Похоже, последним оставшимся в живых оказался Дзено Дзанусси.

Самому маленькому в ватаге уже выпадала честь произносить «Аримо», но только потому, что остальные по доброте душевной дарили ему радость победы. И малыш, со своей стороны, даже не подозревал, что ему подыгрывали.

Но ни разу он не доходил до конца игры без посторонней помощи.

Шестеро друзей засвистели, не веря собственным глазам. Сразу же разделились и пошли искать последнего выжившего: понятное дело, его защекочут до слез, пока он не произнесет волшебное слово, которое положит конец спорам, снимет обет молчания и устранит угрозу ужасной смерти через три дня для того, кто хотя бы пикнет что-нибудь до команды «Аримо».

Даже Пьетро, исключенный из игры и наблюдавший за ней из окна, был рад за Дзено.

Хорошо же он спрятался, если восковые до сих пор не нашли его. Время шло, и шестеро в саду надеялись увидеть малыша с минуты на минуту: фиолетовая футболка чемпиона как нельзя лучше подходила к триумфу, который его ожидал.

Но в то душное июльское воскресенье они и заподозрить не могли, что Дзено Дзанусси никогда не появится, чтобы освободить их всех. И что в самом скором времени тихую курортную зону заполонят машины с мигалками и люди в форме станут задавать им миллион вопросов. Не могли себе представить, что в последующие дни и недели группы волонтеров будут неустанно прочесывать леса, окружающие Порто-Эрколе. Что фотографию их пятилетнего дружка покажут по телевизору. Не знали, что долгое время спустя в каждую годовщину исчезновения в городке будут служить мессу, чтобы Господь позволил родителям и старшему брату хотя бы узнать правду о судьбе малыша.

Дзено Дзанусси по прозвищу Батигол так и не вернулся, чтобы произнести «Аримо», ни в сад оставленных надежд, ни куда бы то ни было еще. И над его закадычными друзьями так и тяготеет проклятие игры в свечечки.

Навсегда. Над всеми. В том числе над Пьетро Джербером.

23 февраля

– Томми, расскажешь еще раз историю с рисунком?

– А нужно?

– Да, пожалуйста.

– Была перемена. Шел дождь, и нас не пустили во двор, мы остались в классе с учительницей.

– Там были все твои товарищи?

– Федерико и Гайя вышли в туалет, – уточнил мальчик.

Пьетро Джербер записал в блокнот эту деталь, на первый взгляд незначительную. Такие подробности в рассказе Томмазо показывали, что сцена ясно предстала перед ним на экране опущенных век.

Маленький пациент был полностью погружен в гипнотический транс. Описывал то, что видел глазами разума.

– И что было дальше? – подстегнул его терапевт, в то время как электронный метроном задавал размеренный, расслабляющий ритм.

– Джулио нарисовал на доске жирафу, потом обернулся и сказал: «Это Джиневра».

– Потому, что Джиневра очень высокая, верно?

– Самая высокая в классе, – подтвердил мальчик, продолжая раскачиваться в кресле-качалке. – Мы все засмеялись, ведь это правда. Учительница тоже смеялась.

– А Джиневра обиделась на то, что ее сравнили с жирафой? – спросил Джербер. Сидя в своем кресле, он внимательно следил за каждой реакцией Томмазо.

– Нет, она смеялась вместе с нами.

– А что было потом?

– Джулио продолжал рисовать: тигр – Лука, горилла – Мануэль, зебра – Вирджиния… – Томмазо вроде бы вполне спокойно перечислял одноклассников.

Детский психолог продолжал делать записи: чернильные закорючки мгновенно возникали на шершавом листке, элегантные, как выпады рапирой.

– А когда настала твоя очередь?

Мальчик на мгновение замешкался.

– Джулио нарисовал птичку и сказал, что это я.

– Почему птичку?

– Не знаю, – признался малыш с недовольной гримасой.

Джербер прервал писанину и рукой, в которой держал авторучку, вздернул очки на лоб.

– Совсем не плохо, когда тебя сравнивают с птичкой, – убежденно проговорил он. – Птички летают, – наверное, здорово увидеть мир с высоты, разве нет?

– Птички гадят на людей и на все подряд, – рассердился мальчик. – И вообще, я хотел, чтобы Джулио нарисовал льва, – заключил он, явно раздосадованный.

Для семилетнего такое поведение было вполне естественным, и Джербер не придавал бы такого значения реакциям ребенка, если бы не подозревал, что за ними таится нечто другое. Ибо последние слова Томмазо произнес совсем иным тоном: детское простодушие явно уступало место злобе и зависти.

Дети так не говорят.

Уже несколько сеансов назад психолог начал замечать признаки того, что в глубинах психики юного пациента вызревает какая-то сила.

Гнев, неестественный для ребенка его возраста.

Такой случай встречался ему не впервые. В прошлом он уже видел нечто подобное. И это ему совсем не нравилось.

Кабинет в мансарде старинного дворца в двух шагах от площади Синьории был как теплое, безопасное материнское лоно для детишек, что сменяли друг друга на кресле-качалке, где сейчас полулежал Томмазо. Зажженный камин, деревянные балки потолка, масса книг, красный ковер, усыпанный игрушками, листками бумаги и цветными карандашами: место, отлично подходящее для того, чтобы рассказать красивую сказку. Вот только в этой комнате звучали рассказы самих детей, и их истории зачастую были полны потаенных чудовищ и не всегда заканчивались хорошо.

Кроме Пьетро Джербера, там присутствовали и другие немые свидетели. За мягкими игрушками, куклами и action figures[2] скрывались зрачки видеокамер, записывавших сеансы.

Погрузив маленьких пациентов в их внутренний мир при помощи метронома или других расслабляющих техник, гипнотизер направляет их собственным голосом, тщательно выбирая слова, чтобы дети все время чувствовали себя под защитой, в безопасности.

– Ты бы хотел быть львом, – озвучил Джербер желание Томмазо.

– Да, хотел бы.

– И что ты почувствовал, когда тебя назвали птичкой?

– Разозлился, – выпалил пациент, нимало не задумываясь. Лицо его перекосилось от ярости, кулаки сжались.

– Разозлился на Джулио, на своего одноклассника? – продолжал допытываться Джербер.

– Да.

– Ты хотел бы, чтобы его наказали, чтобы учительница накричала на него?

– Джулио должен умереть, – без колебаний заявил ребенок.

Гипнотизер помедлил несколько секунд, прежде чем снова вступить в беседу.

– Тебе не кажется, что это чересчур? В конце концов, твой приятель не сделал ничего плохого.

На этот раз мальчик ничего не ответил.

Месяц назад его родители обратились к Пьетро Джерберу, потому что сын до сих пор мочился в постель. Обычно такая проблема устранялась за несколько сеансов. Но уже после первой встречи психолог понял, что дело не только в этом. Под гипнозом в мальчике неожиданно обнаружилась подавленная агрессия, все чаще проявлявшаяся во враждебных выпадах вроде того, который только что прозвучал в отношении одноклассника. Подоплекой служили пустяковые, чисто ребяческие обиды. Джербер спросил у его родных, не случались ли в окрестностях акты вандализма, непонятно кем совершенные, и не происходило ли у них дома каких-либо инцидентов. Отец Томмазо подтвердил, что вокруг домика в одном из пригородов Флоренции, где они жили, он находил следы маленьких костров: кто-то поджигал мусор или сухую траву. Потом добавил, что и в их гараже тоже вспыхнул пожар, который, к счастью, сразу же потушили. Мужчина не мог понять, как эти происшествия связаны с тем, что его семилетний сын до сих пор мочится в постель. Да и как он мог себе это объяснить?

Только специалист в силах истолковать такие сигналы. Ночное недержание и пиромания представляли собой симптомы.

Потом Джербер осведомился, есть ли у них домашние животные, и получил ответ, что у сестренки Томми был маленький аквариум с золотыми рыбками, но поскольку те, как правило, не выживали дольше недели, их перестали покупать.

Терапевт собрал эти данные и начал составлять клиническую картину, но еще не был уверен в диагнозе, поэтому спросил: