Что тут скажешь, явно ничего не можем, не уверен, что раньше могли, но теперь точно, так получается, что предъявили результат, даже бетонное здание карточный домик, ждет подходящего порыва ветра, мы оказались внутри, пока не поняли, что ничего нельзя, остается смотреть со стороны, как все разрушается, привязали к креслу, закрепили голову перед экраном, привязали к спинке, смотри внимательно, там показывают тебя, твою квартиру, двор возле дома, трамвай, на котором ты ездил, выход из метро через дорогу от площади, каменное здание, в нем ты работал, там же ты разговаривал, пил кофе, спорил, задерживался, уходил при выключенном свете, прощаясь с чудаковатым охранником, улицу, по которой шел, кафе, где ужинал, угол здания, у которого закуривал, прячась от ветра, ничего из этого нет, теперь ничего не сделаешь, так решили, мне неинтересно смотреть в окно, в нем что-то другое, что я уже видел, ну и что, начиналось со злости, потом стало привычкой, ощущение распада или чего-то такого, это потом будет прошлым, хроникой, сейчас иначе и оттого болезненней, когда читаешь о том, что было, нельзя почувствовать, чтó было внутри, всегда факты, они ничего не объясняют, только проходят фоном, когда осуждаешь их, которые тогда допустили, не знаешь, что будут осуждать тебя, потому что допустил, когда ночью лает собака или играет музыка у соседей или слышно проезжающую вдалеке машину или кто-то разговаривает за стенкой или кричит ребенок или что-то сверлят или двигают мебель или что-то подобное, на самом деле не слышишь ничего, разве что потом помнишь свидетельства своего существования здесь, ничем не оправданного, никому не нужного, обусловленного необходимостью физического тела где-то присутствовать, чтобы не исчезнуть, всего-то, как если представить, что животное перевозят из открытого вольера в закрытый и обратно, или перегоняют коров по дороге, они куда-то послушно идут, пожалуй, так, можно больше не следить за тем, что происходит, не читать, но смотреть придется, и так каждый, кто не там, а здесь, или там, или здесь, неважно, потом подбираешь слова, чтобы выразить, но получается очередная банальность, хотя, казалось бы, это оттуда, изнутри, где как они допустили, вроде бы должен уметь сообщать, но нет, и так же, наверно, они тогда тоже сидели, говорили никому не нужную ерунду, потому что не могли заткнуться, им это было зачем-то нужно, остальным не нужно, а им почему-то да.

Особенно интересные экспонаты находят в местах обитания протогерманцев, протобалтославян, скифов. Это преимущественно ящики, выдолбленные из цельного ствола. Один такой, выдолбленный, нашли в немецком Оберфлахте. Неподалеку от датского поселка Эгтвед в тысяча девятьсот двадцать первом в долбленом обнаружили останки девушки шестнадцати-двадцати лет, была расположена по направлению восток-запад. Другую молодую женщину, двадцати пяти примерно лет, обнаружили в алтайском урочище Укок в тысяча девятьсот девяносто третьем. Ее звали Ак-Кадын, хранительница покоя и подземного мира, не допускавшая проникновения зла, вместе с ней обнаружены останки шести лошадей. Долбленые ящики называли колодами, процесс долбления весьма трудоемкий, поэтому их изготавливали заранее, а до востребования хранили в них зерно, использовали в качестве сундуков. В древности среди прочего делали из камня, такой, каменный, довольно простой конструкции, был обнаружен в Уилтшире, Великобритания. Помимо камня, в качестве материала использовали свинцовые листы, помещенные в деревянный остов. Крышки украшали раковинами, которые имели символическое содержание. В дальнейшем изготавливали либо из досок, либо все те же колоды, как правило прямоугольные, трапециевидные, где предусмотрено сужение, или повторяющие силуэт, где предусмотрено закругление либо имитация некоего предмета, напри-мер лодки. Здесь тоже существовала традиция использовать для этих целей камень, при изготовлении стремились преимущественно к трапециевидной форме. Для пятнадцатого века характерна именно трапециевидная форма, с расширением кверху, где специальные углубления сделаны для тела и головы. Само ремесло по изготовлению полноценно сложилось к семнадцатому столетию. Наиболее распространенным материалом в это время стал дуб, дерево достаточно ценное и чрезвычайно прочное. Чуть позже, для сохранения деревьев, были введены запреты на использование дубов для подобных изделий. Еще позже по той же причине было запрещено использовать сосну, стали изготавливать из еловых досок. Сейчас это емкости прямоугольной либо шестиугольной формы, нередко обшитые тканым материалом изнутри, а также снаружи, для чего используют шелк, ситец, атлас, реже бархат. Всегда добавляют к росту примерно восемь-девять сантиметров. Такие возникли относительно недавно. Металл покрывается цинком для защиты от коррозии. Дело в том, что большинство металлов, олово, алюминий, тот же цинк, окисляются на воздухе, в результате такого процесса на поверхности образуется пленка, в конечном итоге препятствующая проникновению кислорода и таким образом останавливающая дальнейшее окисление. С железом дело обстоит иначе, оно не способно защитить от окисления, образуется ржавчина. Поэтому железо покрывают слоем металла, цинка или олова, эти процессы называются цинкованием либо лужением. Толщина цинкового слоя колеблется от шести микрометров до полутора миллиметров. Такие стальные листы обеспечивают особую герметичность, запаиваются, задерживают органические процессы и, что немаловажно, запах. Это удобно. К тому же такие изделия теоретически можно использовать повторно.

Можно. Я ненадолго. Немного посижу. Это у тебя что. Убежище. Я тебе принес перекусить. И вот, с чабрецом. Будешь.

Когда они пришли, ничего не нашли. Только следы. Геометрические. Мне на ухо так, тс-с. Я тогда, не буду. Ну, потому что, ну, потому что я могу делать так, как мне надо. А они лаять. Но меня не нашли. Потому что спрятался.

Кто пришел.

Я о таком слышал, да. Сначала в стакан с водой. Потом удавку. Или подушкой, эй, ну что там у тебя. А потом на балконе тушки сушатся. На меня смотрят. А что я им отсюда могу сказать. Ну держитесь, завтра синий день, еще увидимся. Если поезд вовремя. Если нет, то ничего.

Что с тобой происходит.

Ванны, в ваннах, таких эмалированных, лежат голые люди. И снег. Куда ни пойдешь, всюду снег. У нас в коридоре тоже. Собака бегает. Я ей палку, она в сугроб. Ко мне. Она меня так обняла и говорит, тише, тише, пройдет, я стою и думаю, а ведь правда. Потом жуки, из левого глаза, маленькие. Я тогда накрылся с головой простыней, солнце такое, в темноте, мама поет, я подпеваю. Тебе нравится животное. Оно меня слушается.

Это же. Хорошее. Как его зовут.

Это она.

Как ее зовут.

Один такой пришел. Говорит, предъявите документы. А я, у меня с собой ничего нет. А он, тогда пройдемте. А я молчу. Он меня тогда за шкирку и потащил к двери. Я кричу. А потом похолодало. Я тогда вырос, прямо до потолка. И пальцами так, по белому. И вижу, что я прозрачный. Меня на фоне не видно, а сквозь меня все видно. Видишь.

Нет.

Это потому что ты невнимательный. Я тренировался. Много лет, да. Вблизи вот так, потом подальше. Она мне тоже говорила, чтобы не уходил. Просила. А я не согласился, потому что есть необходимость. Свет стал так мигать, мырк. И я под кровать тогда, и пыль там жую. Пыль как снег. Успокаивает. Когда она на меня посмотрела, меня сразу затошнило. Я, говорю, не могу тут, ты не смотри. И подушкой. А как иначе. Потом, когда уснул, сразу увидел, как насекомые ползают. Рот не разевай, говорит, таракан заползет, поселится. Будет в желудке размножаться. Знаешь, что тогда будет.

Нет.

Тогда этот придет, носатый. Нос будет везде совать. Ножичком вот тут подденет, потянет. И кожа вся слезет. Как когда обгорел. И жевать будет, как пыль. А ты смотри, как он ест, фыркает. Довольный. Он приходил ко мне. И знаешь что.

Нет.

Я его не боюсь. Я больше не боюсь. Пусть сколько хочет тут ходит. Я спрячусь. Вот так. Вот так накроюсь. Не видишь. А я есть. Она до того ходила, потом упала, не могу, говорит. Я тоже не могу. Здесь иногда так шумно, вот оттуда стучит кто-то. Я услышу, тоже постучу, они мне. И так друг другу. Общение. Видишь.