, похожий на его собственный.

– Кто здесь, чёрт возьми? – Рябов стоял, обхватив ноги повыше колен. – Что ты делаешь в моей лаборатории?

– Даже странно, – продолжал голос, не отвечая на вопрос, – ты ведь уже знал, что эксперимент с Виктором удался… Потом спал, потом сел за схемы, всё проанализировал до мельчайших подробностей…

Рябов психанул:

– Кто ты, я тебя спрашиваю? Как ты сюда попал? Выйди, или мне придётся вызывать охрану…

– Ладно, раз ты такой упрямый. Слушай: я – это ты. Только не падай. Распрямись и спустись с подиума…