Повернул Сотон голову и разглядел в разноцветном колыхании/что его верная спутница на боку лежит. Бросился поднимать, да поздно. Она ещё не остыла, но снег на боках уже не таял. Тут уж ханыга разрыдался в голос: такого друга потерял. Но слёзы слезами, а о себе думать всегда нужно. Достал из ножен клинок и принялся снимать светлую шкуру, пока та не примёрзла к быстро леденеющему мясу и не превратилась в ломкое корьё. Ах, псы Пулькэ из страны мрака, предвестники смерти!

Напророчили! Поднялась такая пурга, что нос из юрты высунуть страшно. Хорошо, что успел по тихой погоде порубить подругу верную на куски и сложить у входа. Она и после смерти своей его, Сотона, спасала. А брось он её неразделанной, так, пожалуй, и не разыскал бы теперь в круговерти и злых ледяных порывах пурги чёрной. Вечная тебе память, светлая верблюдица. У тебя и утешение есть, остался после тебя белый верблюжонок. Вырос уже, поди, на мундаргинских травах. И его Сотон пожалел, всех он нынче жалел, готовый покинуть срединный мир. Войдёт верблюжонок в пору мужественную, а пары себе не сыщет: нет в Тункинской котловине других верблюдиц. Жевал ханурик несолёное верблюжье мясо и поливал его редкими слезами.

За дровами юртаунец ходил, обернув вокруг брюха петлю арканную, а свободный конец привязавши к главному шесту юрты. Иначе потерялся бы в мешанине чёрного снега. Заблудился бы в двух шагах от жилья, не отыскав обратной дороги. А так валил нетолстую лесинку, нарубал кусками и, возвращаясь по верёвке, вбивал их в сугробы, ставя на попа. По тому частоколу и возвращался к стволу поваленному, оттащив охапку дров в жилище простуженное. Палил огонь и прислушивался, когда пурга кончится. Так и пережил напасть страшную.

За эти дни снегу намело выше крыши. Кое-как откопался путник, выбрался – так и хочется сказать, на свет белый! – в темень полярную и услышал звон бубенчика и голоса людские. Обрадовался несказанно, потому что не представлял себе, что делать станет, когда мясо верблюжье кончится. Охотиться в темноте он не умел, да и как охотиться? Юрту на себе не уволочёшь, а налегке бродить по лесу – так без жилья останешься: как его потом отыскать без света? По собственным следам? Но и их ещё пойди поищи, когда ночь кругом. И вдруг люди!

– Эге-гей! – закричал Сотон. – Люди! Тут я! Голоса стихли, зато звон колокольчика раздавался всё отчётливей, и вскоре среди деревьев путник разглядел ветвистые оленьи рога. За оленьими упряжками, всего их оказалось три, скользили низкие саночки. В саночках сидели закутанные в меха человечки. Упряжки притормозили у снежной ямы, ведущей в походную юрту, меховые седоки спрыгнули на наст и оказались крепкими розовощёкими парнями.

– Здоровья вам, – поприветствовал их пришелец.

– И тебе здоровья, бачка, – молодыми голосами отвечали оленные людишки.

Очень Сотону понравилось, что его величают Батюшкой – высшим североармейским божеством. И тут же напыжился и принялся соображать, как бы такое здравствование половчей использовать. Как поддержать в незнакомом народе веру в своё божественное происхождение?

– Заходите, гости дорогие, – слащаво сказал Сотон, – в жилище моё скромное, угощу я вас на славу мясом невиданным и напитком чудесным, что веселит ноги, греет кровь и радует голову! – И рукой указал на снежную яму.

Кто ж от такого приглашения откажется? Пришелец скатился на заднице ко входу в юрту, оленные люди за ним следом съехали. А он мигом подмолодил огонь дровишками, подвесил котёл, зачерпнувши снега прямо за порогом, и принялся рубить верблюжью ногу. Гости во все узкие глаза смотрели на часть тела невиданного зверя и вслух гадали.

– Медведь?

– Не-а.

– Марал?

– Не-а.

– Конь?

– Не-а.

– Верблюд! – важно объявил хозяин.

– Кто-кто-кто? – вскричали хором оленные люди.

– Верблюд, – повторил Сотон и показал шкуру. Гости долго и придирчиво разглядывали шерстяную кожу неведомого существа.

– Ты – великий охотник! – наконец решили они. – Из нашего рода никто таких зверей не добыл. И из рода Торганэя никто, и из рода Мудико… А как он выглядел, верблядь, пока ты не перерезал майин-нити, за которые боги держат души всего, что шевелится?

Сотон подобрал выкатившийся из очага остывший уголёк и на обратной стороне шкуры нарисовал, как сумел, двугорбого верблюда. Гости долго и восхищённо ахали, водя пальцами над примитивным изображением. Особенно их поражали горбы.

– Волна-зверь! – кричали они и гулко били друг друга в груди. – Выше коня? – спрашивали. – Выше лося?

– Выше, – заверял Сотон.

– Да ты, наверное, сам Синкэн, покровитель охоты?

Сотон ухмыльнулся и поклонился, но не сказал ни да, ни нет. Хотел сперва разобраться в божественной иерархии, чтобы не угодить впросак. А то назовёшься второстепенным именем, а потом кусай локти. Вот ежели станут величать Батюшкой, тогда он не откажется. Но всему своё время.

В закипающую воду мяса навалил, не жалея. А чего жаться? Теперь-то при местных охотниках он не пропадёт. Вон у них какие луки славные, а к ним глаза молодые и пальцы крепкие. Лица розовые от хорошей пищи, сразу видно, что мороженого мяса не едят, парным питаются. Э-э, подумал Сотон, прежде чем угощать гостей жилистой верблюжатиной, налью-ка им сперва мухоморовки. Зальют щёлки и не почувствуют, что за дрянь трескают.

– Вот, угощайтесь сомагонкой, напитком невиданным, – сказал, наливая в глиняные чашки из кедрового бочонка. Заветный прозрачный кувшин был занят. Там дрых без задних ног Чучуна, левая его половина.

Гости для приличия неторопливо омочили губы, но почувствовали ягодную сладость и далее пили маленькими глотками, но без опаски. Хмель очень быстро ударил им в головы, и старое заветренное мясо пошло на ура. Парни ещё и заверяли Сотона, что подобной вкуснятины в жизни не пробовали. Хозяин же пить не стал, впервые в жизни воздержался от употребления хмеля, потому что от трезвого понимания местной обстановки зависела дальнейшая жизнь: быть ли ей лёгкой и приятной либо, как прежде, выпадет бродить неприкаянным от огня к огню. Он с удивлением наблюдал, как гости впадают в транс, запросто общаясь с духами предков и своими богами краевого значения.

– Что видишь? – расспрашивал он парня по имени Олокто, в которого вселился родовой предок Сеченко.

– Вижу битву великую у горного Пояса. Рогатые яростно отбиваются, полковник Сеченко укрывает отряд за скалой, дожидаясь малейшей бреши в рядах противника. Ага! Армия светло-русых с ленточками на лбу теснит рогатых и прижимает к утёсу. Проход есть! Сеченко командует трубачу, тот сигналит атаку. Наши рвутся в брешь, чтобы просочиться в глубь расположения врагов и прорваться к их богатым обозам. Не успели! Прореху залатали рогатые в бронзовой броне. Они закрылись большими щитами и выставили вперёд рога и копья. Отбой! Здесь только коней зря потеряешь. Наши разворачиваются и скачут назад. Сеченко машет рукой, указывая на север. Там, возможно, отыщутся безопасные проходы в тылы. Едут не спеша, чтобы не запалить лошадей. Полковые обозы тянутся сзади. Отыскивается ещё одно ущелье, но и там стоит стеной рогатый отряд. Дальше, ещё дальше! Слева громоздятся гранитные стены, их оседлали полки южных. Бьют из луков. Сеченко приказывает отойти подальше, куда стрелы не долетают. Что за невезение? Либо горы крутые, либо отряды врагов. Нигде нет безопасного пути вперёд. Неделя конного перехода, и везде одно и то же: не враги, так скалы. Да будет ли наконец ровное-то место? Из открывшегося пространства на полк Сеченко налетает конница рогатых! Совсем обнаглели, нет, чтобы спокойно стоять, загораживать ход, они ещё и контратакуют. Труба зовёт отходить, наши планомерно отступают, прикрывая обозы. Враги не отстают, рвутся за трофеями, наши бросают им, как кость собаке, самое ненужное: полковые кухни, стариков и старух, боевое знамя. Рогатые преследуют! Видно, наша каша им поперёк горла стала. Мы же применяем военную хитрость: отходим не только днём, но и ночью. Хорошо, что луны нет, небо тучами затянуто. В густом тумане рогатые теряют наш след. Ура! Наша взяла. Теперь уже не спеша мы двигаемся на восток. Если и там окажутся рогатые, то пожалеют, что на свет родились. Ух, станем их рубить в хвост и в гриву! Впереди большая река. Рубим плоты и переправляемся на другой берег. Где вы, рогатые, ау! Нету? Тогда вам повезло. Встает солнце. Вперёд, заре навстречу! Ещё одна могучая река, но противника и там нет. Попрятались, трусы! Две великие реки за спиной, теперь нападения с тыла можно не опасаться. Но на всякий случай следует прикрыться ещё одной – самой полноводной. Есть такая! Большая Вода называется. Леса полно, плоты вяжем большие, прочные. Правый берег обрывистый, еле отыскалась лощина обозу выбраться. Наверху покой и безопасность. Хотели там и разбить стан, но мудрый полковник велел подняться вверх по реке, впадающей в Большую Воду. Здесь валяются обломки плотов; кострища, трава, скотом поеденная. Эти следы могут выдать врагам наше местопребывание. Движемся на восток, часто бредём по колено в воде, чтобы следы запутать. Наконец отыскивается подходящий край. Тут и станем на поселение. Ни врагов, ни друзей, одни звери да комары, – красота!