Злоба от созерцания чужой глупой радости переполняла Суи, будто перебродившая опара кадку — того и гляди, отлетит крышка в сторону и беда настанет. Никто обиженным не уйдет, все лягут.

Но Бертран держался, хоть и с превеликим трудом. Крышку его кадки удерживало тяжким гнетом понимание того, что если дать волю чувствам и топору — смерть будет на загляденье. Возможно, даже песни сложат. Про славных героев, что его геройски победят. Но план пойдет даже не просто по одному месту, а как-то совсем криво, подигонально, как непонятно, но звучно сумничал Анри.

Над долиной все еще висел раскаленный в небесной кузне медный круг Солнца. А придумка Фэйри (ишь, как хитрит Панктократор — тело медлительного медведяки дополнил острым умом и склонностью к творческому подходу!) в полной мере сыграет исключительно в темноте. Тут же, господа хорошие, понимать надо — хучь компания и разрослась, считай, вчетверо, а все-таки, дюжина против полутора сотен — такие подвиги только в сказках и случаются… ну или обвешаться железом по самые уши да на боевых лошадок взгромоздиться. А за неимением таковых — выдумка, смекалка и темнота! В памяти внезапно всплыли слова из давнего сна: «Скорость, маневр, огонь!».

Что такое «маневр» — никто не знал, но вот время огня скоро начнется. Стоит только Солнцу закатиться!

Наконец раскаленный круг скрылся за холмами. Луна этой ночью запаздывала, стемнело быстро. Небо на прощание покраснело — ух и налегают грешники на меха, отрабатывая злодейства! Видать, поставили за порядком следить кого-то из святых построже, да вручили палку покрепче. Еще и с колючками.

Интересно, кого? Стараясь отвлечься от мучительного ожидания — совсем немного ведь осталось, крохотная крохотка! — Бертран начал перебирать подходящих святых. Их, на удивление, оказалось не так много — как пальцев на руках невезучего плотника. А если присмотреться, то и того меньше — считай, каждый хоть раз, но проявлял преступную мягкотелость в жизни. Если живым был добряком, то и после смерти вряд ли бы сильно изменился.

Поразмыслив, Суи остановился на святом Дзерджи. Уж человек, который сумел два года прожить с куском льда вместо сердца, точно сумеет привести к порядку любых, даже самых закоренелых негодяев! В последний миг вспомнился святой Николо с его ежовыми рукавицами — знал толк в творческом подходе! Интересно, не родичи ли они с Фэйри? Хотя вряд ли, тот, говорят, росту был в три локтя, и то, если подпрыгивал.

Задумавшись, Бертран и не заметил, что вокруг окончательно стемнело. Длинные густые тени разбежались из углов.

— Черти бы вас всех побрали, святые, называется! — выругался Суи. — Отвлекаете, понимаешь!

— Чего вдруг святых-то вспомнил? — удивился лежащий неподалеку Тене, один из недавних Приблуд — пастух из Холмов, то ли растерявший, то ли неудачно распродавший деревенское стадо.

Парня теперь искали с топорами и вилами. А если бы нашли, то непременно взгромоздили бы жопою на плохо оструганный кол, не посмотрев ни на какое родство. Похитителей скота никто не любит, и карают с той же злобой, как и конекрадов. Тене, в отличие от прочих местных, дерьмо не жевал, да и мастью был скорее северянином, чем потомком горцев-неудачников. Оттого, наверное, сразу Бертрану и приглянулся.

— Да так, — отмахнулся Суи, — к слову пришлось. Беги к конным, скажи, пусть трижды досчитают до ста и начинают. Мы как раз дотопаем. Ну и разгораться начнет.

— А вдруг они считать не умеют?

— Да вроде умеют, — Бертран попытался вспомнить, умеют Дудочник или Анри считать до таких громадных величин. По всему выходило, что должны — умные-то оба, почти студенты… — Если не умеют, пусть пять раз пальцы друг другу сложат. На обеих руках только.

— Понял! — Тене попытался скользнуть неслышной летучей мышью, но тут же напоролся на ветку, потом чуть не свалился в куст…

— Огниво не потеряй! — напутствовал командир уползающего неловкой гадюкой бойца.

Бертран устало вздохнул. Хорошо, что в Ирцухо сейчас не осталось ни одного человека, способного заподозрить в странных звуках на окрестных холмах недоброе. Хотя, если так пить, как они заливаются, то и последняя мышь пьяная — надышавшись! В селе снова затянули песню про мертвого тестя, тазы зеленого вина и прочие, совершенно необходимые для хорошей свадьбы вещи.

Перекрывая нестройное пение, раздался предсмертный крик коростели. Бертран смял пушистый цветок эдельвейса, непонятно как оказавшийся среди холмов, и медленно поднялся.

Время огня!

* * *

Потянуло дымом. Сперва никто не унюхал — зачем носом водить, когда питья столько, да закуски⁈ Ни к чему отвлекаться — время кутить!

Затем, когда пламя начало разгораться, жадно глотая сухое сено, облизывая дровяники и стянутый в тугие вязки камыш, кто-то почуял, но решил, что просто чья-то печка плохо разгорается — еще пошутили, мол, с зимы еще в дымоходе святой Клаус застрял, оленьими рогами зацепился. Потом, когда набравшее силу пламя выбралось на покатые крыши, взметнуло языки к самому небу, закрыв и звезды, и луны, все поняли, что беда пришла.

Пришла она не одна, захватила друзей.

Только-только пьяные селяне начали разбегаться по Ирцухо, пытаясь тушить огонь — а он будто кольцом охватил пьяное село — как по главной улице дробно затопотали копыта.

Продирающее глаза местные и гости с ужасом увидели, как сквозь сами собой распахнувшиеся ворота, влетело в Ирцухо три всадника в белом. Двое крутили над головами горящие цепи, а третий…Третий потрясал горящей же косой и ужасающе рычал, словно голодный медведь-шатун, вломившийся среди ночи в свинарник.

Добрые бабушки, в самые страшные зимние ночи, когда ветер свистит и ревет так, будто хочет сдуть деревню, рассказывали на ухо давние легенды о проклятых разбойниках, которые рискнули ограбить самого Иштэна, Светлого Брата, когда тот в человеческом облике ходил меж холмов, выбирая, какую долину подарить своим любимцам-горцам. Разбойники те обрекались на вечные муки — гореть заживо и не умирать. А оттого, стали еще злее, еще страшнее. И каждый, кто попадался им на пути — умирал. Сразу попадая в рай, конечно — все же Создатели милостивы.

Сейчас никто из селян, глядя на призраков, и не вспомнил, что разбойники те должны гореть целиком. Не до того! Да и с пьяных испуганных глаз можно и огненные крылья увидеть

Селяне прыснули со двора, где гуляла свадьба, словно мыши из-под веника…

* * *

— Смеееерть! — громко, но не слишком уверенно, вопил Анри, подпрыгивая в седле, и надеясь не свалиться под копыта. Стенолаз паршиво держался на лошади. А ведь надо еще и горящей цепью размахивать, обмотанной тряпками, пропитанными каменным маслом. Искры, жар, стертые непривычным седлом ноги…

— Смееееерть! — куда увереннее и гнуснее рычал Дудочник, размахивая косой. Тряпки с длинного, хорошо отбитого и заточенного ножа слетели почти сразу, но так выходило еще страшнее.

— Смеееерть!– срывая глотку, верещал Латки. Мальчишку в «разбойники» брать не хотели — какой, мол, из него разбойник? Никакой легендарной страшности в худосочном мелкобздейском облике — соплей перешибить можно. Но очень уж он гадко визжал — от неожиданности сердце в пятки падало.

«Проклятые» проскакали вдоль главной улицы, распугивая селян, рассыпая ворох искр и одаряя всех удушающей вонью горелого каменного масла. Кое-как развернулись у крайнего дома — один лишь Дудочник держался в седле с уверенностью бывалого наездника. И поскакали обратно по своим следам.

Орать стали тише — глотки не выдерживали. Огонь на оружии стал стухать — масло выгорало. Еще немного, и сказка кончится.

Навстречу всадникам выскочил селянин с ухватом. Замахнулся, пуча глаза. Вжжжух, и голова укатилась в бурьян. И только кровь хлестанула во все стороны из перерубленной шеи.

— Магияяяяаа! — захохотал Анри и чуть не вывалился из седла, в последний миг, ухватившись за гриву. Цепь упала на дорогу. Упала удачно — в лужу разлитого вина. То загорелось зеленоватым, завораживающе красивым пламенем. Крепкое вино! И хорошо, что сгорит, а то проело бы кому желудок!