Теотониу был очень изобретателен. На зайцев он ставил латунные силки, бечевкой привязанные к камню. Заяц в поисках еды или просто, чтобы поразмяться, скачет по огороду или своей обычной тропинкой и вдруг оказывается в силках. Он всячески пытается вырваться, но петля затягивается все туже. Заяц в отчаянии бьется, катается по земле, визжит, предчувствуя конец. На рассвете Теотониу находит его уже выбившимся из сил, с обмякшими ушами, прекрасная шелковистая шкурка измята, будто подушка. Как приятно дрожащей рукой коснуться мохнатой заячьей шкурки красивого шафранного оттенка с ярко-белыми пятнами! Охота была запрещена, и Теотониу прятал добычу под плащ. В Аркабузаиш или Рошамбану он пробирался тайком, по тропам, известным ему одному. Не раз он едва не попадал в лапы сторожей и дозорных. Но какое-то шестое чувство — чувство лесного жителя — вовремя предупреждало его об опасности. Он знал, что о нем идет слава браконьера, который ставит капканы на кроликов, силки на зайцев, ловит куропаток в запрещенное время. Дозорам теперь помогали люди из Лесной охраны Серра-Мильафриша, и одним из самых усердных был Бруно. Он жил в лагере, менее чем в четверти часа ходьбы от Рошамбаны, и мог почти постоянно следить за Теотониу. Но старый Ловадеуш держался как ни в чем не бывало. Однако, чувствуя, что за ним следят, в свою очередь следил за охранником, который и не подозревал об этом; таким образом, пока ему все сходило с рук. Его верным помощником был Фарруско. Этот худой пес, все время дрожавший, как в лихорадке, и почему-то похожий на голодного, хотя всегда ел с хозяином, может быть только немного уставший, за целый километр чуял, что кто-то идет. Теотониу приучил его не лаять, а тихо рычать, чтобы не обнаруживать своего присутствия.

Фарруско помогал ему во всех переделках, в которые постоянно попадает браконьер, и ни разу никто его не заметил, очевидно, сказывалось его близкое родство с волками, сильными и коварными зверями. Как-то Теотониу и Фарруско отправились ставить силки на парах в Базула-иш-до-Фраде, что между клином Гниды и полем Накомбы. Один верхом вдоль дороги, что вела из Аркабузаиша в Урру-ду-Анжу, а другой низом, почти вдоль реки. Поднявшись со своей лежанки рано утром, когда было еще совсем темно, Теотониу, к своему великому огорчению, увидел, что все кругом покрыто пушистым снегом, который, словно ковер, лежал повсюду толстым и ровным слоем. Фарруско был удивлен не меньше хозяина. Обычно Теотониу знал, когда начнется снегопад, об этом ему говорили и оттенки неба, и полет птиц и насекомых, которые переставали жужжать, и то, как вздрагивал пес, которого еще сильнее кусали блохи, и деревья, которые неподвижно и мрачно застывали в ожидании снега. Снег не шумит, как дождь, и не стучит в дверь, как ветер. Но острый нюх старика чувствовал снег на расстоянии. Посмотрев на горизонт, он определял, придут ли тучи со стороны Эштрелы — и тогда повалит густой снег — или со стороны Монтемуро — и тогда снег будет злой и колючий. Тучи, которые приходили с северных склонов, приносили с собой коварный снег, который называли вором. Он не ждал, когда ему откроют двери, он врывался через дыры и щели в крыше, не спрашивая ни у кого позволения. Еще в три часа утра северный ветер спал, как убитый, и никто не мог бы сказать, что он задумал, а чуть позже он превратился в разъяренную фурию. Посыпал снег, колючий, словно острие кинжала, и к утру все покрылось белым саваном. Такой снег скоро не тает, лишь спустя много дней горы постепенно освободились от белого покрова. Теотониу ждал этого нетерпеливо, как ждут возвращения пленника.

Иногда появлялась луна, и Теотониу, прислонившись к стене хижины, смотрел, как льется ее бледный свет; луна походила на жернов, из-под которого беспрестанно струилась крупчатка. Часто ночью старик просыпался от боли в ушах или от потрескивания соломенной крыши под тяжестью снега. Утром Фарруско мчался в заросли кустарников поразмять лапы в погоне за воображаемым зайцем или по нужде — он был чистоплотный пес, — но скоро возвращался обратно, ему совсем не нравились эти белые мухи, которые нахально лезли к нему в шубу.

В такие дни кролики обычно собирались у ключа, в глубине участка, где снег таял от воды. Кролики словно сами лезли в горшок к Теотониу. На всех соседних холмах он знал места, где они прятались, и незаметно следил, как веселятся эти пушистые шарики, а когда ему было нужно, шел стрелять их. Частенько они собирались на берегу ручья пощипать зеленую травку — теплое дыхание воды охраняло здесь жизнь. В эти дни в горах было много всякого зверья. Со склонов доносился волчий вой. Но ружье Теотониу всегда было наготове и, хотя он был один-одинешенек в этой пустыне, не испытывал ни малейшего страха перед их воем, пронизывающим, как копье. Козочка, подогнув под себя ноги, неторопливо жевала жвачку или щипала сено и сухой папоротник, который был сложен в двух стогах у стены. Она волновалась только в определенный период, а в остальное время была спокойна и покорна, как истинная христианка.

Итак, в одно такое снежное утро Теотониу отправился в Базулаиш-до-Фраде проверить свои силки; пес бежал впереди, принюхиваясь и присматриваясь, однако довольно спокойно — дело предстояло привычное. Первые силки оказались пустыми. Но пройдя немного дальше, старик увидел на снегу след зайца, присыпанный снегом, который выпал позже. Чутье охотника подсказало ему, что добыча в других силках. Увидев опрокинутую рогатку, Теотониу понял, что заяц попался, но уполз в сторону реки вместе с камнем. Внимательно глядя по сторонам, он дошел почти до самой реки и уже начал терять надежду, решив, что зайцу удалось ускользнуть, как увидел, что тот лежит у воды, уткнувшись носом в камень. Неплохая добыча! Старик отодрал зайца ото льда и прикончил. Это был старый беляк. Но тут Фарруско глухим рычанием предупредил хозяина, что кто-то приближается. Старик осмотрелся: двое из дозора и лесник, метрах в четырехстах от него, торопливо спускались с горы, направляясь к месту, где стоял Теотониу. Что делать? Он не собирался бежать. Эти ублюдки не станут долго думать и всадят ему пулю меж лопаток. К тому же парни они сильные, место вокруг голое, как тут побежишь? Однако ждать в бездействии еще хуже. Закопать зайца в снег он уже не успеет. Зайца наверняка отберут, а его самого оштрафуют и отправят в каталажку. Что же делать?

Случайно взгляд старика упал на разрушенный забор с прогнившими и поломанными досками. Он вырвал одну из них, бросил на нее зайца, привязал его к доске бечевой и, воспользовавшись минутой, когда те трое спустились в овражек, бросил доску в реку. Вода подхватила самодельный плот и быстро понесла его. Сначала они, либо не поняв, что здесь делает Теотониу, либо опасаясь, что он их надует, ничего не спросили. Но потом один из них все же не утерпел:

— Покажите-ка, что у вас под плащом!

Старик поднял обе полы. Двое других в это время внимательно осматривали все вокруг.

— Что это за следы?

— И вы еще спрашиваете! Зверей-то здесь полно бродит, наверно, лиса съела зайца. Откуда я знаю!

— А вы что тут делаете?

— Ну уж, конечно, не ворую. Да и зачем вам это знать? Будет глаза таращить, все равно никого это не пугает. Не знаете разве, что у меня здесь луга? Пришел посмотреть, тает ли снег, пора коров выгонять.

— А если мы вас арестуем?

— Арестуете, так придется отпустить. Я ничего плохого не сделал.

— А если шею намылим?

— И этого вы не сделаете, сеньоры, мой ангел-хранитель не даст… — старик кивнул в сторону Бруно, сына Гниды.

Двое ушли, плюнув с досады, а Бруно предложил ему сигарету.

— Закуривайте, дядя Теотониу.

— Ты же хорошо знаешь, приятель, что я не курю.

«Удачно ты вывернулся, Теотониу, — говорил он потом себе. — В полдень погоню коров и поищу, может быть, заяц зацепился где-нибудь за камень». Так оно и было.

В подобных случаях, когда сторожа сталкивались с Теотониу, они не пускали в ход руки, потому что побаивались старика. Убить его тоже было нельзя. Мертвый он был бы еще опасней. А сейчас, когда он жив, когда в нем такая сила, трогать его никто не решался. Говорили, что никто никогда не видел, чтобы он плакал, он был скорее волком, чем человеком. А может, был в сговоре с волками или даже с самим дьяволом.