Сверху послышался писклявый голос Бенедикта:

— Здравствуйте, доктор, мое почтение. Как наш больной?

— Плохо. К сожалению, ничем не могу вас порадовать, — отвечал женский голос.

— Ему сегодня хуже?

— Нет, не хуже — не имею основания так сказать, — но и не лучше.

— Ну, так я полагаюсь на вас. Сделайте все возможное, а я в долгу не останусь.

— Вот это уж совсем ни к чему!

Джаба догнал Гурама, и они вместе дошли до верхней площадки, пропустив спускавшуюся навстречу женщину-врача.

— Привет, Гуту! — воскликнул Бенедикт.

— Здравствуйте, уважаемый Бенедикт!

— Были у больного?

— Лида и сейчас там. Мы помогали врачу… Простите, можно вас на минутку… — Уполномоченный по дому Бегашвили отвел в сторону Бенедикта. — Я оказался в фальшивом положении. Почему ваша племянница не ночует здесь? Вы же видели эту сумасшедшую, Лолу, и, наверно, поняли, на что она способна. Возьмет и напишет жалобу, донос. Она уже ляпнула мне в сердцах, что я придумал всю историю со сдачей комнаты только для отвода глаз, а на деле будто бы сам собираюсь завладеть этой квартирой.

— Конечно, конечно, непременно… Это я виноват, я один, не пускал девочку, она там моей жене помогала… — забормотал Бенедикт. — Как там бедняга Самсон? — Он ткнул пальцем в сторону дверей.

— Доктор говорит, что раз он сохранил способность проглатывать пищу, то и восприятие внешнего мира должно к нему вернуться.

— Что?!

— Так она сказала.

— Зайдем вместе с нами на минутку… Я тут купил бутылочку коньяку…

— Ах что вы, спасибо… — Гуту вдруг смутился, как маленький ребенок, которому предстоит признаться в каком-нибудь проступке. Смущение заставило его пальцы застегнуть и снова расстегнуть пуговицу на пиджаке Бенедикта. — Уважаемый Бенедикт, можно такому маленькому человеку, как я, надеяться устроиться на работу в райисполкоме?.. Или еще где-нибудь… А то ведь так и умру уполномоченным — срам, да и только! — Выложив все это, он облегченно вздохнул.

— Посмотрим, посмотрим, приходи ко мне, разберемся! А сейчас ступай и, если Геннадий дома, приведи его.

Бенедикт вошел в комнату. Дудана и оба гостя были на наружном балконе, Лида сидела у изголовья больного и вытирала полотенцем следы супа на простыне. Она посмотрела на Бенедикта и показала на тарелку:

— Больше сегодня не хочет есть. Здравствуйте, батоно Бенедикт.

— Похоже, что помирает бедняга?

— Да, по-видимому.

— Может, уже умер?

— Не думаю. Ложек пять бульону он все же проглотил.

— Ну, больше и я не съедаю, — проговорил про себя Бенедикт и подошел к двери балкона. — Дудана, что ты там делаешь? Нашла время смотреть на улицу. «Накрывай на стол, Нанетта», как говорит Бальзак.

Услышав имя французского романиста, Джаба насторожился.

Все четверо прошли в меныпую комнату. Бенедикт затворил за собой дверь.

— Где это написано у Бальзака, уважаемый Бенедикт? — не вытерпел Гурам.

Бенедикту было приятно такое внимание.

— Страница тридцать первая. Только заглавие повести я запамятовал.

Гурам и Джаба переглянулись.

— Какая у вас, однако, хорошая память!

— Это еще что! — осмелел Бенедикт. — Дудана, нарежь вот это… Вымой стаканы… Попроси у Лиды скатерть… Да, так это еще пустяки, я помню места и почище! Вот, например: «Что с вами? Что случилось?» Помните это место?

— Нет, не помню, — сказал Гурам. — А ты, Джаба?

— И я не помню.

— Или вот еще: «Ваша светлость!» Помните? Или: «У него, наверно, есть еще долги!», или: «Черт побери!», или: «Никогда!». Могу напомнить еще такое место: Бальзак пишет: «Садитесь, Шенель!» — страница четыреста первая. Ну, так и вы тоже — садитесь! — Взрыв смеха Бенедикта сдул с поверхности стола рассыпавшиеся крошки хлеба.

— Какая страница, какая? — Гурам достал записную книжку. — Не обижайтесь, пожалуйста, но я проверю. Такая память — просто невероятная вещь.

— Пожалуйста, проверяйте, дорогой, проверяйте. Страница четыреста один. «— Садитесь, Шенель!» Проверяйте на здоровье!

— А какой том?

— Номера тома не помню.

— Ничего, я посмотрю во всех.

— Удивительно! — включился в игру Джаба. — Я помню только одно интересное место.

— Какое? Скажи! — заинтересовался Бенедикт.

— «Ах!»

— Что — ах?

— «Ах!» — говорит у Бальзака героиня, когда ее убивают, — сказал Джаба; через открытую дверь кухни он увидел Дудану: она смотрела на Джабу, укоризненно улыбаясь, и грозила ему мизинцем.

Игривый жест не ускользнул от внимания Бенедикта. Он покраснел и смерил взглядом обоих молодых людей- словно впервые их увидел.

«Шею свернул бы обоим… Ладно, отложим на будущее», — подумал он.

— Понятно, молодой человек, понятно… Ничего, насмешка еще никого не убивала.

— Ну, что вы, какие тут насмешки, уважаемый Бенедикт!

Дудана, испугавшись, как бы не дошло до перепалки. поспешила на помощь.

— Угощайтесь! — сказала она с улыбающимся лицом, расставив на столе тарелки, рюмки, колбасу, ветчину, сардины. Вдруг что-то тихо звякнуло: брошь, которой было заколото у ворота платье Дуданы, отстегнулась и упала на тарелку.

— Откуда это? Чье? — вскричал Бенедикт, хватая Джабу за руку; он завладел брошью и внимательно осмотрел ее.

— Это мне тетя Марго подарила, — тихо сказала Дудана.

— A-а, то-то! А я удивился. — Бенедикт скосил глаза на Дудану, потом поднял бровь высоко в воздух. — Жемчуг! — объявил он торжественно: вот с какой драгоценностью запросто решилась расстаться его жена!

Искусственный, дядя Бено, — быстро внесла поправку Дудана, чтобы умерить сожаление, испытываемое ее дядей.

— Ну и что ж, какая разница?

— Почти что никакой, — сказал Джаба. — Японцы делают теперь искусственный жемчуг такого качества, что он нисколько не уступает настоящему.

— Делают? А я слыхал, что из моря добывают! — напомнил Бенедикт.

— Верно, вылавливают и морской. Но из ста добытых раковин разве что одна содержит в себе жемчуг. Видно, далеко не каждой приходится за свою жизнь подвергнуться нападению врага.

— Какого врага? — Бенедикт недоверчиво посмотрел на Джабу.

— Чтобы родилась жемчужина, в раковину непременно должно вторгнуться чуждое тело, батоно Бенедикт, — объяснил Джаба с серьезным лицом, чтобы Бенедикт не подумал, что его снова дурачат. — Только раздражение, вызванное присутствием этого постороннего тела, заставляет ее выделять вещество, которое мы называем жемчугом, А японцы вылавливают с морского дна каждую пустую раковину, поднимают ее на поверхность, «привязывают» у берега и раздражают искусственным путем.

— Как раздражают — дразнят, злят? — Бенедикт забыл о еде.

— Не знаю. Должно быть, вводят внутрь песчинку. А раковина обволакивает это зернышко жемчугом.

— Так рождается жемчужина?

— Примерно так.

— На месте японцев я затолкал бы в каждую раковину по мячу для пинг-понга, — сказал Гурам, избегая взгляда Дуданы.

— Что ж, не глупо… Только, может, еще лучше — по хорошему арбузу, а? — Засмеялся Бенедикт и сунул руку с зажатой в ней брошью в карман.

«Теперь он сам над нами смеется», — подумал Джаба.

— Ух, чуть было не отобрал у тебя свой же подарок! — спохватился Бенедикт и вернул брошь девушке.

Дудана стояла, придерживая рукой ворот платья. Она отвернулась и пристегнула брошь.

— Угощайтесь, прошу!

Тупой нож не брал ветчину. Джаба тщетно пытался отрезать половину от куска, показавшегося ему слишком большим, и с досадой чувствовал, что привлекает к себе общее внимание.

— Будем здоровы! — сказал Бенедикт, поднимая рюмку с коньяком; вдруг его разобрал смех — он прыснул, коньяк пролился ему на пальцы.

Никто не задавал никаких вопросов — он сам поспешил объяснить: сказал, что вспомнил одну смешную вещь.

А вспомнил он Бату, который принес ему утром деньги от Тартишвили. Как бедняге не терпелось положить в карман свою долю! Не осмелившись прямо заявить свои притязания, он подъехал к Бенедикту таким вот забавным образом: «Мой дорогой Бенедикт, я видел вчера во сне, будто ты дал мне три лимона и сказал: выжми их, и вытечет ровно три тысячи, твоя доля». — «Удивительно, мой милый Бату, просто удивительно, — отвечал Бенедикт, — я видел вчера точь-в-точь такой же сон, только мне помнится, что я дал тебе не три лимона, а один, да и тот ты еле у меня выпросил».