— Пойдем вместе.

С пустыми котомками за плечами пошли мы в Куиабу — столицу штата Мато-Гроссо. Однажды в воскресенье я очутился на мессе, которую служил польский священник. Мне показалось, что я снова на родине. Святые — такие же, как и у нас, а падре напомнил мне Исидоро Кападиньо, который только и знал, что в носу ковырять да вшей бить. Сколько лет я не слышал мессы, святой боже! Вместе с молитвой летел я на родину и только стыд помешал мне заплакать. Когда месса кончилась, мы вышли в сад, чтобы послушать, как поют птички на пальмах, и нам было приятно до слез, словно пели наши дрозд и соловей.

Какой-то человек медленно подошел к нам и сказал:

— Слушаете жоао-до-барро? Это вон тот желтый, большой лентяй и щеголь. Поет так, что растаять можно, а другой, тот, что с краю доверчиво смотрит на вас, азулао. Никогда таких не видели?

— Нет, не видели. У нас на родине таких нет.

— Я вижу, вы португальцы… Я тоже. Здешние редко на птиц смотрят. Наверно, работу ищите?..

Мы кивнули, и он сказал:

— Слушайте, друзья, много народу работает в верховьях рек и на приисках, где добывают драгоценные камни и моют золото. Я уже ходил туда и по контракту, и для себя работал, но мне не везло. Был и недалеко отсюда, на реке Куиаба, там тоже не лучше. Законтрактовался я тогда в Санта-Рита-до-Арагуайя и отправился за алмазами в Шападинью на всем известную фазенду Кампо-Бонито. Не слышали? Что там было хорошо, так это бабы: и негритянки, и мулатки. И все были очень сговорчивые, у них от хозяина было задание удерживать мужчин. Многие не вернулись оттуда! Ну, а я решил, что сын моего отца не дурак, заработал денег, чтоб на дорогу хватило, и смылся оттуда подальше. Мой приятель Рафаэль — испанец с Балеарских островов, — промывая песок, нашел драгоценный камень больше чем в двадцать каратов. Унести его он не мог, — слишком много было глаз, тогда он вдавил его ногой в землю, а сам пошел копать дальше. Один кабокло^[16] заметил это, но не подал вида и ночью явился со своей лопатой на то место. Там они и столкнулись; Рафаэль начал выкапывать камень руками, а кабокло тут как тут. Рафаэль стал кричать, что он вор, и тот набросился на него. Но Рафаэль, парень бывалый, выхватил мачете. Однако и кабокло был не промах, он дрался с такой силой и яростью, что было ясно: кто-то из них живым не уйдет. Рафаэль по самую рукоятку всадил нож ему под сосок.

Пришлось испанцу смотаться в лес, ведь теперь не только правосудие, но и все цветные были против него. То ли он заблудился, то ли его убили, но никто не видел его больше. Кто-то говорил, что он попал в плен к диким индейцам, которые живут в горах Паресис и называют себя намбикуара, будто они держат его на мельнице. А на приисках Кампо-Бонито, если я что и заработал, так это венерическую болезнь, которая теперь не расстается со мной, потому что она у меня в крови, уже не говоря о лихорадке. Бросил я ремесло старателя, оно лишь каторжникам подходит. Проклято оно богом! Богатеют там только те, кто душу дьяволу продает. Так неужели вы, приятели, тоже хотите дать ему расписку кровью? Нет, душа наша принадлежит творцу небесному и святой деве Марии.

— Истинная правда, — согласились мы в один голос. — Кто же променяет, даже на все богатства мира, душу, принадлежащую богу?

— А когда разбогатеешь, можно порвать эту расписку? — еле слышно спросил Серодио, который был очень набожным.

— Вот этого я не могу сказать, — ответил незнакомец. — Зато знаю, где есть хорошая работа для свободных людей. Хотите? Вам дадут аванс и инструмент. Вы будете искать каучук для одного голландца, который держит лавку в Сан-Луиш-ди-Касереше. Будете собирать каучук, это нетрудно. Работать придется в лесу, но вы ни в чем не будете нуждаться, ни в чем! Бабы тоже будут — черные, индианки и даже белые.

— Нет, сеньор, — возразил Серодио этому обольстителю, — спасибо. Мы уже законтрактовались. Если б немного раньше, мы бы подумали, но теперь поздно, даже если вы предложите нам место казначея в государственном банке. Мы идем к реке Гарсас, на фазенду Жабутикабал, и, видимо, так господь хочет.

— Вы потом пожалеете…

— Может быть.

— Никому не живется лучше, чем сборщикам каучука.

Хитрость этого человека мы сразу раскусили. Серодио знал в Кампо-Гранди одного кабокло, который с детства собирал каучук, работал как вол и с каждым годом все больше увязал в долгах. Нищета пожирала его, как раковая опухоль. Хозяин давал ему в долг рис, фасоль, кофе, вяленое мясо, курево, соль, и если год был неурожайный и каучука собирали мало, то денег не хватало даже расплатиться за еду. А если урожай был богатый, то хозяин снижал цены на каучук, а на продукты взвинчивал так, что долг все равно нельзя было покрыть. Так или иначе, а сборщики всегда оказывались ему должны. Получалось, что если ты завербовался и сделал первый сбор, из его лап уже не вырвешься. Это был заколдованный круг.

— Никому не живется лучше, чем сборщикам каучука… — снова повторил он.

— Ну и что ж, ведь мы уже завербовались. Если бы не это, можно было бы поговорить. Прощайте и не обижайтесь.

Однако вместо того чтобы пойти на реку Гарсас, которая была у черта на куличках, вдали от людей и жилья, там, где свирепствовали индейцы и лес кишел ягуарами, мы остановились поблизости от города, на реке Кошипо. Были еще прииски на реке Куиаба, которая протекала совсем рядом, но мы прослышали, что ранчо там плохое, хозяин — вор и люди пропадают ни за понюшку табаку. К тому же говорили, что на реке Кошипо россыпи богаче. Если там и не было алмазов, зато были аметисты, на которые тоже большой спрос.

Мы сделали заявку на долину реки Кошипо и ее притоки и увязли в этом деле с головой. Сатанинская жизнь! Хуже собачьей! Стоишь по пояс в яме и перебираешь породу, просеиваешь ее через грохот, смотришь в оба, как курица, которая выискивает зерна. Дни шли, а мы еле наскребали на стаканчик. Так продолжалось долго. Подружка Серодио тоже ходила работать, но она была совершенно бессовестная и не раз воровала камни и отдавала их белым, ибо не было мужчины, который удовлетворил бы ее похоть. На ранчо из-за нее то и дело разгорались скандалы. Если ей приспичит, она ложилась с первым встречным. Но была она бабой сильной, крепкой и страстной, и не было, как говорили все, кроме меня — ведь я ни разу не имел с ней дела, — лучшей подружки, чтобы приятно провести ночь. Мы работали от зари до зари и только и мечтали, как бы выспаться, но часто комары не давали нам сомкнуть глаз. А болезни? Один раз Серодио подцепил клеща, и мы с ним порядком намучились.

К концу первой недели результаты наших поисков были плачевные. Мы чуть не умерли от голода, ведь в сертане умирают от голода, даже если вокруг растут бананы и кокосовые орехи. Голодный бросается на все — на мясо броненосца, ящерицы, корни маниоки. Сотни людей бродили по руслу реки, которая почти пересохла в эти месяцы, когда у нас стоит зима. Вы даже не представляете, что это такое. Каждый тащит породу и промывает ее в ямах с водой, которые еще кое-где уцелели. Потом из ям выбирают грязь решетом или миской, и те, кому повезет, находят алмазы или аметисты. У негритянки Серодио были глаза рыси и душа ведьмы. Иногда случалось, ей чертовски везло. Мы, как и другие старатели, построили хижину из жердей и покрыли ее сухими листьями. В одной половине жил Серодио с негритянкой, в другой — я. Баб там хватало. А Матурина, эта вертихвостка, не раз пыталась лечь со мной, но не на того напала. Как я уже сказал, она спала и с белыми, и с кабокло, даже самый никудышный негр годился ей, если не было других. Но кто пренебрегал ею, становился ее врагом. А над одним тамошним негром, Леонсио до Жауро, который работал на прииске и постоянно волочился за ней, она прямо-таки издевалась. Был он смелый, злой, сильный, с приплюснутым носом и вывернутыми, толстыми губами. Здоровенный парень. В драке никто с ним не справлялся. Один антрепренер из Парагвая предлагал ему выступать на ярмарке, но он отказался. Разлучить его с Матуриной было все равно, что убить его. На наше несчастье, он прямо прилип к ней. И хотя я перемывал породы больше, чем они оба, иногда ночью и мне было не до сна. И все же это была не та жизнь, о какой мы мечтали!