«Я сам ужаснулся тогда, Дудана, и очень рассердился на Гурама — зачем он тебя привел?.. Если б не это, если б ты не побывала у меня, я еще долго мог бы скрывать от тебя свою бедность».

«Да, Джаба, мы с тобой не могли бы пожениться… Не потому, что я разлюбила бы тебя, а просто мы бы измучились… Вместо счастья получилось бы у нас одно страдание».

«Вот почему я опубликовал это фото. Ты понимаешь — у меня не было другого выхода. Я боялся потерять тебя! Ведь ты могла за это время встретить кого-нибудь еще… У тебя такое доверчивое сердце, такой кроткий характер!»

«Все понимаю — иначе, конечно, ты ни за что бы этого не сделал! А впрочем, почему ты так огорчаешься? Погляди вокруг, чего только не творят, на что только не идут иные!»

«Но я только ради тебя решился на такой шаг — в первый и последний раз…»

«А если снова появится необходимость? Ради меня, только ради меня?..»

«Нет уж, больше никогда… Хватит одного раза».

Джаба бросил мокрые отпечатки в раковину и открыл кран. Внушительная фигура Бенедикта прогнулась под струей воды. Бенедикт скользнул в сторону. Теперь струя била ему в лицо.

«Куда отдать снимки? Георгию не посмею показать — ему, наверно, известно, что это за птица. Придется отнести в какую-нибудь газету. А может, и в газете все знают о Бенедикте? Вздор!.. Если бы все всё о нем знали, как он мог бы сохранить свою должность? Наверно, пока о нем никому ничего не известно… Ну и… я тоже ничего не знаю».

«Дядя хочет прибрать к рукам эту квартиру, потому и меня поселил здесь!» — всплыли в памяти слова Дуданы.

Вспомнил Джаба и того полуживого старика, похожего на привидение, вылезшее из-под одеяла. Казалось, он возник под одеялом, вырос там, высунул голову, а теперь умирает, сморщивается, усыхает и не сегодня-завтра снова скроется под одеялом, исчезнет в складках постели.

«Я ничего не знаю. Я совсем ничего не знаю. Я сделал фотоочерк о работе райисполкома, о жилищном строительстве в нашем городе Ведь радость моей матери чего-нибудь да стоит!»

— Никуда я эти снимки не отнесу! — сказал он вслух, словно споря с кем-то.

«Никуда! Сам-то я ведь знаю, что я все знаю. Вот сейчас разорву их».

В дверь постучали.

— Это я, Лиана. Тебя к телефону, Джаба.

— Скажи, чтобы позвонили через десять минут, сейчас я не могу подойти, — сказал ей Джаба через дверь.

Он закрыл воду, разостлал на столе газету и разложил на ней отпечатки для сушки. Потом включил электрокамин, чтобы воздух в комнате нагрелся, и, выходя, погасил свет.

В коридоре он увидел Печнева. Виталий шел ему навстречу, читая на ходу какой-то листок, который держал перед собой обеими руками. Он двигался так медленно, словно нес стакан, полный воды до краев. Джаба нарочно остановился на пути у него посередине коридора. Виталий подходил все ближе и наконец остановился перед самым носом у Джабы, но и тогда не поднял головы. Лишь на мгновение вскинул он взгляд, переворачивая листок, но тут же снова уткнулся в него. Наконец он очнулся, испустил радостное восклицание, обнял Джабу и стал его трясти.

— Джаба, дорогой! Где ты? Я сегодня улетаю, пришел, чтобы проститься. Приходил третьего дня — мне сказали, что ты болен. Я уже собирался домой к тебе заглянуть…

— А сам ты где пропадал?

— Я чуть не всю Грузию объездил — был в Кутаиси, в Местии, в Боржомском ущелье. Вот, перед самым отъездом получил письмо от жены.

— Зайдем ко мне, — Джаба направился вместе с гостем к своему отделу.

— В Москве, оказывается, уже снег! — сказал Виталий, глянув на письмо.

— Жена пишет?

— Нет… Смотри!

Виталий развернул письмо и поднес его к глазам Джабы. Это был двойной лист из школьной тетради; на последней странице был нарисован кривой, кособокий многоэтажный дом с высоким шпилем, увенчанный огромной пятиконечной звездой. Окна были высотой в три-четыре этажа, звезда не уступала по величине всему зданию. Внизу, у подножия дома, тянулись гуськом такие же кривые, причудливо изогнутые коробки — должно быть, троллейбусы и автобусы. Длинноногие, как аисты, человечки без труда могли бы перешагнуть через любой из этих автобусов. Но главное было то, что весь рисунок, от звезды на шпиле до мостовой, был испещрен частыми точками.

— Это мой малыш, Вася, рисовал, — широко улыбался Виталий. — Жена ничего о погоде не пишет — я по рисунку догадался, что в Москве настала зима.

— А может быть, молодой товарищ изобразил прошлогодний снег? — улыбнулся Джаба.

— Нет, в прошлом году он был еще мал… И кроме того, товарищ рисует только с натуры.

Они вошли в отдел.

— Тебе звонили, Джаба, — поднял голову Шота.

— Кто?

— Не знаю. Голос мужской. Через десять минут позвонят снова.

— Мужской?

— Может, рядом стояла женщина, а мужчина звонил для маскировки, — сказал Вахтанг обнадеживающе.

— Садись, Виталий. В котором часу вылетает твой самолет? Познакомься, это мои друзья, сотрудники нашей редакции.

— В пять часов… Мы уже успели подружиться, — Виталий улыбнулся Шота и Вахтангу.

— Я поеду с тобой в аэропорт!

— Не стоит беспокоиться.

— Ты и цветные снимки делал?

— Да.

— Нам что-нибудь пришлешь?

— Пришлю. Я уже договорился с товарищем Георгием. Джаба, мне нужна твоя помощь. Знаешь, я ведь не успел отснята Тбилиси! Что я скажу нашему редактору? В ноябрьском номере специально оставлено место…

— Как не успел? Да мы же в тот раз ходили по городу до позднего вечера!

— И снимали старый город. А нельзя же давать в журнале одну старину, надо рядом напечатать и снимки нового Тбилиси. Что мне скажут в редакции? Как теперь быть, не знаю… Во всяком случае, мне крепко попадет, это ясно.

У Джабы екнуло сердце; словно электрическим током ударила его мелькнувшая мысль — и в эту самую минуту в комнате возник Ангия. Он смотрел на Джабу исподлобья, как бы ожидая, какой ответ даст тот московскому гостю.

— Из-за этого я и зашел сюда сегодня, Джаба. Выручи меня! — Виталий оперся о стол локтями. — Дай мне, что у тебя найдется.

— У меня?.. — Джаба невольно бросил взгляд на Ангию. — Да у меня ничего стоящего нет, я… Мои снимки для вашего журнала не годятся…

— Дай мне то, что у тебя есть. Проявлю пленку, сделаю отпечатки так, что пальчики оближешь!

— Я?

Ангия смотрел в сторону, как бы не слыша их разговора. Но Джаба явственно чувствовал, как тот наставил уши.

— Ладно, посмотри, и если что-нибудь тебе понравится…

— Выкладывай! — обрадовался Виталий. — Я скажу своим, что нашел у вас превосходные фото, — зачем мне было снимать те же сюжеты сызнова? — Виталий посмотрел на часы. — Ну, давай, высыпай на стол!

— Здесь у меня ничего нет.

— Где же — дома?

— Нет…

Зазвонил телефон. Вахтанг поднял трубку.

— Сейчас, — сказал он. — Джаба, кажется, это тот самый.

Когда Джаба подошел к телефону, трубка была в руках у Ангии — лежала на его вытянутом указательном пальце наподобие коромысла весов и чуть заметно покачивалась.

— Слушаю! — сказал в телефон Джаба.

— Здравствуйте, молодой человек! — послышался веселый тенорок. — Что это вы пропали, разве можно так?

— Кто говорит?

— Ваш слуга покорный.

— Простите, не узнаю.

— И не удивительно — исчезли, позабыли нас совсем Так-то вы, молодые, умеете слово держать?

Джаба понял, кто с ним говорит.

Ангия весь расплылся в улыбке. На лице его было написано блаженство. Казалось, он с замиранием сердца прислушивается к какой-то опьяняюще-прекрасной мелодии.

— Здравствуйте… Вот теперь я вас узнал.

— Наконец-то! Здравствуй еще раз… Тут твой вопрос решается, а ты разгуливаешь себе без забот! Дудана тебе ничего не говорила?

— Дудана? Нет.

— Вы сами напортили себе дело. Если твой отец был офицер, да еще погиб на фронте, что ж вы не проследили, чтобы вас внесли в список военнослужащих?

— Там у вас знали… Там все знали, мама ведь постоянно ходила…