Выговаривать. Одно и то же. Одинаковое.

Навевает скуку.

Вызывает отвращение.

Относительно.

Безотносительно.

Требуется сноровка.

Скорее везение.

Иначе даже ископаемое способно на подобное.

Иначе способно. Но разве необходимо.

Когда вслух, становится понятнее.

Не становится.

Когда произносишь, усваивается.

Не уверен.

Хотя.

Нет.

Но если.

Безотносительно.

Но можно.

Скорее всего.

Во всяком случае, можно.

Не уверен.

По крайней мере, можно попробовать.

Не думаю.

В противном случае.

Скорее так.

Ничего.

Ничего. Скорее всего.

А дальше.

Дальше.

Когда вслух, становится.

Но по-прежнему.

Не лучше.

Нет. Хуже. Пальцы болят. Была дрожь, сейчас прошла. Но тепла вообще не чувствую. Холодно.

Я согрею воды.

Не поможет.

То есть ничего не делать.

То есть ничего не сделаешь.

Надо потерпеть.

Надо. Сколько-то. Мы здесь для этого сидим.

Пройдет некоторое время. И будет лучше. Просто подождать.

Да. Подождать. Потерпеть.

Немного. Не должно быть долго.

Вроде бы уже долго.

Тебе кажется.

Уже несколько дней ничего не слышно.

Заглядывал. Спит. Накрылся с головой одеялом.

Проверял.

Проверил. Может, успокаивается.

Может.

Так что наладится. Еще немного.

Немного.

Я согрею воды.

И что.

И согреешься.

А потом.

Пока потерпи.

Привычное.

Более чем.

Такое же.

Вынужденное.

Уже видел.

Неоднократно.

Но потом придут.

Когда-нибудь. Скорее всего.

Значит, можно было без этого.

Не значит ничего.

Но может, что зря.

Может.

Блеклый неразличимый гул, мокрая асфальтированная дорога, вдоль обочин тлеющие обломки, слегка замедленное движение, клочки почерневшей травы, большие камни, кусок ткани, засыпанный землей, следы шин, поблескивающая водой желтоватая грязь, шершавая мокрая гладь дороги, редкие пятна света от фонарей по бокам от слегка замедленного движения, прямо от водителя, перспектива, углубляющаяся в опустелую черноту, ощущение округлости пространства, как будто внутри тоннеля либо трубы, изредка, при взгляде вглубь, ощущение статичности, затем приближение пепла, клочьями, воронкой в лобовое стекло, не то ветром, не то на скорости, но по-прежнему вязко, слегка замедленно. Женщина сорока с чем-то лет за рулем в бледно-зеленой ночнушке с темными пятнами, вероятно, сажи, на голое тело, темные волосы по плечи, вспотевшее лицо, капельки на лбу, распахнутые глаза, ресницы, приоткрытый рот, будто немного запыхавшись, будто что-то время от времени бормочет, проговаривает, не расслышать, не шепотом, просто губами, крупно, чуть дальше, без ремня безопасности, худые пальцы, вцепившиеся в руль сверху, ногти с облезлым лаком, прерывистые движения, чуть влево, чуть вправо, еще раз крупно, только губы, опять слегка запыхавшись, бормоча невнятное. Девочка на соседнем сиденье, пристегнута, в светлом, почти белом платьице, тоже в темных пятнах, вероятно, от сажи, тоже темные волосы по плечи, сидит неподвижно, молча и внимательно смотрит на женщину, снизу, в ней ощутим некоторый парализующий испуг, но его почти не заметно, она послушна, кажется, что она не моргает. Женский голос, сейчас, сейчас, тут недалеко. Лицо женщины, крупно, смотрит перед собой, периодически оглядывается на девочку, затем на дорогу, правой рукой поправляет на девочке ремень безопасности, губы почти все время шевелятся, бормочут. Сейчас, еще немного, ее голос прерывается тяжелым дыханием, как если бы она говорила на бегу. Затем снова, сейчас, сейчас, приедем, тут совсем рядом. Медленные сгустки пепла, падающие на черном фоне, беззвучно.

Уже третий раз за неделю Герхард просыпается посреди ночи, перед рассветом, и около часа лежит в кровати. Он не думает ни о чем, лежит на спине, вытянувшись под одеялом, руки по швам, смотрит на потрескавшуюся побелку, пересчитывает трещины, сбивается со счета. Когда в окне постепенно назревает свет, ему кажется, что вся комната сделана из стекла и его видно окружающим. Но окружающих не видно. Ему кажется, что где-то неподалеку неспешно прогуливаются незримые прохожие с размытыми лицами, с усталым любопытством заглядывают к нему комнату, о чем-то неслышно переговариваются, читают этикетку, щурятся, кто-то тычет пальцем в его сторону. Он представляет себе мать с ребенком, сыном, она похожа на тетю Марианну, каре, несколько выцветших на солнце прядей, пробор, на ней синее платье, на мальчике черные брюки и кардиган такого же синего цвета, она о чем-то увлеченно разговаривает со смотрительницей, мальчик бесцельно топчется возле, смотрит по сторонам, его взгляд направлен в сторону комнаты, он как будто что-то внезапно там замечает, в стекле. Озираясь, мальчик подходит туда, сначала на пару шагов ближе, затем еще, потом почти вплотную, стоит, от дыхания на стекле на несколько секунд возникает мутное пятно, пятно исчезает. Его лицо по-прежнему размыто, неподвижно, как на старой фотографии, но можно разглядеть черты, очертания, глаза, нос, темные волосы, зачесанные слева направо, воротник белой рубашки, спрятанной под синий кардиган. Дыхание прилипает к стеклу, растворяется, возникает снова, прилипает, снова растворяется. В голове у Герхарда похрустывающее вращение, шуршание, оглушенный гул, из которого ощутим знакомый мужской голос, принадлежащий, скорее всего, ему, но не со стороны, а как если бы записанный изнутри говорящего, с характерным искажением, слегка простуженный, с хрипотцой, сначала сплошным звуком, содержание которого не различить, потом различимей, пока проникают слова, вопрос в том, как с наименьшими потерями пережить такую зиму, омерзительную весну, мы ненавидели лето, нас опять убивает осень, с марта по декабрь, я проснулся в ужасе через двадцать шесть часов, проглотил пригоршню таблеток снотворного, нет ничего труднее, чем так называемые простые люди, мир стал холоднее на несколько градусов, окончание ныряет обратно в глухое вращение. Ему кажется, что он пристально смотрит на мальчика, а мальчик пристально смотрит на него, если внимательно присмотреться, может показаться, что мальчик улыбается, стоит, вытянув руки вдоль тела, чуть сильнее опершись на правую ногу, как бы позирует, похож на дядю Руди, тогда, много лет назад, он представляет, как подходит к стеклу, почти вплотную, смотрит сверху вниз, пока по стеклу расплывается пятно от его дыхания, и они стоят друг напротив друга, по сторонам от стеклянной стенки, это продолжается какое-то время, пока, на секунду отвлекшись от диалога, мать не замечает, что сына рядом нет, она приглушенно окликает его издалека, мальчик оборачивается, бежит к ней, она смотрит на сына, затем внезапно поднимает взгляд, смотрит на него, это длится около трех секунд, но кажется, будто длится куда дольше, ее взгляд выражает пренебрежение, брезгливость, как если бы она увидела нечто ничтожное, человека на скамейке, накрытого газетами и тряпьем, гору мусора, человеческие испражнения посреди улицы, нечто, что необходимо избегать, обходить стороной. Герхард лежит на спине, вытянувшись под одеялом, около часа, пересчитывает трещины на потолке, сбивается со счета, приступает снова, пока свет из окна не обнаружит окружающие предме-ты. В квартире холодно, несмотря на работающее отопление. Он встает, берет с тумбочки очки, идет в ванную, умывается чуть теплой, толком не прогревшейся водой, чистит зубы, проводит мокрой ладонью по щекам, приглаживая щетину, по седым волосам, заглаживает их к затылку, вытирает лицо синим полотенцем, надевает очки, несколько минут смотрится в зеркало, примерно так удается запомнить порядок действий, раковина, кофейник, яичница из двух яиц, чтобы упругий белок и полусырой желток, пара сигарет, его марки не было, пришлось взять крепкие, в таком случае одна, приоткрыть окно, проветрить, закрыть, переодеться, пролистать газету, теперь никто их не читает, зашнуровать ботинки, подаренные дочерью, темно-коричневые, но хотел черные, надеть пальто, выйти из квартиры, в лифт, из лифта, за дверь, на улицу, дальше, точно помню, я уже проделывал все это в точно такой же день. В квартире холодно, несмотря на работающее отопление. За стенкой слышно, как играет музыка или звонит телефон, довольно долго, никто не подходит. Герхард зажигает синий газ, ставит кофейник на плиту, достает из шкафчика небольшую плоскую сковородку с невысокими краями. Можно вглядываться сколько угодно, действительное изображение никогда не фиксируется, у содержания нет формы, хроника всепоглощающе предположительна, попробуйте разобраться в увиденном, не целиком выражение лица, а конструкция, линии, из которых оно состоит, фактура, цвет, отсутствие цвета, попробуйте воспринять это не целиком, по частям, там нет ничего достоверного, подлинного, как нет нынешнего, оно в своей сущности переходно, как вода, твердая, жидкая, газообразная, что-то подобное скрывается под краской, свидетельства, следы, по ним можно ориентироваться, например, в обесточенном коридоре Штаммхайма. Он шнурует ботинки, темно-коричневые, не черные, в то же время весьма удобные, как будто сшитые на заказ. Или в лесу, в трех километрах от города, где сквозь мох прорастали чьи-то искривленные пальцы, едва заметно, разве что через увеличительное стекло, но точно так же замутнено, размыто, будто бы изображение соскоблили, как по пергаменту, но остался след, под соснами, в этой местности особенно много берез, в частичной темноте, под омерзительное комариное зудение, не мне рассуждать о последствиях. От берез этимология, труднопроизносимое нагромождение согласных, вроде как Пшемысль в поезде Белля, незнакомое, не то, которое теперь привычно, принятое при назывании либо обсуждении предмета. Линза едва ли способна обнаружить следы бытования, опорные точки сюжета, даже зачастую запечатлеть, хотя изобретена именно для того, потому вытеснила реализмус, впервые название встречается в середине пятнадцатого века, двадцать первого февраля, к девятнадцатому столетию население составляло не более тысячи, я помню темно-серую асфальтированную дорогу, одноэтажные постройки цвета песчаника, сгорбленные деревья в клочьях тумана, как будто сгустившийся воздух буквально цеплялся за ветки, мы ехали медленно, пожалуй, черес-чур медленно, опустил окно, слегка высунул лицо, попробовать местный воздух на вкус, трудно представить здесь, внутри цивилизации, каким было поселение прежде, дело не в постройках. Кажется, на улице теплее, чем в квартире, здесь уже поблескивает ненужное солнце, и Герхард лениво шагает по тротуару, не застегнувшись, полы плаща красиво развеваются, ступая, он ощущает будто бы бетонную крошку под ногами, позже он снова поедет смотреть на пустырь, где когда-то стоял корпус, или, как его называли, мертвый тракт, он по-прежнему не знает, зачем ему туда ехать, во сколько он поедет. Экскурсоводша сидела на переднем сиденье, бубнила нечто сплошное, ее речь почти полно-стью состояла из статистических данных, оды, сын мой, не читай, lies die Fahrpläne, Sie sind genauer, пока еще не поздно, я не мог прислушиваться, мы остановились на окраине, водитель заглушил мотор, она невротично повернулась, вы там как, случайно не уснули, все в порядке, не укачало, очевидная глупость, вежливо улыбнулся, идемте, но предупреждаю, будет неприятно, опять очевидная глупость, неуместно легкомысленно, экскурсоводов, надо полагать, этому учат, нивчемнебывалости, предполагается, что таким образом располагаешь к себе собеседника, снимаешь с себя лишнюю ответственность, некоторым образом располагаешь к себе, косвенно обеспечивая приличные чаевые, но на этом не закончила, не бойтесь, я рядом, вот это, пожалуй, наиболее неуместное, не исключено, что водителю тоже стало неловко, поэтому он не произнес ни слова, не исключено, что я идеализирую молчаливых водителей. Он по-прежнему мысленно возвращается в бетонный коридор с дрожащими лампами, проходит один и тот же геометрический путь, след от пули, тайник, выдолбленный у основания стены, каким образом удалось пронести оружие, привязанный к решетке электрический кабель, проржавелый кухонный нож, сколько еще, окно под потолком, прямоугольный автобус сквозь рабицу, эта песня, сколько всего, вдохновленные либо одержимые, где именно проходит граница, как стеклянная стенка или нечто в этом роде, сквозь которую видно, к чему стремиться, но обстоятельства или же игра, предполагающая правила, порядок необходимых вещей, буквально и фигурально, вещей как предметов и вещей как составных частей мироощущения, как-то так, он не понимает, зачем ему это сейчас, бетонная крошка, ржавчина, заученная наизусть геометрия, он на улице довольно долго, он вспоминает вывеску, чем она примечательна, он не любит чай и ничего в нем не понимает, садится за столик у окна, у вас можно курить, можно тогда пепельницу и чай, ну давайте зеленый, любой, в беззвучном телевизоре под потолком женщина рассказывает про экзотические растения в как обычно душной оранжерее. В сущности, обыкновенный лес, леса похожи друг на друга, вот лес корабельный, мачтовый, что это значит, нет предрешенных этимологией берез, она говорит, я стараюсь не слушать, уводили, столько-то, по такому-то расписанию, вот здесь как раз, а там располагался, потом перенесли туда, сохранились свидетельства, она тоже ссылается на свидетельства, но разве это исчерпывается речью, например интервью, вопрос-ответ, имитация неискусственного разговора, с интересом, но в соответствии с блокнотом, или теперь не пользуются блокнотами, что именно сообщает человек, размытая фотография, помню, меня нянчила тетя, мама все время работала, насколько это возможно, с точки зрения физиологии, или мне было пять лет, нас разбудили ночью и повели, вокруг были высокие деревья, мама держала меня за руку, что-то в этом роде, я никогда не был уверен в собственной памяти, избирательные всполохи, об этом тоже сохранились бесспорные свидетельства, мне хочется прервать ее монолог, задать вопрос, ответ на который, в сущности, мне ни к чему, но я понимаю, что обязательный текст вот-вот должен прерваться, и примерно через двадцать минут бесспорные свидетельства иссякают, ну что, идемте, и смотрит, как маленькая девочка, справившаяся с выученным наизусть стихотворением, можно я немного побуду здесь, некоторое время она молчит, потом кивает, некоторое время стоит рядом, потом отходит чуть поодаль, но смотрит за мной оттуда, чувствую спиной, наискосок ее взгляд, скорее всего через ветки. Всего несколько подобных кадров, женщина с ребенком на руках, улыбающийся мужчина, еще одна, еще один, еще несколько, они, скорее всего, ничего не знали, они что-то знали, они знали все наперед, можно разглядеть расплывающееся дыхание, именно так, следы, разбросанные повсюду, но что именно, сидя у себя дома, она листала журнал с изображениями одинаковых худых женщин, за окном проезжали машины, изредка шумели соседские дети, что это было, лето, омерзительная весна, птицы, да, обязательно должны быть птицы, символ преодоления с наименьшими потерями, она живет конкретный день, не ощущая истории, сколько ей, двадцать, двадцать пять, потом в похожий день, с птицами и соседскими детьми, не в той квартире, потому что ее, скорее всего, не будет существовать, в другом, пускай и несколько менее уютном, месте, через сколько, всего пару лет, меньше, возможно и меньше, она будет сидеть примерно в такой же позе, но теперь это будет по-другому, теперь внутри нее будет гнить история, вне зависимости от ее фантазий, представлений о мире, я помню, как она смотрела на меня, я не помню ее лица, я не помню, как она на меня смотрела, я не знаю, кто она, я не уверен, что мы были знакомы. Зеленый чай на вкус что-то вроде заваренной травы, Герхарду кажется, что, если собрать осоки и залить кипятком, получится то же самое, он тушит вторую сигарету в мокрой пепельнице, оставляет купюру на столе, выходит, внезапно осознавая, что забыл при входе снять пальто, он смотрит на часы, через полчаса ему нужно быть по адресу, который он записал на салфетке и пихнул вчера в левый внутренний карман, он запускает туда правую руку, нащупывает, салфетка там, вытаскивает, это недалеко, но лучше на трамвае, переходит улицу, ждет на остановке, он смотрит по сторонам, так и должен действовать кинематограф, не рассказывать, фиксировать в надежде, что одно прокомментирует другое, он никогда не садится в общественном транспорте, в трамвае он садится у окна. Дело не в интерпретации, всякий раз наедине с собой я чувствую некоторую неловкость, особенно когда пытаюсь называть мысли, не произносить вслух, а подбирать значение, что-то такое, когда отец играл на фортепьяно или когда слышишь музыку в записи, с таким сопутствующим звуком, там есть фрагмент, он действует на психику прежде всего прочего, но когда принимаешься об этом говорить, становится не по себе, несколько стыдно, с памятью так же, когда мама говорила со мной, теперь я не уверен, что она была, когда их заперли в клетках, как зверей, они, вероятно, тоже ощущали неловкость, прежде чем синхронно, след от пули, тайник у основания стены, электрический кабель, кухонный нож, сколько еще, так я это помню, там была булочная, я все время клянчил сладкое, сейчас не могу себя заставить, дочь печет вкусный пирог с яблоками, корица, скорее всего там есть корица, а я из вежливости, между тем я точно помню музыку, если напеть, обязательно смогу распознать, расслышать, я не смогу распознать, что она тогда напевала, я не знаю, кто из них на самом деле существовал, поэтому фотографируют, доверие к изображению, бесспорное свидетельство. Не замерзли, вежливо улыбаюсь, говорю, что нет, мы ступаем по сырому мху, он повсюду, чувствую под подошвами ботинок бетонную крошку, если взглянуть сквозь ветки на небо, получается некое подобие прутьев, то же в сторону дороги, за ветками проезжает прямоугольный автобус, что вы сказали, разве я что-то сказал, ничего, наверно, мне послышалось, улыбаясь, она снова пытается разрядить обстановку, как вам местная природа, вежливо отвечаю, что красиво, у нас есть деревенский дом, мои родители строили его лет десять, он стоит на опушке, а дальше такой же лес, чуть глубже даже обрыв и река, там, как здесь, я всегда ездила на летние каникулы, а сейчас больше не ездите, теперь редко, нужно работать, сами понимаете, но когда училась, ездила, давно водите экскурсии, в ноябре будет два года, мне нравится работа, встречаюсь с интересными людьми, вежливо улыбаюсь, у нее бледное лицо, покрасневший кончик носа, а вам не холодно, нет, у меня просто, когда холодает, сразу начинается насморк, лечи не лечи, ничего не помогает, учились на историка, нет, филология, любите литературу, да, мне нравятся стихи, вот это, знаете, другого конца света не будет, произносит, немного посмеиваясь, не исключено, что нервно, стесняясь, желая произнести нечто значимое, произвести впечатление, я пытаюсь представить, как пчела кружит над цветком настурции, я не могу вспомнить, как выглядит настурция, а вам нравятся стихи, мне кажется, я больше не способен их читать, во всяком случае пока, она замолкает, мы приближаемся к машине, ее видно за стволами и решетками, откуда-то издалека слышно, как поет птица, не знаю, что за птица, я не различаю птиц. На интервью Герхард чувствует себя странно, несколько онемелым, именно здесь особенно осязаемо зияние между фотографией и краской, загораживающей размытое изображение, в сущности, резкость прикрывает конструкцию из разрозненных пятен, если изъять контуры, это станет несколько явственней, нечто подобное происходит, когда пытаешься сформулировать. Что именно вы имели в виду, ничего, но вы же сказали такому-то тогда-то, что на вашем мироощущении отразилась катастрофа цивилизации, разве, не помню, чтобы я замахивался на катастрофу цивилизации, сейчас, в нынешних обстоятельствах, вы чувствуете, что сделанное и созданное тогда не потеряло актуальности, мне бы очень хотелось, чтобы сделанное и созданное тогда потеряло всякую актуальность, вам не кажется, что все движется по кругу, мне бы очень хотелось посмотреть что-то новенькое, а не то же самое, раз за разом, каким образом это отражается в вашем восприятии сейчас, я стараюсь присматриваться к мелочам, потому что смотреть одно и то же чрезвычайно скучно, сегодня, например, пил зеленый чай, вы любите зеленый чай, да, а вы, а я вот нет, мне показалось, что, если собрать осоки и залить кипятком, получится то же самое. Всего несколько подобных кадров, этот молодой человек, журналист, в пестрой кофте, вероятно, знает больше, чем подобный ему молодой человек в пестрой кофте тридцать лет назад, по крайней мере, в силу накопленного опыта, или нет, он кажется старше, впрочем, сколько ему, в нем уже гниет история, он, пожалуй, теоретически склонен к одержимости, если поместить его в другое изображение, в хронику, где вместо сюжета абстрактный набор кадров, или людей в креслах перед камерой, я помню, как началась катастрофа, мы тогда жили на такой-то улице, бабушка включила телевизор, мы сначала не поверили, но потом это стало происходить поблизости, в соседних квартирах, в общественном транспорте, потом были законы, каждую неделю новые, мы не успевали выучивать правила, мы не понимали, что делать, многие адаптировались, некоторые нет, я помню, как бабушка испугалась, вечером с работы пришла мама, я помню, как она села на табуретку в прихожей, не раздеваясь, и долго плакала, и так далее, они все произносят что-то такое, в разные временные периоды, разные люди, одни и те же люди, такие же, разные, такие же. Вечером Герхард внимательно рассматривает пустырь, вокруг ничего примечательного, он видит, как вдалеке загораются желтые точки фонарей, он слышит, как изредка у него над головой покрикивают вороны, пожалуй, единственные птицы, которых он различает.