– Перелом шейных позвонков, – негромко прозвучал голос Иванова, усталый и, как мне показалось, безучастный.

– Как это случилось? – шевельнул я губами, снова и снова оглядывая Надю.

Когда гибнет мужчина, с этим смиряешься – судьба такая у воинов и охотников. Но мертвая девушка – это слишком жестоко.

Рядом со мной остановился парень в овчинном полушубке, накинутом на плечи.

– Капитан Савельев, – представился он.

Стягивая тонкие резиновые перчатки, опер зачастил – уверенно, с налетом того профессионального снисхождения, что всегда бесило меня:

– Смерть наступила после полудня. Девушка ввела себе дозу морфия – следы трех недавних уколов находятся на локтевом сгибе левой руки, а шприц с отпечатками пальцев Теминой найден на коврике под водительским сиденьем. Здесь небольшой уклон, а машина не стояла на ручнике, вот и съехала задом к оврагу. Сорвалась, врезалась багажником… Темину так приложило к спинке сиденья, что она сломала шею. В общем, всё выглядит очень натурально, однако есть и странности.

Злость накаляла меня, но я сдержался, выцедив:

– Какие?

– Следы каблучков на дороге. Девушка зачем-то выходила, топталась… Причем, ее дубленка лежала на заднем сиденье. И еще, – «следак» повернулся к лесу. – Вон там обнаружены свежие отпечатки шин «Волги», и много окурков. Курили двое. Возможно, эта парочка и передала ампулы Теминой – пять штук лежало в бардачке «Жигулей», отпечатки стерты. И еще. В четверть второго неизвестный позвонил из Нижних Дубков по радиофону девушки, сообщив об аварии. Судя по всему, кто-то здесь побывал до нас, не шибко отягощенный приличиями, и спер сумочку погибшей…

– Могу добавить странностей в вашу копилку, – усмехнулся я. – Мы с женой встретили Надю в Москве после парада, и тогда ей как раз позвонили. Якобы наши особисты вызвали на работу…

– Нет! – Иванов возник в поле моего зрения. – Никто из первого отдела Теминой не звонил – все исходящие и входящие записываются!

– Значит, звонили убийцы! – отрезал я, и раздраженно пожал плечами. – Поймите, это полнейшая, дичайшая чушь – считать Надю морфинисткой! У наркоманов все руки и ноги обколоты! А здесь? Кстати… Она так и сидела за рулем? Без дубленки?

– Сам удивился, – Савельев потер подбородок. – Холодно же…

– Синяков на теле нет? Ее не насиловали?

– Никаких следов, – оперативник поиграл желваками, и вытолкнул, пряча злость: – Медэксперт доложил, что Темина умерла девственницей.

Мы помолчали, каждый думая о своем.

– И вот еще какая деталь, – сказал я, смягчаясь. – Не всё так натурально, как кажется. Надя – левша. Сделать себе укол в правую руку она, наверное, смогла бы, но в левую – извините.

Савельев переглянулся с Ивановым.

– Значит, кто-то другой ввел морфий… – медленно проговорил Борис Семенович. – Не хреново девки пляшут… по четыре сразу в ряд!

– Если это вообще был наркотик! – резко сказал я. – Могли и спецпрепарат вколоть – для развязывания языков у молчуний! Надя выболтала все секреты, которые знала, и ее убрали. Как вам такая версия?

– Она мне очень не нравится, – поугрюмел генерал-лейтенант. – Очень…

– Образец крови Теминой мы отправили на анализ… – промямлил капитан Савельев.

Я лишь шумно выдохнул.

Мой взгляд шарил по искореженному задку «Жигулей», по сине-белому «ЗиЛу», но всякий раз возвращался к Наде. К телу Нади. Мертвому телу.

«Жертвы имеют право на справедливость», – мелькнуло в голове. Да, имеют…

– Михаил! – окликнул меня Иванов, будто почуяв настрой. – Только без самодеятельности! Ладно?

– Ладно! – легко пообещал я, скрестив пальцы в кармане.

Вечер того же дня

Москва, улица Строителей

На работу я уже не заезжал – гибель Наденьки взбаламутила покой, подняв из нутряных глубин все прежние волненья и полузабытые страхи.

Домой я вернулся затемно. Шагнул с холода в согретую прихожую, где бра разливали желтый приютный свет, и молча разделся.

Рита вышла меня встречать в пушистом халатике и мохнатых тапках, что расшивались в далеких чумах или ярангах. Губки надуты, в глазках посверкивают колючие огоньки…

Раздражение унялось не без труда.

– Ты был с ней? – в Ритином голосе обычная ревнивая обида мешалась с отчужденностью. – С этой… Надей?

– Надю убили, – холодно обронил я.

– К-как… Убили?!

Жена охнула, пряча лицо в ладонях, словно удерживая розовое тепло щек, но бледность одолевала. Лишь черные глаза в опуши ресниц таращились на меня, набухая жгучей влагой.

– А я… – еле выдавила Рита, жалко кривясь. – А она…

Я обнял ее, и царственные плечи затряслись, как у всякой горюющей девчонки. Слова утешения не годились, да и не хотелось мне ворковать. Слишком уж тошно.

Это пройдет, я знал. Всё проходит. Но забыть себе не позволю.

Надю я им не прощу. Кому – им? Знать бы… Узнаю.

Мысли, рваные и нервные, крутились в голове, как снежинки в том сувенире из детства. Встряхнешь стекляшку, блестки взвихрятся – и оседают на крышу игрушечного домика…

Всхлипнув, девушка с надрывом молвила:

– Начинается…

– Продолжается, – неласково усмехнулся я, и покрепче притиснул Риту.

Глава 3.

Четверг, 8 ноября. День

Москва, улица Мосфильмовская

Иванов выбрался из «дублерки», обронив:

– Жди здесь или отъедь подальше.

– Хорошо, товарищ генерал-лейтенант…

«Волга» мягко тронулась, и приткнулась в хвост «Колхиде», тащившей на горбу серебристый полуприцеп «Алка».

Борис Семенович проводил машину глазами. Голые деревья с черной путаницей ветвей навевали унынье, зато на каждом столбе полоскали красные флажки, не убранные с праздника. Они задорно и дерзко алели, бросая вызов хмурым небесам.

Генерал-лейтенант госбезопасности, замначальника ПГУ, начальник Управления «С» и прочая, и прочая, и прочая, вздохнул, словно заряжаясь от красного державного трепетанья, и пошагал к подъезду. Не царское это, конечно, дело, с агентами встречаться, но бывают особые случаи…

Нужное ему конспиративное жилье располагалось на третьем этаже и было оформлено на человека, в реале не существующего. Может, потому конспиративные квартиры и прозвали «кукушками»? У кукушек ведь нет своих гнезд…

«Ну, и где логика?»

Занятый подобными мыслями, Иванов поднялся на этаж и отпер дверь. Сюда обычно «приглашали в гости» завербованных преподов МГУ, УДН или МГИМО. Может, от них остался этот малоприятный кисловатый запах? Генлейт поморщился: потеет интеллигенция…

Раздумывая о судьбах прослойки, он прошествовал на кухню, и звякнул джезвой. Агент «Лилит» уважает кофеек…

Плеснем водички… Отстоянной по бабкиным рецептам, чтоб хлорка выдохлась… Доведем до кипения… Ну, грейся пока.

Кофемолка с воем сгрызла порцию обжаренных, пахучих зерен. А вот и водичка вздумала закипать…

Иванов щедро сыпанул коричневый порошок в сереющую воду. Подварить чуток… Но не переборщить. Кажется, всё… Всё!

«Остывай…»

Скрипнула дверь. Послышались осторожные шаги.

– Есть кто? – окликнул девичий голос.

– А как же! – бодро отозвался генерал-лейтенант. – Проходите, Светлана, я вам как раз кофию состряпал. Извольте отведать!

– Спасибо! – Шевелёва, не разуваясь, вошла на кухню. – Наконец-то, домашний запах… – проворчала она.

– Вы тоже заметили, да? – оживился Иванов. – Кислятиной какой-то тянуло! Угощайтесь. Где-то тут печенье лежало, если не съели… Вот!

Присев, девушка отпила из маленькой чашечки, и довольно кивнула.

– У вас, Борис Семенович, всё лучше и лучше получается! М-м… Вы лучше спрашивайте, а я отвечу.

– Годится, – кивнул генлейт, сразу вспомнив Андропова, и оседлал древний венский стул. – Что показал томограф? Миша ничего не заподозрил… такого?