Квартира на третьем этаже шестидесятипятиэтажного здания. Выбор: ехать на лифте или подняться пешком. Подъезд с лестничным маршем не освещался. Люблю нуар. Выбор очевиден. Я подошёл к домофону, просканировал лицо для входа, и дёрнул ручку подъездной двери. Темень. Половина двенадцатого на часах. Белый свет с улицы через окно рикошетил от стены передо мной. То был единственный свет в темноте. Я пошёл вперёд. На платформе между первым и цокольным этажом, где расстелился на ночь свет фонаря, я отряхнул снег с подошвы своих ботинок, постучав по стене носками, и направился дальше. Невыносимая рутина. Каждый день я хожу здесь, распинываю ботинки о стены, и встречаюсь с этим фонарём, безэмоционально рыдая. Сколько ещё людей и сколько вымученных эмоций впитают эти ступени. Подъезд для пеших – подъезд для искренних заплутавших душ. Место для никого. Порой проходишь несколько первых ступеней к междуэтажной площадке, встаёшь и ничего не делаешь. Но ведь нужно продолжать идти в свою квартиру, ведь там твой дом. Там ты уснёшь, чтобы утром заново прожить этот же день. Стоишь и буром сверлишь скалистые хребты мыслей в черепе. А нужно ли тебе идти, а что будет, если продолжать здесь стоять, пока не умрёшь? А кто-нибудь тебя вообще найдёт, если соседи пользуются исключительно лифтами? Исподволь начинаешь робко шагать, шатаясь от перил к стене, не зная ничего: Ни кто ты; Ни для чего ты; Ни с кем ты; Ни как ты; Ни когда ты; Ни почему ты; Ни ты ли это. На каждом этаже ступаешь на балкон, где видишь всё те же лица, замешанные в алкогольном филистерстве, неосознанно продолжающие умирать, следуя главной духовной традиции мёртвой нации. Изо дня в день они продолжали курить замшелые сигареты, распыляя вонь по рукам и дешёвым второсортным кирпичам, которыми сейчас строят здания. Поговорить с ними не о чём, а если было бы о чём, то и говорить не пришлось бы, потому что таким людям это и не нужно.

Я поднялся на свой этаж и отворил дверь. Паутина оконной рамы, из-за рассеянной линзы глаз в мрачной, пустой, бездушной евроремонтной квартире, казалась совершенно обыденной, как и всё остальное. Не застеленный диван; разбросанные по столу банки жидкостей с солевым никотином; впаянные чайные кружки́ в столе, самопроизвольно вырисовывающие картинки одной геометрической фигурой; беззаботно лежащий старый кот, смотрящий в окно. Мне не обязательно было включать свет, чтобы знать положение дел в комнате. А если оно бы и было изменено, мне было бы всё так же всё равно. Снимаешь обувь и бросаешь где попало, там же падает и куртка, покрытая снегом, рассеивающая свой холод по полу в коридоре. Бросаешь, только что снятые, носки с ног в ванную комнату и направляешься к постели. Думскроллинг изжил себя в это время, поэтому даже в телефон не утыкаешься, ведь ты знаешь, что ничего нового не увидишь, и ничто тебя не удивит. Сидишь в уличной одежде, упёршись в спинку дивана, и смотришь на кота, которому безразлично твоё появление в этой квартире. Стены статично освещаются фонарями за окном. Даже фары автомобилей не вливают свои оттенки в эту картину теней и света – зимой всё застывает. Только люди без конца просят о сеансе психотерапии. Что же, как обычно упёршись в стену и устав пристально наблюдать за ничем, я взял телефон и открыл записи на завтрашний день. Немного поглядев в стену, я отбросил его на журнальный столик у дивана. Ворошась в сидячем положении, снял джинсы с нижним бельём, вытащил голову из водолазки, и принял горизонтальное положение. Пора и поспать.

Я проснулся. За окном всё также отсыревало мёртвое небо, но уже не снегопадом. Третье января, а температура поднялась выше нуля градусов. Низвергающийся ливень в начале января – первое, что я видел впервые в жизни. Годами ранее температура поднималась выше нуля в зимнее время года, но она была скорее не ревущей навзрыд, а капризной. Я открыл окно нараспашку и почуял мартовский запах мокрого ветра. Голым торсом впитывал то самое, что не ощущал никогда прежде. Время впервые застыло с приятным вкусом. Прошло несколько минут, и я взял в руку свой мобильный телефон. На нём уже были записи на сегодняшний день. Пролистав список клиентов, мой выбрал пал на одного, который писал о проблемах в семье. Почему-то именно его я захотел сегодня выслушать. Назначив встречу на 11:00, я пошёл завтракать. Никакущая еда – никакущее удовольствие от кушанья. Запихав и проглотив безвкусное, я оделся и вышел.

Я шёл по мостовой, некогда усеянной рисунками цветов вокруг пуль. Нынешние следы обстрелов никто не превращает в нечто красивое, потому что очи каждого зациклены в целлулоидной петле желания выйти в окно, «нечаянно» упасть в реку, или раствориться под кислотным дождём, которого никто не испугается. В следах от гусениц танка на дряхлом асфальте и бордюрах лежат трупы бездомных кошек и собак, а на проводах сидят бесклювые птицы, покрытые нежеланием существовать из-за того, что вить гнёзда больше негде – леса вырублены, а деревья в городе можно пересчитать на пальцах рук. Они не допускают вариант самоубийства, а поэтому обречены нести крест сердцебиения всю жизнь.

Реки, овивающие город, наполнены лодками человеческих тел. Кажется, будто русло реки, один большой склеп ненужных людей, отравляющий воду отравленного социума. По улицам ходят люди с понурыми лицами, распивающие алкоголь в общественных местах, не боясь преследования сотрудников правопорядка, абсолютно не разговаривая друг с другом. На детских площадках пытаются играть с бронетранспортёрами малыши, пока их мобильные телефоны лежат в рюкзаке, заряжаясь от переносного аккумулятора. Дети чуть постарше колют героин одним шприцом на всю компанию, ожидая болезни после мимолётного удовольствия. Чернь.

Я видел это каждый день и не удивлялся ничему

Я видел это каждый день и не удивлялся ничему уже,

Я видел это каждый день и не удивлялся ничему уже, примерно,

Я видел это каждый день и не удивлялся ничему уже, примерно, никогда. Программа вшита в меня с рождения, перенесена генетически, поэтому я видел подобных картин сотни тысяч раз, даже когда меня ещё не существовало. Обычно ко всей этой палитре грязи прибавляются вечные выстрелы, взрывы и смерти пачками на глазах. Но пока зима, и война, которая ныне – развлечение, была в официальной ремиссии. Изредка запуская ракеты в соседние государства, люди позволяют себе получить немного эмоций.

В приёмной сидел мужчина, лет тридцати пяти, перебирающий в суматохе глазами влево, вправо, вверх и вниз, неосознанно подающий признаки внутренних конфликтов. Переодевшись в кабинете, я позвал его к себе. Молча зайдя в кабинет, он робко снял своё пальто. На нём остался старый пиджак, под которым была тонкая белая рубашка из благородной ткани, а на ногах были тёмные брюки в линейку и чёрные ботинки. На лице красовалась небрежная борода с усами, но лаконично на нём лежавшая. Видно было, что он старается выглядеть хорошо и ухоженно, но в силу неизвестных мне пока обстоятельств, назвать причины я не могу. Сев на диван, он устремил взгляд в пол. Я начал:

– Хренового утра. Моё имя Исаак. Именно так можете ко мне обращаться.

– Здравствуйте, – робко начал клиент, – могу я называть вас доктором?

– Как вам угодно, – ответил я.

– Хорошо. Моё имя Игнат. Ну, чтобы обозначить, кто я, и как ко мне обращаться.

– Игнат, – начал я, – что же. Давайте начнём сеанс. Рассказывайте, чем занимаетесь, что у вас произошло, мне важно знать всё.

– Меня зовут Игнат. Я пишу книги. Это мой способ заработка. Известен в узких кругах, но этого достаточно, чтобы содержать семью: себя, жену и пятилетнюю дочь. Вам, как психологу, вполне должно быть известно, что страсть не способна поместиться между людьми, живущими в одной квартире, спящими в одной постели на протяжении многих лет. Жена меня младше на шесть лет. В её молодых жилах ещё кипит страсть к страсти. Семейная жизнь отнимает былое беззаботное развлечение, в обмен на ответственность и взросление. Сколько было разговоров меж нами перед зачатием ребёнка. Говорила мне, что готова к семейной жизни и хочет детей, – сказал Игнат и замолчал, тяжело выдохнув.