Взяв в руки одноглазого медведя, я присел в розовое кресло. Трудно сказать, когда наш брак дал трещину. Потому что лежащие на поверхности причины не всегда истинны. Повод для наших ссор всегда бывал один и тот же – мое честолюбие. Когда я в конце концов вырос и стал слишком тяжелым для скачек без препятствий, то переключился на стипль-чез. Это случилось за сезон до нашей свадьбы, и я хотел стать в стипль-чезе чемпионом. Для достижения этой цели мне полагалось мало есть, почти не пить, рано ложиться спать и не заниматься любовью накануне соревнований. К несчастью, Дженни больше всего на свете любила далеко за полночь засиживаться в гостях и танцевать. Вначале она охотно отказывалась от любимых удовольствий, потом менее охотно и наконец с возмущением. В конце концов Дженни стала ходить в гости одна.

Перед расставанием Дженни сказала, что я должен выбрать: или она, или скачки. Но я действительно стал чемпионом и не мог сразу бросить стипль-чез. Тогда Дженни ушла. По иронии судьбы через полгода я потерял и скачки. Лишь постепенно я осознал, что люди не расходятся только потому, что один любит компанию, а другой – нет. Сейчас я думал, что страсть Дженни к развлечениям была результатом того, что я не мог дать ей чего-то основного, что было ей необходимо. И эта мысль совсем не прибавляла мне ни самоуважения, ни уверенности в себе.

Я вздохнул, встал, положил на место одноглазого медвежонка и спустился в гостиную. Одиннадцать часов ветреного осеннего утра.

В большой уютной комнате была только Дория. Она сидела на подоконнике и читала воскресные газеты, валявшиеся вокруг нее на полу в ужасном беспорядке.

– Привет. – Она взглянула на меня. – Из какой дыры вы выползли?

Ничего не ответив, я подошел к камину.

– Чувствительный маленький человек все еще обижен?

– У меня такие же чувства, как и у любого другого.

– Так вы и на самом деле умеете говорить? – насмешливо удивилась она. – А я уже начала сомневаться.

– Умею.

– Ну тогда расскажите мне, маленький человек, о своих неприятностях.

– Жизнь – всего лишь чашка с вишнями, – скучным голосом объявил я.

Спрыгнув с подоконника, Дория подошла к огню. В узких, в обтяжку, брюках с рисунком под шкуру леопарда и в черной шелковой, мужского покроя рубашке она вопиюще не соответствовала окружающей обстановке.

Дория была такого же роста, как Дженни, и такого же роста, как я, – пять футов и шесть дюймов[4]. Мой маленький рост всегда считался ценным качеством для скачек. И я никогда не смотрел на него как на помеху в жизни, ни в личной, ни в общественной, и никогда не понимал, почему многие думают, что рост сам по себе очень важен. Но было бы наивностью не замечать, что широко бытует мнение, будто ум и сердце соответствуют росту: чем выше, тем достойнее. Человек маленького роста с сильными чувствами всегда воспринимается как фигура комическая. Хотя это совершенно неразумно. Какое значение для характера имеют три-четыре лишних дюйма в костях ноги? Наверно, мне повезло: из-за трудного детства и плохого питания я рано понял, что буду маленьким, и больше не задумывался над этим, хотя и понимал, почему невысокие мужчины так агрессивно защищают свое достоинство. К примеру, девушки типа Дории постоянно пускают шпильки, и когда они называют человека маленьким, то рассчитывают его оскорбить.

– Нашли себе здесь тепленькое местечко, маленький человек, да? – Она достала сигарету из серебряного портсигара, лежавшего на каминной полке.

– Да.

– На месте адмирала я бы вышвырнула вас вон.

– Спасибо. – Я не сделал даже попытки зажечь для нее спичку. Дория сама нашла коробок и прикурила.

– Вы чем-то больны или что?

– Нет. С чего вы взяли?

– Вы едите какую-то чудную пищу и выглядите таким болезненным маленьким червячком… Очень интересно. – Она выпустила дым через ноздри. – Дочери адмирала, наверно, смертельно понадобилось обручальное кольцо.

– Воздадим ей должное, – спокойно проговорил я. – По крайней мере, она не подцепила богатого папашу вдвое старше себя.

На мгновение я подумал, что она, как в романах, которые читает, залепит мне пощечину, но в одной руке она держала сигарету, а другой могла не дотянуться. Вместо пощечины она сказала:

– Ах ты, дерьмо.

Очаровательная девушка Дория.

– Ничего, кое-как справляюсь.

– Но не со мной, понял?

Лицо у нее пошло пятнами. Видимо, я задел ее больной нерв.

– Где остальные? – Я обвел взглядом пустую гостиную.

– Уехали куда-то с адмиралом. И ты убирайся тоже. Нечего тебе здесь делать.

– И не подумаю. Я здесь живу, вы забыли?

– А вчера ты быстро слинял, – фыркнула Дория. – Когда адмирал говорит: «Прыгай!» – ты прыгаешь. Ну-ка, валяй. Мне приятно глядеть, как ты будешь улепетывать.

– Адмирал, – нравоучительно произнес я, – рука, которая кормит. Я не кусаю руку, дающую хлеб.

– Маленький червяк ботинки готов лизать адмиралу.

Я неприятно ухмыльнулся и уселся в кресло, потому что не очень хорошо себя чувствовал. Если быть точным, я чувствовал себя как гороховое пюре. От слабости меня бросило в пот. Но тут ничего не поделаешь, надо посидеть и подождать, пока пройдет.

Дория стряхнула пепел и посмотрела на меня свысока, примеряясь к следующей атаке. Но она не успела ничего придумать, как дверь отворилась и на пороге появился ее муж.

– Дория, – радостно воскликнул он, не сразу заметив меня в кресле, – куда ты спрятала мой портсигар? Я отхлещу тебя плеткой, хочешь?

Она быстро показала рукой на кресло. Говард увидел меня и замолчал. Потом резко бросил:

– Что вы тут делаете? – Ни в голосе, ни в лице его не осталось и капли игривости.

– Убиваю время.

– Убирайтесь. Я хочу поговорить с женой.

Я покачал головой и остался сидеть.

– Он не понимает по-хорошему, – вмешалась Дория. – Я уже пыталась. Остается только взять его за шиворот и вышвырнуть вон.

– Если Роланд терпит его, – пожал плечами Крей, – то и мы, по-моему, можем потерпеть.

Он поднял с пола газету и сел в кресло напротив меня. Дория, надувшись, снова взобралась на подоконник. Крей принялся читать новости на первой полосе. С последней же, посвященной скачкам, прямо на меня выпрыгнули огромные буквы заголовка:

ВТОРОЙ ХОЛЛИ?

А под ним – две фотографии: моя и какого-то мальчика, который вчера выиграл главный заезд.

Крей не должен ни в коем случае понять, что Чарлз обманул их, представив меня совсем другим. Дело зашло слишком далеко, чтобы объяснить все шуткой. Фотография в газете была очень четкой – старый снимок, который я хорошо знал. Газеты и раньше несколько раз использовали его, потому что на нем я очень похож сам на себя. Даже если никто из гостей не прочтет колонку о скачках, как, очевидно, не прочла ее Дория, фотография на таком видном месте может броситься в глаза.

Крей закончил читать первую полосу и стал переворачивать листы.

– Мистер Крей, – начал я, – у вас большая коллекция кварцев?

– Да.

Он немного опустил газету и равнодушно взглянул на меня.

– Не могли бы вы оказать мне любезность и посоветовать, какой хороший образец не мешало бы добавить в коллекцию адмирала? Где я мог бы достать его и сколько он должен стоить?

Он сложил газету, закрыв мой портрет, и с напускной вежливостью приступил к лекции о некоторых малоизвестных видах кварцев, которых нет у адмирала. Я подумал, что задел нужную струну… Но Дория все испортила. Она сердито подошла к мужу и резко перебила его:

– Говард, ради бога!.. Маленький червяк зачем-то умасливает тебя. Ему что-то надо, держу пари. Тебя любой одурачит, стоит заговорить об этих камнях.

– Меня никто не может одурачить, – спокойно проговорил Крей, но глаза у него сузились от раздражения.

– Мне хочется сделать адмиралу приятное, – пояснил я.

– Это скользкое маленькое чудовище, – настаивала Дория. – Он мне не нравится.

Крей пожал плечами, посмотрел на газету и начал снова разворачивать ее.