Никакой облавы не устроили — со стариком шутки плохи, но сплетни ходили всякие. Однако как избавиться от этих зверей, которым известны все человеческие хитрости? Их теперь видели то у одной деревни, то у другой, сегодня в Реболиде, завтра в Коргу-даш-Лонтраше, послезавтра в Тойрегаше. Здесь они зарезали ягненка, там — козленка, и горцы уже опасались, что они повадятся в деревни, начнут забираться в хлевы, ломать двери и уносить самых жирных барашков.

Спустя некоторое время люди стали видеть только волка с обрубленным хвостом. Куда же делась волчица? Может, ее отравили, или она сдохла, или ушла куда-нибудь? «Все ясно, — решил Теотониу, — волчица спряталась в дальних зарослях рожать и кормить волчат». И верно, вскоре они снова стали появляться вдвоем, но рядом с ними ходили три волчонка, неуклюжих и толстоногих. С высоких холмов волчица-мать показывала им стада и обучала, как надо бросаться в самую гущу и хватать глупых овец, пока пастух задает храпака. Их заметил дядюшка Зе из Памполиньи, который пас большое стадо и выше всех забирался с ним на вершины. Если они сейчас ягнят режут, что же будет дальше? Теотониу, которому часто доводилось слушать жалобы крестьян, даже глазом не моргнув, клялся отцом небесным, что этот волк вовсе не Студент, что у него хвост длинный, а охотников мерить хвост не находилось. Странно, но старик проникся к своему воспитаннику какой-то христианской жалостью.

Однажды, когда у Мануэла да Обриги из Аркабузаиша пропали коза и ягненок, он зарядил свое старое ружьишко, свистом позвал своих гончих и поспешил в дубняк, где Зе из Памполиньи слышал блеяние козы. Кустарник там рос очень густо, и раненые звери обычно скрывались в нем от преследования. Среди частых ветвей они находили убежище и исцеление, если верно, что волк не спит там, где жрет.

Псы Мануэла да Обриги, подойдя к кустам, начали отчаянно лаять. Прибежал хозяин и, раздвинув ветки, смело вошел в чащу. Он увидел волка, который, притаившись под папоротником, собирался броситься на него; глаза так и сверкали злобой, морда была прижата к земле. Не теряя времени, Мануэл вскинул ружье и нажал на спуск. Осечка. А волк уже весь напрягся для прыжка. Перепуганный, Мануэл стоял без кровинки в лице. Нужно было как-то избежать грозящей ему смерти, и он, сделав вид, что не заметил волка, как поступал, когда наталкивался на лежку зайцев и нечем было стрелять, повернул обратно. Выбравшись из чащи, он начал звать людей, которые были поблизости в можжевельнике. Прибежало много народу, все с вилами и мотыгами, и собак привели. А псы Мануэла не уходили от того места, где прятался волк, и по-прежнему громко лаяли.

Когда зверь увидел толпу, продиравшуюся сквозь заросли, он медленно поднялся и также медленно пошел в глубь чащи, вероятно чтобы скрыться в ней, но псы отрезали ему путь. Тогда люди, все же опасаясь напасть на волка, начали бросать в него камнями. Бросали мужчины, а женщины подносили камни в подолах. Первым полетел камень Обриги. Мимо. Вторым бросил Памполинья, он попал волку в живот. Зверь зарычал и начал грызть камень, кружась на месте. Третий камень угодил в лопатку. Потом люди решили, что кидать так не годится, что волк может опомниться, улучит момент и ускользнет, и теперь старались попасть в лапы и перебить их. Когда одну подбили, волк, пронзенный острой болью, гордо поднял голову, собираясь дать отпор. Но собаки набросились на него сзади, и волку пришлось повернуться к ним мордой. Преследователи, испуганные этим движением, кинулись врассыпную, псы тоже разбежались. Видя, что дорога открыта, волк с неожиданной быстротой бросился в чащу. Но собаки уже опомнились, как и люди. Одному из них удалось попасть волку немного выше глаза, а потом в лоб. Волк пошатнулся, с воем упал на траву и замер, вытянувшись во всю длину. Однако Обрига притащил большой камень и бросил его в волка. Камень обрушился ему на спину, тогда волк, собрав последние силы, вцепился в шею одной из собак. Это была самая любимая собака Обриги, и он, выхватив у кого-то вилы, с яростью вонзил их в волка. Зверь рухнул, как подрубленный дуб.

Все закричали, и на этот крик прибежал Теотониу — ведь Рошамбана была совсем близко. Увидев волка, он сейчас же узнал Студента.

— Это ваш волк, дядя Ловадеуш! — кричали вокруг. — Черт бы его побрал! Что он наделал!

— Глупости! Мой раза в три больше и худее этого. Вам моего в жизни не поймать. Хотите, проверим? Вспорите ему брюхо.

В брюхе у волка нашли половину козы, с копытами, шкурой и всей требухой. Не хватало только рогов. Может быть, коза была комолой.

— Так нажрался, что двигаться не мог.

— Мой Студент сначала сдирал с козы шкуру и кишки не ел. Уж я-то знаю! А этот был глупый и такой же свинья, как любой из вас.

— Тот, кто считает других свиньями, сам не лучше.

Теотониу показалось, что он поймал последний взгляд волка, перед тем как холод смерти погасил его. Памполинья, которого поддержал Обрига, сказал, что пойдет в Аркабузаиш за ослом, чтобы увезти волка.

— За него я получу немало яиц, лука и картошки! — радостно восклицал пастух, приплясывая на одной ноге.

Но Теотониу собрал сухого хвороста, положил волка сверху и поджег.

— Не удастся тебе посмеяться надо мной и над волком!

Вернувшись обратно, Памполинья нашел только пепел.

— Вот дьявол! Сорвалось! Но кто это сделал? Ничего, я с ним еще посчитаюсь.

Когда он проходил мимо Рошамбаны, Теотониу вышел на тропинку:

— Эй жулик, ты что, не знаешь, что оставлять мертвого волка в горах большой грех? Тут странники проходили из Парада-да-Санты, они его и сожгли. Так-то.

Ночью в своей хижине старый Теотониу смахнул одну-единственную слезу.

— Зачем я тебя растил, зачем от голода спасал! — сокрушался он. — Дорого ты заплатил, Студент, за свою любовь к воле и грех перед богом, за то, что любил ты каждый день, даже по пятницам, парным мясом вволю наедаться. А то, что с тобой случилось, не сегодня-завтра может и со мной случиться!

Наконец кончился этот несчастливый декабрь, потонул в бездонном потоке времени. Пришло рождество. Заливаясь слезами, семья Ловадеуш собралась за скудным ужином в своем обнищавшем доме. Мануэл писал из тюрьмы, и от писем его веяло бодростью и уверенностью.

«Говорят, скоро нас будут судить. Хоть бы скорей! Городские адвокаты — народ опытный и знающий, уверяют меня, что все будет хорошо. Значит, пол вы уже настелили и собираетесь продавать дом в деревне. Смотрите, не продешевите. Я здесь кое-что придумал, но пока не скажу что. Только помните: скоро конец нашим бедам. У нас еще будет автомобиль, вроде тех, что гудят здесь на улицах и не дают мне спать».

Старик, однако, не очень-то верил в сметку своего сына и продолжал все делать по-своему.

Потом полили дожди, подошла страстная пятница. Вороны улетели на вершины утесов, нисколько не интересуясь красной крышей нового дома, и восседали там, как на троне. Затем они падали вниз и высматривали потерявшихся в горах молодых овец или подстреленных зайцев, уползавших в заросли умирать. Но воронов опережала лисица, которая была гораздо хитрее их. Когда, обнаружив жертву, они подлетали, лиса по зарослям дрока уже тащила к себе в нору добычу, так же молча, как Теотониу. И впрямь, кто у кого научился?

В ясные часы, когда дом в Рошамбане с его новенькой крышей казался цветущим маком, на фоне темной, поросшей вереском и папоротником горы, Теотониу вздыхал:

— Был бы здесь Мануэл!

— Ваш сын должен вернуться, — говорила дона Мария Ригоберто. — Скоро будет суд, и его освободят. Иначе скалы сдвинутся со своего места!

ГЛАВА VIII

— Язык имеет свои причуды. Вы заметили, сеньор инженер, что слово «суд» хорошо сочетается с целым рядом слов, обозначающих в общем довольно отсталые понятия, хотя слова эти весьма громкие? Например: мученический, благочестивый, жестокий, карающий, несправедливый, продажный. От этих слов веет средневековьем, оставившим по себе дурную славу. Я слышу эти слова, и мне кажется, что до меня доносится похоронный звон; я вижу, как из церкви выходит процессия со святыми, ведет ее монах в черном одеянии, а впереди мальчик-служка с колокольчиком: динь-динь-динь!