— Нет! — Ромул пошатнулся, ухватился за дерево, чтобы удержать равновесие. — Пока еще не домой.

— Хороший вечер! — Джаба посмотрел на небо, — Как поживает твой отец?

— Отец! Какой отец?

— Твой. Уважаемый Бенедикт.

— Уважаемый? В первый раз слышу! — сказал со смешком Ромул.

— Ромул, так не следует говорить об отце!

— Об отце Горио…

— При чем тут Горио?.. Идем, Ромул, нам по пути.

— Горио ни при чем? В нем-то и все дело! Все дела. Ин-те-ресные дела… Если заглянуть внутрь…

— Пойдем, уже поздно! — Джаба не вдумывался в смысл пьяной болтовни Ромула, так как в эту самую минуту перед его глазами снова вспыхнул над зданием «Пассажа» зеленый профиль Дуданы; в руках у нее появился желтый флакон, Дудана, казалось, наклонилась к нему, понюхала.

— Не понимаете? И я сначала не понимал… — продолжал Ромул, покачиваясь. — А сейчас я твердо знаю, что в «Отце Горио»… внутри, между страницами… лежат сторублевки, сторублевки, сторублевки… Да, он из Бальзака при вас не цитировал?

Джаба сразу все понял.

— Ну как же, цитировал.

— Во всех двадцати четырех томах, откройте любую страницу… Всюду сторублевки, сторублевки! Впрочем, я вру, я мерзко вру — местами попадаются и пятидесятирублевки… Как же, я вас прекрасно помню. Мы и у Дуданы встречались. — Ромул бросил украдкой взгляд на зеленую рекламу, потом с подчеркнутым безразличием повернулся к «Пассажу» спиной. — Теперь настала очередь Диккенса, — лицо его выразило отвращение, — знаменитого английского писателя Чарльза Диккенса. Теперь уже в Диккенсе будет дело… будут дела… Внутри Чарльза Диккенса, — он вдруг прыснул, отрывисто расхохотался. — Если узнает… убьет!

— Кто? — спросил Джаба с невинным видом.

— Никто… Я просто так. Зато он каждую строчку наизусть… Надо же, считая деньги, иной раз и передохнуть! Нельзя ведь все считать да считать, пока дух из тебя вон! Остановится, проглядит строчку, другую и снова за счет. Если бы люди всегда считали таким манером… Возникла бы великая цивилизация… Величайшая цивилизация…

— Я ничего не понимаю, Ромул!

— И не нужно! Это все бред… Я болтаю вздор… — Он вдруг переменил тон — Посмотрите, в чем я хожу! — Он вывернул полы заношенного пиджака. — Есть у вас сигареты?

Джаба достал из кармана пачку.

— Моего младшего брата…

— Помню его, — улыбнулся Джаба.

— Разве вы его знаете?

— Видел у вас, за обедом.

— Моего младшего брата зовут Рем. Смешно, правда? Ромул и Рем. Как это случилось, я не помню, — знаю только, что мы очутились в волчьем логове и кормимся волчьим молоком…

Джаба положил юноше руку на плечо, притянул его к себе.

— Зато ты потом уйдешь, Ромул, и оснуешь великий город, новый, победоносный город!

— Не смейтесь! Хватит с меня моего смешного имени!

— Я и не думал над тобой смеяться! Я верю в это.

— Правда, верите? Почему же именно город?

— Так говорит история.

— Сейчас не история. Сейчас просто осенняя ночь… — Ромул искоса глянул на «Пассаж»; у Дуданы еще не было в руках желтого флакона. Вот он вспыхнул, Дудана наклонилась, понюхала. Исчезла.

Ромула словно пригнетала к земле тяжесть собственного тела; он казался теперь совсем пьяным — ссутулясь, бессильно свесив руки, он пошатывался, переминался с ноги на ногу и смотрел в землю — точно собирался схватиться с нею врукопашную.

— Люблю, люблю Дудану! О, как я ее люблю, — сказал он неожиданно.

— Кого? — У Джабы кровь похолодела в жилах.

— Дудану…

— Знаю, — холодно сказал Джаба.

— Неправда! Этого никто, никто не знает.

— Знаю, — Джаба обернулся. — Я видел, как ты смотрел на эту рекламу, — в это мгновение как раз погас зеленый профиль Дуданы, — и догадался, что ты ее любишь. — Джаба удивился собственному спокойствию.

— Так вы догадались, батоно Джаба? Правда, догадались? Как я ее люблю, о, как я ее люблю… — Ромул закрыл лицо обеими руками.

— А Дудана знает об этом?

— Вы разве знакомы с Дуданой?

— Ты же сам сказал, что встречал меня у Дуданы.

— Да, да, верно… Батоно Джаба, имею ведь я право любить Дудану? Имею я право или нет?

— Дудана знает?

— Не знает! И недостойна знать! — внезапно рассердился Ромул.

— Почему? Чем она провинилась?

— Недостойна, недостойна!.. — В голосе Ромула прозвучали слезы. — Потому что она очень хорошая, очень, о-чень… — Ромул умолк и прислонился всей тяжестью к витрине комиссионного магазина; Джаба подставил руку, чтобы он не проломил зеркального стекла. — Это по моему эскизу, — он показал пальцем на световую рекламу. — Теперь ее распространят всюду, по всей Грузии!

Джаба посмотрел на «Пассаж». Разговаривая, они незаметно отошли от места, где стояли, и теперь профиль Дуданы был наполовину заслонен домами — виднелись только лоб и волосы.

— Я сразу понял… Ты ведь художник и работаешь в рекламном ателье. Нетрудно было понять. — Джаба чувствовал, как стучит кровь у него в висках.

— Батоно Джаба, правда, нет другой такой девушки, как Дудана?

— Думаю, что нет… Во всяком случае я не встречал.

— В самом деле не встречали? И я тоже не встречал… Батоно Джаба…

— Не говори мне «батоно».

— Батоно Джаба… Уважаемый Джаба… Вы не знаете, какая она чудесная, красивая… Вы не знаете, не знаете, никто не знает!

— Я знаю.

— Не хочу Дуданы, не нужна мне Дудана, она у меня дома под замком!

«Рисунки!» — мелькнуло у Джабы.

— Но если кто-нибудь посмеет влюбиться в нее, если кто нибудь прикоснется к ней… Убью, в землю затопчу! Разве я неправ, батоно Джаба?

Если бы не этот внезапный взрыв, быть может, Джаба ничего и не сказал бы. Но это уж было слишком. Это было унизительно — его словно ударили по лицу, словно и впрямь втоптали в землю.

— Слушай, Ромул…

— Разве я неправ? Разве…

— Я люблю Дудану.

Выражение лица Ромула изменилось не сразу. Он словно все еще спрашивал Джабу: «Разве я неправ? Неправ?», словно отказывался осознать слышанное, но не сумел отмахнуться от признания Джабы, впустил его в сознание; у него как бы вдруг открылись глаза — и рука сама собой сжалась в кулак.

Удар пришелся по адамову яблоку; у Джабы перехватило дыхание, он закашлялся. Воображение, распаленное нестерпимой болью, рисовало одну за другой картины «избиения до смерти» этого «негодного мальчишки»: Ромул с разбитой в кровь физиономией, Ромул со стиснутым пальцами Джабы горлом, полупридушенный, еле хрипящий, — но разум отверг все эти картины. Джаба схватил юношу за лацканы пиджака и притянул его вплотную к себе, так что тот едва мог пошевелиться.

— Убирайся! Отстань! Прочь от меня! — хрипел Ромул и весь извивался, пытаясь выскользнуть из рук Джабы.

Джаба оттолкнул его с силой — Ромул ударился о каменную стену, упал. Поднявшись, он даже не взглянул на Джабу, отвернулся и побрел к площади. Поравнявшись с «Пассажем», он остановился и посмотрел наверх. Но его так шатало, что казалось, он продолжает идти.

Уличцые фонари были уже погашены, здание тонуло в сумраке. Обольстительный профиль Дуданы висел в небе — словно новое созвездие, образованное слетевшимися отовсюду и слившимися в сплошные линии зелеными звездами.

Джаба увидел, как затряслись плечи Ромула. Безотчетное чувство толкнуло его к юноше.

Ромул стоял, прислонившись лбом к стволу дерева, обхватив голову руками, и, всхлипывая, отрывисто бормотал:

— Какой я дурак… какой дурак… Зачем я тебя ударил? Ты любишь Дудану? Ну и что же — зачем я тебя ударил? Она такая хорошая… Дудана… Такая хорошая…

ВСЕ НАСЕЛЕНИЕ ЗЕМНОГО ШАРА

«Дорогой Джаба!

Предупреждаю: то, что я собираюсь тебе написать, либо очень важно, либо глупо до крайности. Я еще сам не знаю, серьезно все это или мне в голову приходит всякий вздор. Здесь никто не может ответить на этот вопрос — только один человек способен разрешить мои сомнения, но его я не стану спрашивать.

Заранее прошу тебя: не сердись и не думай, что я попросту обрадовался случаю сунуть нос не в свое дело.