Тут Бенедикту явственно представилось оторопелое лицо Бату, и он не мог удержаться от смеха.

— Что мне делать с этой красавицей, молодые люди, а? — Бенедикт обнял за плечи Дудану. — Не нравится ей эта чудесная квартира, какого труда мне стоило найти что-нибудь подходящее, а она отказывается здесь жить, говорит, что боится оставаться одна.

— Одна? — повернулся к Бенедикту Гурам.

— Я со своей семьей живу в другом месте. Наконец-то я могу вытащить ее из общежития, и вот, артачится, пренебрегает моей заботой.

— Но ведь дедушка здесь живет! — Джаба указал пальцем на дверь.

— Это не мой дедушка, — улыбнулась Дудана. — Это хозяин квартиры.

— Живи у нас, Дудана, тебя же никто не гонит… Только надо иногда, время от времени, ночевать и здесь. А потом, вот как говорит этот молодой человек, заплатят тебе в кино двадцать тысяч, и сможешь нанять квартиру получше. — Бенедикт улыбнулся Гураму. — Хочешь, буду присылать иногда Ромула, чтобы он ночевал у тебя, а? Да что ты боишься этого полумертвого старика, — его же не видно и не слышно… Вообрази, что в соседней комнате вовсе никого нет!

— Ромула не присылайте, — сказала Дудана.

Воздействовать на Дудану надо лаской — это Бенедикт прекрасно понимал. Сердиться, ссылаться на права «заботливого дядюшки» было бы, конечно, бесполезно. С целью такого «ласкового воздействия» на строптивую племянницу Бенедикт велел жене купить для девушки два-три дорогих платья — Марго все сообразила, даже вон подарила Дудане жемчужную брошку, Бенедикт вовсе об этом не жалеет. Если операция с этой квартирой успешно завершится, он сможет купить хоть всю Японию со всеми потрохами. Но только без Дуданы не выгорит дело, рассеется все, как дым! Эта Лола, или как ее там, подымет такую историю, что только держись! По правде сказать, понятно, что девочка боится оставаться ночью одна в квартире с этим живым мертвецом. Может, первое время Марго здесь с нею поживет — пока девочка привыкнет?.. Этот болтун, что называет себя кинорежиссером… непутевый, видно, парень… Двадцать тысяч! Да он небось и сосчитать до двадцати тысяч не сумеет! Просто понравилась ему Дудана, и врет… Зря потратился Бенедикт на угощение… А девчонка и в самом деле здорово похорошела, вот бы такую жену Ромулу!

О таких вот жизненно важных и волнующих предметах думал Бенедикт, пока не насытился и пока обе коньячные бутылки не опустели.

— Вот сейчас хорошо бы отдохнуть в свое удовольствие, — сказал он и откинулся на спинку стула; стул жалобно заскрипел под ним. — Ну, что стоило господу богу сказать: отдыхайте два дня! — и было бы у нас два выходных. Думаете, кто-нибудь бросил бы реплику: дескать, зачем два дня, уж очень много?

— Тогда он не успел бы сотворить мир, — сказал Джаба. — В пять дней он не мог бы уложиться.

— А что он, собственно, создал на шестой день?

— Человека, насколько мне известно.

— Ну так не создал бы, вот и был бы у нас вечный выходной! — воскликнул Бенедикт, — Нет, в самом деле, одного выходного слишком мало. Что мы, нищие, что ли? Или уж пусть бы человек работал всю жизнь без отдыха, а перед самой смертью, когда он уже соберется вручить богу душу, господь бог и добавил бы ему эти самые неиспользованные воскресные дни. Интересно, сколько получится? Выйдет хоть один год?

— Больше! — сказал Джаба.

— Ну-ка, сделай подсчет, будь другом! Сколько у меня получится выходных дней, если я буду жить до семидесяти лет?

— Отчего же только до семидесяти, живите до ста! — сказал Гурам и вынул записную книжку.

— Нет, сто много, напиши восемьдесят или девяносто.

Гурам рылся в карманах, ища свою вечную ручку.

— Дай сюда, я подсчитаю, — сказал Джаба и взял у него записную книжку. — Так, значит, девяносто, батоно Бенедикт?

— Черт с ним, пусть будет девяносто.

Джаба погрузился в вычисления. Бенедикт, приподнявшись на стуле, заглядывал ему через плечо. В такой позе он оставался довольно долго.

— Если будете жить до девяноста лет, а дай вам бог прожить и больше, — поднял голову наконец Джаба, — получится у вас тринадцать лет отдыха.

— Тринадцать лет? Вот это да! — Бенедикт грузно плюхнулся на сиденье. — Тринадцать лет только есть, пить и спать — каково, а? Успеешь выспаться всласть! Правда, тринадцать несчастливое число, но тринадцать лет в Гагре — это вещь, я вам доложу, а?

— Прошу прощения за то, что вывел несчастливое число, — сказал с наивным видом Джаба.

— Не беда! Потом я умру, уйду на вечный отдых, и уже будет не тринадцать, нарушится чертова дюжина. Хе-хе!

— Разумеется, — подтвердил Гурам. — Потом вы будете отдыхать тринадцать триллионов лет.

— Й все-таки тринадцать, а? — Бенедикт упер в Гурама испытующий взор — Даже после смерти не хочешь дать мне успокоиться, а?

— Успокойтесь, батоно Бенедикт, я не хотел сказать вам ничего неприятного, просто к слову пришлось.

— Шучу, шучу, вовсе я не рассердился, — Бенедикт хлопнул Гурама по плечу, потом повернулся к Джабе: — Ну-ка, будь другом, подсчитай, сколько лет отдыха получится у Марго?

— Марго? — Джаба взглянул на Дудану.

— Марго, Маргарита, так жену мою зовут.

— Ах, это ваша супруга… Пожалуйста. Но когда же она умрет?.. То есть сколько лет мне взять для расчета — восемьдесят? Если для вас мы положили девяносто…

— Восемьдесят? Пощади меня, молодой человек! — захохотал Бенедикт. — Или знаешь что? Научи меня, как это делается, и я сам ей подсчитаю. Вот сделает большие глаза! Говорю ей, что жизнь проспит, валяясь в постели, а она не верит! Очень удачно вышло, что я о Марго вспомнил!

— В году пятьдесят два воскресенья. Это число умножаете на количество лет жизни, а го, что получится, делите на триста шестьдесят пять.

— Зачем столько возни? — сказал Гурам, повернувшись к Бенедикту. — Просто разделите количество лег на семь.

— Напиши мне это все, напиши, будь другом, а то забуду. Как ты здорово считаешь! Где работаешь?

— В редакции.

— В редакции?!

Вдруг Джаба заметил, что Гурам настойчиво, не отрывая взгляда, смотрит на Дудану. Девушка сидела в застывшей позе, боясь пошевелиться, и, казалось, напряженно думала — словно для того, чтобы орудовать ножом и вилкой, требовалось усилие мысли.

— Дудана, сколько лет может быть этому… этому-старику? — внезапно заговорил Гурам, как будто он только потому и глядел на девушку, что собирался задать ей этот вопрос.

— Не знаю, — Дудана задвигалась, подняла голову, словно ее вдруг расколдовали. — Наверно, восемьдесят… или девяносто.

— Это вы о нем? — вмешался Бенедикт, указывая рукой на дверь. — Об умирающем? Да, пожалуй, ему уже под девяносто. Прожил свое, вряд ли бедняга перевалит на девятый десяток.

— Вот если бы бог добавил ему те самые тринадцать лет! — сказала Дудана.

— Ты с ума сошла, девчонка! — рассердился Бенедикт; он, по-видимому, уже слегка захмелел. — Добавить! Как будто годы — фасоль, а бог — продавец в магазине! Да и зачем добавлять, если человек отдыхал чин чином каждое воскресенье?

— Зато, наверно, и немало ночей проводил без сна, — сказал Джаба; он не сводил глаз с Гурама.

— Ну что ж, наверное, проводил, на то он и был железнодорожник. Кому какое до этого дело — кто ему велел работать на железной дороге?

— Говорят, он вел до революции нелегальную работу, это правда, дядя Бено? — спросила Дудана.

— Почем я знаю? Мне и о собственном отце ничего не известно… Не послать ли нам еще за одной бутылочкой, а?

— Нет, спасибо, довольно.

Молодые люди одновременно, словно сговорившись, встали.

— Теперь я знаю ваш адрес, — Гурам протянул руку Дудане. — Подумайте хорошенько, кино — дело серьезное, не стоит им пренебрегать… Через неделю я зайду к вам за ответом.

— Через месяц! — поправил его Джаба.

Гурам бросил на него быстрый взгляд. Джаба отвел глаза.

— Куда этот Гуту запропал, хотел бы я знать? — сказал, ни к кому не обращаясь, Бенедикт и вышел в большую комнату.

БЕССМЕРТИЕ В ЖЕСТЯНОЙ КОРОБКЕ