У нас было какое-то странное ощущение полной оторванности от всего мира, нереальности. Никто из нас, даже Умакант Мишра, не мог себе представить, что мы когда-нибудь окажемся в краю таких удивительных торжественно-мрачных пейзажей, в этом удивительном ущелье.

Долгий и нелегкий путь начинал сказываться. Ума-канту нездоровилось, он жаловался на усталость, головокружение. Ему было плохо, и он просил нас оставить, его в Тукуче, а самим идти дальше. Умаканту хотелось выспаться, подлечиться, окрепнуть. Он сказал, что будет ждать нашего возвращения.

Конечно, было грустно видеть Умаканта больным. Пожалуй, это больше усталость, чем болезнь. Понимали — ему необходим отдых. Лучше места, чем Тукуче, для этого не будет.

Мы оставили Умаканту еду, теплые вещи, деньги, тепло простились с ним и тронулись в путь. Умакант провожал нас до окраины Тукуче.

Не беспокойся, Умакант! Скоро вернемся!

Шагаем, время от времени оглядываемся назад. Фигура Умаканта со шляпой в руке становится все меньше и меньше. Вот она совсем пропала из глаз…

Мы шли довольно долго, как вдруг справа от нас, на другом берегу реки, увидели на полуострове небольшое поселение, а чуть в стороне от него буддийский монастырь. Охваченные любопытством, перешли через мост и вошли в деревушку под названием Цзерок. Здесь живут тибетцы. Два ряда домов окаймляют узкую недлинную улицу. Дома маленькие. Вид у них такой, что можно подумать: либо они построены давным-давно и с тех пор не ремонтировались, либо сработаны кое-как, наспех, из бросового материала. Деревня пустынна. Женщины заняты по хозяйству, мужчины ушли на заработки. Немногочисленные прохожие при встрече проявляют к нам живой интерес.

Тибетцы окружают нас, они пристально рассматривают наши костюмы. Вот старуха-тибетка, одетая в традиционное длинное черное платье — чуба, похожее на сарафан из грубой ткани, поверх которого повязан как непременный аксессуар прямоугольный передник в нарядную цветную полоску. Она вплотную подходит ко мне и начинает крутить блестящие пуговицы на моей куртке и простенькое серебряное колечко на пальце. Старуха замечает, что одной пуговицы не хватает. Она, с трудом подбирая непальские слова, говорит:

— Нехорошо так… Холодно… Там ветер… Как пойдешь?..

— Что поделаешь! Разве найдешь пуговицу… в Гималаях! Как-нибудь дойду… — отвечаю я.

Некоторые предприимчивые жители деревни скрываются в домах и вскоре возвращаются с «товаром». Они пытаются продать нам мани («молитвенную мельницу») — вертушку, вращая которую они бормочут свои молитвы и заклинания, изображения Будды, бусы из грубых красных камней — они называют их кораллами, кусочки бирюзы и даже «бога».

— Купите бога! — настаивали они. — Это очень хороший бог.

А бог был всего лишь увесистым камнем, гладким и отполированным многими руками.

— Как же можно продавать бога?! — спросила я.

— Ничего. У нас их еще много, — ответили мне.

Из всего того, что нам предлагали, мы не могли купить ничего, хотя там были любопытные вещи. Мы просто не имели денег. Простившись с настойчивыми «коммерсантами», Дэниэл и я направились дальше, к монастырю Цзерок.

Он невелик. В нем всего восемь лам, то есть учителей, наставников, священнослужителей, и около трех десятков послушников. В последнее время уединение обитателей монастыря нарушилось строительством госпиталя. Оно велось государством.

Нас встретил старик — настоятель монастыря, назвавший себя индийским именем Чандра. Сухое легкое тело замотано в темно-вишневое одеяние, бритая голова, желтоватая кожа, узкие раскосые глаза. Старый настоятель был любезен. Он показывал свои владения: двор, пристройки, службы и храм. Храм выглядел небольшим, но, когда мы вошли внутрь, главное помещение было весьма внушительного размера. Его центральная стена, играющая роль алтаря, сплошь была заставлена полками и подставками, на которых стояли изображения всевозможных божеств ламаистского пантеона: сидящий в раздумье Будда Шакьямуни (тот самый принц Сиддхартха из Лумбини); бодхисаттва Манджушрй с книгой и лотосом в одной руке и мечом — в другой; одиннадцатиголовый Авалокитешвара— одно из самых почитаемых буддистами божеств, сострадатель и миротворец; сидящий на троне величественный Майтрейя — грядущий будда…

Кроме скульптур храм был заполнен ритуальными атрибутами: барабанами, бронзовыми всех размеров дордже[22], мани и т. д.

По стенам висели яркие картины, изображающие рай, загробный мир, «портреты» страшных демонов и божеств в их зловещих и внушающих суеверный ужас ипостасях, а также сложные, безупречно вычерченные геометрические построения с обязательными концентрическими кругами, долженствующие изображать планы небесных дворцов небожителей.

Первые из картин называются танка, вторые — мандала. И те и другие выполняются на бумаге, коже и шелке.

В храме стоял полумрак. Где-то в углу примостился одинокий послушник. Он сидел на низкой скамеечке и, быстро водя пальцем по страницам, испещренным угловатыми, острыми тибетскими письменами, читал толстую книгу. Рядом с ним стопкой стояли такие же тяжелые, форматом примерно 30x40 сантиметров, фолианты в потемневших от времени и утративших свой первоначальный цвет кожаных переплетах или с обложками из дерева.

По знаку старого ламы послушник встал и подошел к нам. Сдержанно, но почтительно поклонился.

— Это мой воспитанник Лопсанг, — сказал настоятель. — Ему тринадцать лет. Он очень прилежен, и я надеюсь, что со временем станет достойным украшением нашей обители.

И лама Чандра попросил мальчика почитать нам кое-что из священных книг. Лопсанг послушно раскрыл толстый фолиант и, найдя какой-то отрывок, начал читать. Книги, которые он изучал, входили в состав двух знаменитых канонических сборников — «Ганджур» и «Данджур».

Эти сборники составляют 333 тома. «Ганджур» содержит основные положения буддизма, тексты и изречения, якобы принадлежащие Будде; «Данджур» включает комментарии к священным текстам, высказывания знаменитых буддистов, бесчисленные предписания всем, исповедующим буддизм, трактаты о различных науках и искусствах и даже тексты, относящиеся к художественной литературе древности. Многие из этих произведений носят не оригинальный характер, а являются переводами с санскрита, пали, китайского и некоторых других языков.

Мальчик читал четко, громко, быстро, с выражением до тех пор, пока лама не остановил его. Казалось, ему очень нравится читать вслух.

— А я и писать умею, — сказал юный монах. — Хотите, я напишу вам что-нибудь?

Мы достали лист бумаги, и Лопсанг аккуратно написал на нем несколько слов, в том числе и свое полное имя.

— Яхбуду! («Хорошо!») — сказали мы по-тибетски.

Пока мы находились в храме, я насчитала двадцать крупных фигур ламаистских божеств. Все это работы старых мастеров из бронзы и серебра. Детали некоторых позолочены. Каждая скульптура казалась настоящим шедевром, который мог бы украсить коллекции знаменитых музеев мира.

Вслед за ламой вышли из храма. Теперь при ярком солнечном свете мы разглядели маленького Лопсанга как следует. Его бритая голова казалась отполированной и блестела на солнце. На нем была желтая рубаха с короткими рукавами, красного цвета юбка до щиколоток и толстые войлочные чувяки на ногах.

Хозяева предложили нам осмотреть внутренние помещения. Поднявшись по узкой деревянной винтовой лестнице наверх, мы очутились в длинной комнате, где на столах, подставках, сундуках и прямо на полу громоздились среди пыли и хлама ритуальные музыкальные инструменты, танка, церковные знамена и мандала всех видов и размеров, дордже, мани, кадильницы, канделябры, лампады, золотая и серебряная утварь, будды, бодхисаттвы, наводящие ужас «хранители веры» — докшиты, многоликие и многорукие, и другие бесчисленные члены громоздкого ламаистского пантеона. Монастырь Цзерок оказался хранилищем поистине огромных богатств.