Гурама и Нодара не пришлось долго уговаривать — как только Джаба упомянул о водке и об «интересном старике», оба в обнимку спустились в подвал.

Расшатанный стул послужил столом для импровизированного пира; Нодар сбегал на угол — добавил к угощению две бутылки водки, хлеба и сыру. Пошли тосты — за Грузию и грузинское искусство, за великих режиссеров и артистов. Гураму чрезвычайно нравился «оригинальный антураж» этого застолья, он объявил, что непременно снимет документальную ленту о костюмерной и о дяде Никале. Нодар пил то за один костюм, то за другой и осушал чарку за чаркой. Джаба был очень доволен в душе гем, что, по-видимому, доставил друзьям удовольствие. Дядя Никала робко бормотал: «Сейчас я представлю вам сцену…», «Я прочитаю монолог», но никто его не слушал. Наконец Гурам объявил себя тамадой, предложил выпить за здоровье дяди Никалы, а потом провозгласил тост за любовь. У Джабы запечатлелось в памяти каждое его слово:

— Да здравствует любовь, да здравствуют женщины! — сказал Гурам. — Дядя Никала, я и Джаба дружим с одной девушкой… Джаба, за здоровье Дуданы, дядя Никала, за здоровье Дуданы Капулетти! Она уж больше не дитя, чтоб падать — Ничком: она теперь уже девица — И если упадет, так только навзничь… Припоминаете, дядя Никала?

— Убью!.. — Джаба захлебнулся от собственного крика, вскочил на ноги.

Нодар с трудом поднялся с табурета и встал между товарищами.

Лицо Джабы приняло землистый оттенок. Даже сейчас, при воспоминании об этой минуте, краска сбежала с его лица.

— Если ты еще раз посмеешь сказать такую мерзость… — кулаки у Джабы сжались сами собой.

Гурам долго глядел Джабе в лицо, потом махнул рукой с безнадежным видом:

— Ты… Ты так до сих пор ничему и не научился… Шуток не понимаешь… — Он еще раз махнул рукой: — Да что с тобой разговаривать!

— Отцепишься ты когда-нибудь от этой девушки или нет?! — продолжал кипятиться Джаба.

— По… поцелуйтесь! — потребовал дядя Никала. — Здесь, у меня, и такие веши… Поцелуйтесь!

— Мы помиримся, дядя Никала, — сказал Гурам. — Мы каждый день так ссоримся.

— А ну-ка вставай! Это я тебе говорю, слышишь?

— Я, дядя Никала? — удивился Гурам.

— Да, ты… И стань рядом с Джабой!

Все трое изумленно смотрели на него — уж не собирается ли старик выставить их?

— Выйди вперед! — приказал старик Гураму, а сам, присев на корточки, как ребенок, спрятался за стулом. — Повторяй за мной! — И тут раздался его громкий шепот: — Клянусь достоинством своим и честью… — Звук был ясный, каждое слово слышалось четко, молодым людям казалось, что Никала шепчет им прямо на ухо.

Они смущенно улыбались, не зная, как отнестись к причуде старика.

— Повторяй, говорю! — сказал громко Никала и снова зашептал: — Клянусь достоинством своим и честью…

— Клянусь достоинством своим и честью, — повторил Гурам, взглянув с улыбкой на товарищей.

— Что никакая женщина, хотя бы…

— Что никакая женщина, хотя бы…

— Она была прекрасна, как богиня…

— Она была прекрасна, как богиня…

— Пленяла дух и волновала сердце… — Дядя Никала был явно в ударе.

— Пленяла дух и волновала сердце…

— Нас никогда не сделает врагами!

— Нас никогда не сделает врагами!

Никала перевел взгляд на Джабу и сделал ему знак бровью и подбородком:

— Клянусь!

— Клянусь! — повторил Джаба.

— А теперь садитесь. Ну что — хороший у нас получился спектакль?

Все смеялись.

— Дядя Никала, — спросил Гурам. — А что это за пьеса?

— Старая-престарая, — движением руки старик как бы подкрепил свои слова, — Незапамятных времен. Акт первый.

— Дядя Никала, но ведь, если герои не нарушат клятвы, никакой драмы не получится!

— В том-то и дело, что нарушат, — старик посмотрел на Гурама, потом на Джабу и наконец остановил взгляд на Гураме. — Я имел в виду не только женщин. — Дядя Никала совсем протрезвел, так что Джаба даже подумал — не притворным ли было его опьянение? — Ничто никогда не должно встать между вами, вы должны любить друг друга так, чтобы самой жизни друг для друга не пожалеть… Потому что вы — не только вы, Джаба и Гурам и еще Нодар… Из таких, как вы и… как эту девушку зовут?

— Дудана, — подсказал Нодар.

— Из таких, как вы и Дудана, состоит народ. Вы не просто «вы», кроме имени и фамилии есть у вас еще один священнейший адрес — ваша земля. Поняли?

— Понял, дядя Нико.

— Ну, а теперь ступайте! — сказал неожиданно старик и с трудом поднялся с места.

На Плехановском проспекте Нодар объявил, что пойдет домой. Джаба хотел присоединиться к нему, им было по пути. Но тут Гурам многозначительно подмигнул товарищу. Нодар заметил это, но не подал виду и ушел один.

А дальше было все то, что было. Гурам позвонил из автомата каким-то девицам. Джаба вспоминает весь этот вечер, как туманный сон, — многое вообще не удержалось в памяти. В ушах у него еще отдается разнузданный, беззастенчивый женский смех. И, кажется, одежда его до сих пор сохранила щекочущий запах каких-то чужих духов. Джаба помнит, как ему было стыдно — стыдно перед всей улицей, когда он, втянув голову в плечи, шагал рядом с теми девицами. Помнит он, как, словно убегая от преследования, бежал вверх по лестнице. Ступеньки гнались за ним, каждая дверь пыталась схватить его за руку, но он ускользнул ото всех — от ступенек, от дверей, от широко раскрытых любопытных глаз электрических лампочек — и скрылся в темноте, в комнате Гурама. А потом пришла ее величество страсть…

Джаба сунул руку в карман и нащупал портрет Дуданы.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОССТАНИЕ

ПРОСТОЕ СТЕКЛО

— Слушаю, — донесся из телефонной трубки женский голос.

Джаба весь внутренне напрягся.

— Попросите, пожалуйста, Тамилу.

Сейчас его спросят, кто он такой, кто вызывает Тамилу. Джабе было очень неловко. Правда, ответ у него был наготове — он назовется товарищем Тамилы; но именно это и смущало его: Тамила была лет на пять, на шесть моложе Джабы.

— Подождите немного, я посмотрю, дома ли она.

Трубка оказалась удивительно чувствительной. Джаба услышал тот же голос, зовущий в отдалении: «Тамила! Тамила-а!.. Нет ее? Где же она? Пусть спустится, ей звонят».

Прошло две минуты или два года; Джаба плотно притворил дверцу автомата, но уличный шум все же проникал внутрь. «Хоть бы трамвай не прогрохотал, пока я буду разговаривать!» Потом он услышал в телефон звук шагов. Потом — голоса: «Кто это, тетя Тео?» — «Один красавчик». Смех. «А вдруг он совсем не красивый?»

— Слушаю.

— Здравствуйте, Тамила.

— Здравствуйте. Кто говорит?

— Догадайтесь.

— Не узнаю.

— Должны узнать! Вы ведь все знаете обо мне.

— Ты, Тенго?

— Нет… Вы о Тенго все знаете?

— Тенго… Почему ты изменяешь голос?

— Я не Тенго. Я тот, кого вы встречаете на улице каждый день.

— Каждый день?

— Да. А он вас никогда не может встретить.

— Как это понимать?

— Когда-то и я не понял… Потом мне объяснили: потому что вы меня знаете, а я вас нет.

Наступило молчание.

— Скажите, кто вы, или я повешу трубку.

— Я позвоню еще раз.

— А я не подойду к телефону.

— В конце концов подойдете.

— Вы думаете?

— Через год или два… Может быть, я позвоню вам снова, — сказал Джаба, четко выговаривая слова.

— Через два года? — засмеялась Тамила.

«Никак не вспомнит! — удивился Джаба. — Может быть, это не она?»

— У вас такой голос, словно вы в маске, — сказал Джаба и замер, прислушиваясь.

— Вы ошибаетесь, я…

— Я в самом деле ошибся. Я хотел сказать — такой голос, словно с вас кто-то сорвал маску.

Молчание пугающе затянулось.