— Ни за что, сеньор! Я и с быком справлюсь.

Матурина неслась, словно слепая, и мне ничего не стоило дать ей пинка в живот и столкнуть ее в лужу у берега речушки. Она проехалась на боку и, едва выбравшись из грязи, завопила:

— Ты меня убил, бандит!

Дело принимало серьезный оборот. Матурина бежала вверх по реке, туда, где я не мог ее догнать, и орала во все горло на своем наречии:

— Что, проклятый, камней захотел? На вот, посмотри! Вот они! Они у меня здесь!.. — и, нагнувшись, задрала юбку.

Я не мешал ей вопить, а сам в это время осматривал дупло ипе, кустарник и траву вокруг. Наконец негритянка успокоилась и дала мне подойти совсем близко.

— Матурина, ты знаешь, где камни? — спросил я. — Знаешь? Серодио принес их с собой или оставил в Кошипо?

— Не знаю, проклятый, ничего не знаю! А знала бы, все равно не сказала!

— Ну скажи… Со мной будешь… Разве ты не хотела этого?

— Ничего мне от тебя не надо! Видеть тебя не могу, проклятый!

— Что я тебе сделал плохого? За что ты на меня с ножом бросилась? Или ты на Леонсио?

— Причем здесь Леонсио?! Леонсио — это кобель, который сам не знает, что делает.

Я дал знак Леонсио, и он, как вьючную лошадь, погнал перед собой Серодио. Матурина стояла в нерешительности.

Я спросил:

— Идешь с нами или остаешься в этой глуши?

Мы двинулись: я на лошади, с ружьем в левой руке, чтобы сразу стрелять, если Серодио придет в голову бежать. Для большей уверенности Леонсио не отпускал веревку. Негритянка стала собирать свои пожитки.

Шли мы весь день и заночевали на берегу реки, под обрывом. На следующее утро Матурина и Леонсио пошли в лес набрать плодов и еще чего-нибудь поесть. Они принесли бананов и меду. Противно было смотреть, как Матурина кормила Серодио, словно младенца. Через два дня, в течение которых я с трудом терпел все это, Серодио сказал мне:

— Ловадеуш, развяжи меня, иначе Леонсио меня убьет. Я вижу, как он шепчется с Матуриной и бросает на меня косые взгляды. Сегодня ночью они оба ходили в лес и, могу поклясться, потешились там. Я мог бы убежать, если б захотел. Ты спал, как бревно.

— Гм, она видеть не может этого черного…

— Она настоящая шлюха, а я связан, вот Леонсио и пригодился.

— Возможно. Но больше я не позволю им вместе ходить в лес. Будут ходить отдельно.

На следующий день я велел Леонсио набрать плодов, а Матурину послал стирать в луже наши рубашки. Негр долго не появлялся, и я отправил Матурину искать его. А когда и она пропала, я сам пошел искать их, но не нашел. Тогда мне пришла мысль, в которой я побоялся себе признаться, и я повернул обратно. Серодио лежал на земле, а в его груди, вонзенный по самую рукоятку, торчал его собственный нож. Моего коня не было.

Я проклял свою судьбу. Черт побери, когда же я перестану быть дураком? Почему мать не свернула мне шею, когда я появился на свет? Я рыдал, рвал на себе волосы, залил слезами окровавленную грудь моего неверного друга. Силы меня покинули, и я заснул прямо на мертвеце. Очнувшись, я сказал себе: «Ты убийца, Ловадеуш. Да, ты настоящий убийца. Леонсио поступил по твоему наущению. Ты сам его вооружил. Признайся, ты сыграл более подлую роль, чем центурион, охранявший Христа. Рука Леонсио лишь нанесла удар! Зачем же ты доверил ему нож? Более отвратительно нельзя было поступить со своим соотечественником».

Я горько плакал, подавленный своей жестокостью. Но в груди моей еще теплилось что-то светлое. Я закопал несчастного у болота, где земля мягкая, и двинулся в обратный путь наугад. Недалеко от Пушорэу, откуда одна просека ведет до Куиабы, а другая до Диамантины, мне сказали, что кто-то видел негра с негритянкой на лошади, скрывавшихся от какого-то белого, который прикончил в лесу своего приятеля и теперь хотел их убить. Все смотрели на меня с подозрением, и я сказал:

— Этот самый негр его и убил, а я гонюсь за ними, чтобы свершить справедливый суд.

Мой гнев был настолько велик и искренен, что ни у кого не возникло ни малейших сомнений и никто не стал мешать мне.

— Они поехали в Диамантину, — сказали мне. — Верхом.

Достал я себе лошадь и тоже собрался в Диамантину, но на развилке дорог остановился. Зачем мне гоняться за этими негодяями, не лучше ли повернуть на ранчо и там поискать камни? Через четыре дня я был в Куиабе, а еще через день, на рассвете, в Кошипо. Я копал землю, руками перебирал ее, влезал на деревья, искал в кустах, но ничего не нашел. Ровным счетом ничего.

Больше мне в Куиабе делать было нечего. Поехал я в Сан-Луиш-де-Касереш, откуда по реке Парагвай ходит пароход. Он уже собирался отчаливать. Взял я билет на старую посудину «Ладарио», которая плавает больше тридцати лет. Машинистами были парни из Пескейры, а капитаном один старый пират. В Асунсьоне у консула я поставил визу в своем паспорте и в Монтевидео сел на пакетбот, идущий до Португалии. И вот я здесь. Был я богатым, и случилось со мной то, что со святым Петром. Говорят, рано или поздно мертвые мстят. Серодио, хоть и остался на болоте, бродит тут, будто его тело выкопали урубу^[18], душа его молит о сострадании! Но мои руки не запачканы кровью этого человека. Не я его убил!

— Доктор Ригоберто говорит, что за жизнь человека никакими деньгами не заплатишь, — сказал старик. — Видно, так оно и есть. Но я одному все же кишки выпустил. Было дело. Не сдержался…

Сын ничего не ответил. Оба замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Уже темнело, две маленькие звездочки зажглись рядом с Венерой.

Мануэл Ловадеуш снова заговорил:

— Теперь, отец, слушайте дальше, осталось немного. Уже прошло несколько месяцев, я много думал о том, где вор мог спрятать сокровище. Знаете, где? Близехонько от того места, где стоял наш шалаш, на той же реке Кошипо. В норе броненосца!

— В норе броненосца… А кто это?

— Животное, которое роет в земле очень глубокие норы. Однажды Леонсио увидел, как броненосец роет нору, убил его, заровнял землю и сказал: «Вот и готов тайничок для кого-то». Как это я раньше не сообразил! А теперь уже Поздно. Мое богатство осталось там, глубоко в земле, там он спрятал камни. Как только он понял, что я слежу за ним, он спрятал камни и сбежал. Притаился, словно трусливый бандит в надежде, что страдания и тоска по родине заставят меня вернуться в Португалию. Он сбежал, не взяв ничего, но где-то он спрятал алмазы… Только там… в норе броненосца. Эта мысль у меня из головы не идет. Там он их спрятал! Там, могу поклясться!

— Как сказать, — заметил отец. — Ведь он помнил, что ты знаешь о норе…

— Что вы! Он об этом не думал, я уверен. — И, немного помолчав, Мануэл добавил: — Когда-нибудь, если удастся, я доберусь туда…

— Забудь об этом. Это тебе не по силам. Тебя ждет там смерть. А вдруг Леонсио ловушку для тебя приготовил? Распустил слух, что Серодио убил ты…

— Не может этого быть.

— Правосудие часто бывает несправедливым и слепым.

— Это верно, но я слышу, убитый взывает к нему, я должен смыть со своих рук кровь Серодио, потому что, хоть он и ничтожество, я виноват в его смерти. Я заслужу прощение, если сделаю благо для нашей деревни… и если правосудие не всегда справедливо, как вы говорите, все же часто оно бьет в цель. Голос Серодио может мне помешать, прости господи этого негодяя! Но не нужно его бояться! Сильнее его голоса голос, который зовет меня взять закопанное там богатство. Подумайте только… ведь его хватит, чтобы купить весь здешний приход… что там приход — целую округу.

Отец задумался.

— Брось ты это, — сказал он потом. — Забудь! Все это уже в прошлом… Не забивай себе голову мрачными мыслями. Дом мы закончим с божьей помощью.

— Не могу, отец, не могу! Эти камни слепят мне глаза. А если б вы знали, сколько они стоят! И какие красивые! И сколько можно сделать для деревни, продав их!

— Успокойся, сынок! Твоя жадность тебя погубит. Она не пускает тебя, словно тюрьма. Серодио так или иначе будет отомщен…

И отец и сын плакали, но слез друг друга не видели, потому что совсем стемнело.