Он многозначительно поднял указательный палец, и Сергей Николаевич с удивлением заметил, что палец этот оказался вдвое длиннее, чем ему положено было быть от природы.

– Слово, – продолжал Сухощавый, – выражает все Божественное могущество Отца. Оно вне всяких качеств, и Слово это – Сын Божий.

– Но-но-но! – Сергей Николаевич повысил голос. – Вы не больно-то! Слово слову рознь!

– Совершенно с вами согласен! – обрадовался Сухощавый, причем так громко, что на них удивленно оглянулись. – Здесь существует одно очень важное различие, – засипел он, понижая голос до шепота. – Произнесенное Слово несет в себе все, оно может выражаться и изменяться, но Слово произносящее неизменно и вечно, так как заключено в Слове выраженном и рождается непрерывно.

– Да, – согласился Сергей Николаевич, – духовный мир заключает в самом себе вечное начало.

А сам подумал: и зачем я разговариваю с этим психом?

– Вот именно! – гаркнул Сухощавый, и снова на них обернулись. – Все творение есть произнесенное Слово, в котором слышится Слово Живое и которое есть Сам Бог. Это Слово – душа творения.

– Да-да… – рассеянно поддакивал Сергей Николаевич.

Он вдруг вспомнил, что забыл пробить билет.

– Чего «да-да»? – обиделся Сухощавый. – Пошел ты к чертовой матери!

И он в негодовании покинул купе.

– Забавный малый, – глуповато улыбаясь, пробормотал Сергей Николаевич, обращаясь к мужчине, сидящему за столиком напротив. – Не в себе малость.

Он пошарил по карманам, заглянул в папку, но билета так и не обнаружил. Мужик напротив подозрительно пошмыгал носом, словно принюхиваясь к чему-то, утер соплю, но промолчал. «Вот наказанье-то, – сокрушался Сергей Николаевич, – а если контролер поймает?..»

Не придумав ничего лучше, он вставил в компостер десятирублевую бумажку, пробил ее и начал пробираться к выходу. Поезд подъезжал к станции, в тамбуре уже толпились старухи с рюкзаками, узелками и чем-то вонючим.

– Слово, слово – врать здорово… – напевал Сергей Николаевич, нервно теребя в руке фальшивый билет.

Но и этим все не закончилось. Получилось так, что он ошибся станцией и слез на целую остановку раньше. А тут еще, как на грех, смеркаться начало. Город кончился, дома остались позади, и со всех сторон его обступил лес. Темный, высокий, зловещий. Лес казался живым существом. Существом грозным и чем-то недовольным.

– Раненый зверь, раненый зверь… – повторял Сергей Николаевич, закрывая голову папкой.

Очень скоро дорога зашла в тупик. Она просто-напросто уперлась в неприступную стену тополей, и свернуть с нее было некуда. Потоптавшись на месте и неизвестно кому отвесив нелепый поклон, Сергей Николаевич развернулся и зашагал обратно. А лес продолжал шуметь.

– Раненый зверь, раненый зверь… – бормотал Сергей Николаевич, стараясь глядеть только себе под ноги, – он мстит, раненый зверь…

– Как комар! – крикнул кто-то из чащи.

Сергея Николаевича охватила жуть. Он понял, что в лесу этом обитает Зло. Да, а слов там нет совершенно. Словно отвечая на его мысли, лес зашумел еще сильнее. Небо совсем заволокло тучами, и со всех сторон стали сбегаться Тени.

«А я вот что сделаю, – решил Сергей Николаевич, – пойду-ка я своей дорогой и не буду ни на что обращать внимания». Он спустился в подземный переход и, перебежав по нему на другую сторону улицы, оказался в безопасности.

– Словом убить можно, словом напугать можно, словом и излечить можно! – констатировал он, ставя свой дипломат на землю и усаживаясь на него верхом.

– Это верно, – отозвался проходящий мимо молодой человек. – А вот вы бы лучше сказали, который у нас теперь час.

– Пять минут.

– Это метафора?

– Нет, аллегория.

– Ну и на здоровье! – И молодой человек потопал дальше.

«На кого же он похож? – думал Сергей Николаевич. – Кого же он мне напомнил?..»

– Мат сплошной, и все не по существу, – воскликнули справа.

– Да сами вы дурак! – обиделся Сергей Николаевич и, взяв папку под мышку, направился в сторону Центральной площади.

«Тоже мне, умник выискался, – рассуждал он, брезгливо обходя наваленные на тротуаре груды пожелтевших, невероятно истрепанных книг. – И вовсе интеллект зависит не от словарного запаса. От умения мыслить – вот от чего он зависит! Да-да, потому-то эти болтуны ничего и не могут: они болтают больше, чем говорят, свистят больше, чем дышат.

– А сами-то вы, Степан Данилыч? – с укоризной проскрипели справа.

Сергей Николаевич обернулся и увидел, что рядом с ним идет Сухощавый.

– Во-первых, я не Степан Данилович, а во-вторых…

– Это не важно, – перебил Сухощавый. – Вы ведь поняли, что я обращаюсь именно к вам.

– Да, но только потому, что больше здесь никого нет.

– А я? – обиделся Сухощавый.

– Вы? Ну не с самим же собой вы говорили.

– Нет, с вами и говорил.

– А почему же тогда называли меня каким-то Степаном Даниловичем?

– Да какая вам разница?! – Сухощавый остановился и досадливо топнул ногой. – Люди свои, сочтемся. Вы меня поняли, я вас понял, чего вам еще надо?

И тут Сергея Николаевича осенило. Он попросил Сухощавого постоять здесь минутку и никуда не уходить, а сам помчался в гастроном.

– Хлеб у вас есть? – спросил он продавщицу и уточнил: – Единый.

– Нет, Единого нету, – очень холодно и даже хамски.

– А что есть?

– А чего вам надо-то? – с усмешечкой.

– Еды надо.

– Нет, – удивленно, – еды нет…

Расплатившись, Сергей Николаевич вышел из магазина черным ходом. «Жуд» – вот какое слово занимало его теперь. Кто это или что это? Жадный еврей или неядовитая змея? А какого оно цвета (…желтого!..) и как ассоциируется с «пенопластом»? Впрочем…

И тут прогремел гром.

Когда Сергей Николаевич открыл глаза, трамвай стоял на светофоре. Сухощавый по-прежнему сидел рядом, но вид у него был такой, словно он воды в рот набрал. Сергей Николаевич зевнул и достал из папки рукопись.

«Аппельпост», – гласила первая страница, и Сергею Николаевичу представились апельсины. Дальше – больше: «Швах», «Шемхамфораш», «Хворапха» и какая-то «Рюха». В голове от всей этой мерзости зашумело. Сергей Николаевич захлопнул папку, искоса взглянул на Сухощавого и, когда трамвай остановился, поспешил сойти. Ни в какую редакцию он уже не собирался. Ему хотелось только одного – поскорее найти первую попавшуюся помойку и выбросить проклятую папку вместе с этим несчастным аппельпостом к чертовой матери.

– Зачем же так? – удивились справа. – Вы лучше мне ее подарите.

Конечно же это был Сухощавый.

– Вам? – спросил Сергей Николаевич, пряча папку за спину. – А что вы с ней, интересно, будете делать?

– Как что? Я буду ее разгадывать!

– Разгадывать?

– Да, разгадывать. Слова, которые лежат в ней, очень нуждаются в том, чтобы их разгадали. – Сухощавый облизнулся. – Поймите, любое Слово должно нести в себе какой-нибудь смысл. Оно было у Бога, и Оно было Бог. Если смысла нет, Слово перестает быть Словом (да даже просто словом) и может наделать немало бед. Я занимаюсь тем, что ищу смысл в тех словах, в которых другие найти его уже давно отчаялись.

Сергей Николаевич выпятил нижнюю губу и сказал «пф-ф».

– Прошу вас, – Сухощавый молитвенно сложил руки, – отдайте мне папку.

– Черт с вами, – Сергей Николаевич высокомерно швырнул папку на землю, – забирайте.

Сухощавый упал на колени, схватил папку и, раскрыв ее, жадно принялся перелистывать страницы.

«Господи, – подумал Сергей Николаевич, – да он набросился на нее, словно дикий изголодавшийся зверь на кусок говядины. Нет, это очень опасный тип (…совсем не как комар…), с ним надо держать ухо востро». И тихонько, на цыпочках, чтобы Сухощавый ничего не заметил, Сергей Николаевич стал отступать.

– Шемхамфораш… Швах… Шемхамфораш… – шипел Сухощавый над папкой.

Спасло слово «зуд»: Сергей Николаевич со всех ног бросился наутек.