Противоречие. В самом корне существа, именуемого Норн. Тоска по полузабытому дому и желание забыть наконец-то. Норн. Родители были шутниками. Самому создавать нить своей жизни.

Простой земной мальчишка, даже не отличник, даже не мечтатель. Драки, любовь к поджиганию и взрывам, крыши, заборы, ободранные коленки, пластырь на щеке. И космос, бесконечный, в звездах, в давно угасших точках, которые слишком поздно донесли свой свет до тех, кто мог бы ответить. Ощущение раздвоенности личности…

Есть вещи, о которых не удается забыть, даже во сне. Из пасторальных картинок, из сентиментальной ностальгии один и тот же сон превращается в кошмар, который преследует даже в пьяном беспамятства

Улица, залитая солнцем, узкая улочка крохотного провинциального городка, забытого богом и цивилизацией. Дворики, двухэтажные домики, здесь ничего не меняется сотни лет. Садики, деревянные заборы. И сирень. Вездесущая пьяная сирень. Весна. Норн идет но тротуару, стараясь не наступать на трещинки и перемычки каменных плит – игра, знакомая с детства каждому земному ребенку. На улице пусто, раннее утро. Сирень свешивается тяжелыми гроздьями цветов прямо над головой, стоит протянуть руку – и все это богатство станет твоим. Можно притащить домой охапку темно-бардовой, сиреневой и даже белой сирени, поставить в вазу и ночью бредить неведомым от одуряющего запаха. Норн идет вдоль кустов сирени, и чувствует запах. И вдруг он понимает, что видит желтую, красную, синюю сирень. Цветки ее из беззащитно-хрупких становятся жадно-манящими, огромными, краски кричат. И вот уже он бежит все быстрее, быстрее, дома и улица незнакомы, хотя он видел из тысячи раз, но дороги домой никак не может вспомнить, все заслоняет сирень. И солнце из мягкого весеннего акварельного становится жгучим, полуденным. А он все бежит, кусты сливаются в линию смазанных пятен, а потом и вовсе в одно грязно-бурое. А потом мир растрескивается, как старый тротуар, и сквозь трещины течет Пустота, становится трудно дышать. И Норн просыпается за мгновение до того, как легкие разорвутся от колючей пустоты безвоздушного пространства. За мгновение до смерти. И тоска, граничащая с сожалением – почему не хватило опять этого последнего мига.

Норн резко^: открыл глаза, потому что вспомнил. Вспомнил вчерашний вечер, и стало стыдно, даже страшно.

Потолок был белым, чистым. Норн лежал на мягкой, огромной кровати, на нем легкое теплое одеяло. А рядом – Норн скосил глаза, боясь пошевелиться – рядом, свернувшись калачиком, лежала вчерашняя девушка, капитан Зонкия Ама.

Девушка была совершенно голой. Простынка, которой она укрывалась, сбилась в комом в ногах. Распущенные волосы разбросаны по подушке, ладошки сложены под щекой – Зонкия спала. Норн подумал, что благоразумнее, всего было бы удрать, но как выбраться отсюда, не разбудив девушку? Тем более, голова Норна гудела по-прежнему, и хотя соображать он уже мог, но вовсе не был уверен, что сможет бесшумно передвигаться. А потом… мама!… кажется, кроме одеяла, на нем ничего нет, и в окрестностях кровати ничего похожего на одежду не наблюдается.

Господи, что здесь вчера происходило? И вчера ли?

Может, убежать, пока не поздно? Но как это сделать бесшумно? Второй выход – притвориться спящим и подождать, пока Зонкия проснется, а там видно будет. Но неизвестно, сколько еще ждать, Норн почувствовал, что спина его затекла, во рту пересохло – ужасное положение. Лежать, не двигаясь, рядом с обнаженной женщиной. Мама дорогая, лучше бы он, действительно, не просыпался!

Зонкия пошевелилась. Норн не мог этого видеть, он чувствовал, как она потянулась, немного погодя, спрыгнула с кровати, зашлепала босыми ногами по полу, кажется, ушла. Норн осторожно приоткрыл глаз, Да, комната пуста, самое время смотаться. Вот только нигде не видно одежды. Он попытался заглянуть под кровать, даже спустился на пол. Когда Зонкия вошла, он успел вскочить на ноги.

– День добрый, зайка,– на ней был длинный махровый халат нежно-бежевого цвета. Норн застыл, подумывая, как бы провалиться сквозь землю. Девушка, будто не замечая его состояния, обошла его, набрала код в стене, кровать стала сворачиваться.

– Вещи твои уже высохли, посмотри там, в ванной, в сушилке, – по ее

тону невозможно было понять, что она думает, и никаких намеков на вчерашнее. Норн отправился искать ванную, стараясь вести себя так, будто всю жизнь только и делал, что расхаживал нагишом по номерам люкс дорогих гостиниц на глазах у совершенно незнакомых девушек, будучи абсолютно не в состоянии вспомнить, что же произошло накануне. Ему казалось, будто Зонкия улыбается ему в спину. "Зайка". Вещи действительно высохли. Оказалось, что форма "Зет Абрис" действительно была зеленой, точнее, индиговой, о чем Норн успел позабыть – стиральные машины на корабле никогда не чинили, а в портах было не до того. Поразившись, до чего, однако, приятно одевать чистое, Норн внезапно вспомнил, как Зонкия вчера раздевала его. Как младенца. Он, кажется, сопротивлялся. Господи, что ей нужно?

Выйти из номера незамеченным не удалось. Зонкия стояла, оперевшись спиной на косяк двери, и наблюдала, как он ищет выход.

– Я, это… пойду? – робко спросил он.

– Как хочешь, но завтрак уже на столе. Может, сначала все-таки поешь? – она кивнула в сторону комнаты, из которой действительно раздавались запахи. Норн уже не знал, чего ему делать, скорее всего, проснулось любопытство – правда, чего этой странной девушке нужно от забулдыги штурмана.

В этом кресле нельзя было сидеть робко, на краешке, оно было создано специально, чтобы, расслабившись, наслаждаться покоем, Норн не стал спорить с создателями мебели, откинулся на спинку.

Зонкия протянула стакан с темной жидкостью.

– Сначала это.

Норн недоверчиво покосился на незнакомый с виду напиток, а потом решил – где наша не пропадала. Он слышал о том, что существуют такие женщины, которые весьма интересуются молодыми бесхозными звездолетчиками и готовы тратить свои безмерные капиталы на то, чтобы… Тьфу. Тем особам обычно лет за шестьдесят, и уж наверняка они не носят на груди капитанских значков. К тому же Норн отнюдь не считал себя красавцем – грязный, небритый, костлявый, с кривым носом и бесцветными глазами…

– Голова-то как?– поинтересовалась девушка, когда Норн осушил стакан, напиток оказался на удавление приятным, и голова, действительно почти перестала гудеть – хоть начинай недельное турне заново.

– Ничего, – стало опять неловко.

– Ты что, язык проглотил, или от природы молчун?

– От природы.

– Понятно, – согласилась девушка. Она сидела в своем кресле, край халата сполз к ее ногам, словно нарочно пытаясь дразнить Норна. Ну, нет, такие номера не пройдут.

– "Зет Абрис", торговый флот Зеты. Чего это людей так тянет служишь псоглавым? – спросила она вдруг Зонкия, разглядывая Норна, будто бы он выставлен на продажу.

– Они не умеют пользоваться собственной техникой. Жалко.

– Их жалко или технику? – поинтересовалась девушка, обрадовавшись, что он, наконец, заговорил.

Норн решил не сдаваться.

– Их-то чего жалеть? Головы, как у бульдогов, и характер такой же.

– Разбираешься в породах собак? – она изучала его. Пусть, в конце концов, его еще никто никогда не изучал.

– Да. А что?

– Ничего, интересно. Ну, и как машина?

– Гусеница? Нормально, Если можно считать нормой годовую отсрочку ремонта и прочее и прочее.

– Действительно, жалко, хотя гусеница и с ремонтом долго не живет.

Она болтала. Обычно девушки ее возраста так болтают о тряпках, музыкантах и побрякушках. Хотя, Норну не часто приходилось сталкиваться с девушками, к зеттам девушки не нанимались, из-за запаха.

– Почему? – за корабль было обидно, хотя она и права.

– Так, практика.

– А у тебя что?

– Жучок,– небрежно произнесла она, будто бы жучки прямо так и летают на каждом углу. Норн присвистнул,