За стеклом было спокойно. Отец спал. Сын ходил по квартире на цыпочках.

Повиснув за окном, я вгляделся в своё отражение. Моё неживое лицо осунулось, щёки впали, но всё было не так плохо, как я думал. Люди считают мою внешность мерзкой, она заставляет их дрожать от ужаса. Но всё и должно быть так!

Я мертвенно красив, бледен и холоден. Мои черты схожи с людьми. Так они выглядят, когда умирают. Мои веки влажные и будто распухшие от слёз, а уголки губ направлены вниз. Мне не грустно. Просто моё лицо всегда такое. Поэтому люди называют меня Плакальщиком. Но это я заставляю других плакать…

Будто ветка дерева, тронутая ветром, моя рука слегка постучала по стеклу. Пацан сразу обратил на это внимание. Его маленькое сердце забилось чаще.

Из-за постоянного отцовского психоза пацан научился ходить неслышно. Я и не заметил, как он подошёл к окну. Этот маленький человечёныш был таким, как я его представлял: грязный и худой отрок.

Его глаза были полны испуга, но я знал: он откроет мне окно. Все открывают. Мой взгляд завораживает их. Они всегда впускают меня, даже если знают зачем я пришёл.

Пацан медленно поворачивал ручку. Знал, что пришли за его жизнью, но всё равно не хотел будить отца. Он для него был ужаснее Плакальщика из страшной легенды.

Я влез в комнату, посмотрел на отрока сверху. Он ждал, пытаясь сообразить, что с ним будет дальше… Его маленькое пугливое сердце годилось на закуску, но не как главное блюдо.

За стенкой было кое-что пожирнее. Тот комок мышц звучал оглушительно громко, раздражающе и… аппетитно.

Я зашёл в комнату, залитую красным светом от телевизора. На экране жалкие человечки кипели ненавистью и самодовольством. Потребитель чужой злобы храпел в кресле.

А сердце-то у него было нездоровое. Но мне не важно, как мой кусок мяса справляется со своей работой.

Я встал между грязным человеком и экраном. Моя тень накрыла его. Он храпел и пускал слюни.

Мне стоило только протянуть руку, чтобы прорвать его одежду, проколоть кожу и сломать кости. Люди так хрупки!

Пьяница открыл глаза, когда мои пальцы сдавили его сердце.

Я потянул… Его зрачки расширились от ужаса, когда он понял, что из него вынимают орган, но он не мог вскрикнуть и даже вздохнуть.

Его кровь обжигала мою холодную руку. В последнее мгновение жизни ненавистный человек успел увидеть собственное сердце в моих пальцах. Его взгляд сфокусировался на бордовом комке, а затем глаза погасли. В них не осталось живого блеска.

Он умер и тут же превратился в бесполезную оболочку. Но его сердце всё ещё было живо.

И зубами ухватить трудно – так оно трепыхалось! Я вкусил его с вожделением. Грыз, рвал, пережёвывал и глотал. Тёплые куски ползли по пищеводу, падали в желудок, и по телу разливалось чувство насыщения. Оно гасило мой невроз, облегчало страдания после стольких голодных ночей.

Мой обострённый слух притупился. Теперь я слышал только своё чавканье. В эту секунду всё вокруг стало казаться мне прекрасным. Даже этот труп с остекленевшим взглядом и вскрытой пустой грудью.

У моего кровавого пиршества был зритель. Сын пьяницы наблюдал из-за двери. По характеру звуков его тела я читал, что он чувствует облегчение. Источник его вечного страха мёртв. Он больше никогда его не обидит и не унизит.

Мой аппетит был удовлетворён. Я больше не желал его сердца, а потому не считал нужным сожрать ещё и его. Я не собирался его убивать. Впервые с начала своего существования, мне не хотелось уничтожить кого-то. Мне казалось, что я и этот маленький человек имеем что-то общее. Мы оба одиноки. Мы оба чувствуем облегчение.

Я вышел из комнаты, худой пацан отступил в сторону. Теперь в нём был покой. Он знал, что ему ничто не угрожает. Он видел: страшный Плакальщик уползает в ночь.

Пацан закрыл за мной окно. Наш молчаливый договор вступил в силу.

Я решил не возвращаться на чердак. Не хотелось спать в жаре. На сей раз я выбрал такой же тёмный, но холодный подвал. Влез в маленькое окно, вытянулся на сыром полу и спокойно уснул.

Моё чувство покоя похоже на несуществование – освобождение от бремени жизни. И я наслаждаюсь этим временным состоянием.

Утром, сквозь купол сна до меня доходили голоса. В квартире надо мной начались последствия того, что было сделано недавно. Маленький человек позвал на помощь.

В дом пришла пожилая женщина – родственница выжившего свидетеля. Она пыталась утешить пацана:

– Ой! Что же это делается? Какое несчастье. Ты мой хороший, не переживай. Я тебя не оставлю. Будешь с бабушкой жить. Твой отец меня и на порог не пускал, а теперь я буду о тебе заботится, пока жива. Всё утрясётся! Жалко папку?.. Ты сильно не переживай!

Да он и не думал скорбеть! Когда его батю вынесли из квартиры, этот негодник так и ликовал. Сердце пацана радостно колотилось.

Интересно: с точки зрения человеческой морали, я сделал доброе дело?

Ещё никогда мои действия не играли на руку людям. А вдруг я могу жить так, чтобы им не мешало моё существование? Если я стану разборчив в выборе жертв, они не будут против?

Можно избавлять людей от тех, кого им не жалко. Тогда они станут молчать обо мне…

Так я мыслил в сонных грёзах.

Пробуждение не было спокойным. Грянула подвальная дверь. И я в миг встал на ноги. Знал, что это не предвещает ничего хорошего. Кто бы сюда ни пришёл – он пришёл за мной.

По лестнице пронеслись тяжёлые решительные шаги и в темноте возник человек. Он не походил ни на одну тварь, что встречалась мне раньше. На нём была затёртая кожаная куртка, чёрные штаны, туго зашнурованные ботинки. На его поясе болтались метательные ножи и какие-то пузырьки. На шее висел большой серебряный крест.

Сам он был бородат и суров. Ещё никто не смотрел на меня с таким бесстрашием. Он улыбнулся, показав хищные белые зубы. Он был человеком, как и все остальные жители дома, но обладал несгибаемой волей.

– Демон! – сказал он с яростным восторгом и сощурил ледяные глаза.

Драки было не избежать. Я кинулся на него, думая, что запросто пробью рукой это хрупкое тело и вырву сердце. Но человек сорвал с пояса пузырёк и окропил меня прозрачной жидкостью.

– Изыди, нечистый!

Капли попали мне в лицо, на шею, на руки. Они жгли как кислота! В то же мгновенье я ослеп на один глаз. Он лопнул и вытек, кожу прожигало до костей. Я заревел от боли.

Кого сюда привели эти жалкие людишки по мою шкуру?!

Страх заставил меня повернуться к нему спиной и бежать. Я ещё никогда таких не видел, но, судя по всему, это был охотник, что не раз встречал подобных мне. Мои мучения доставляли ему радость.

Мимо уха пролетел и вонзился в балку метательный нож. С него капало какое-то масло. Сильный горьковато-смолистый запах обжёг ноздри.

Я не успел почувствовать облегчение от того, что эта дрянь пролетела мимо. Второй нож врезался мне в спину промеж позвонков. Масло закипело внутри меня.

Я упал и мои ноги непроизвольно задёргались. Мой крик эхом пронёсся по подвалу.

– Отведай святого елея! – бородатый охотник отмачивал заготовленные фразы. – Изгоняю тебя, нечистый! Сдохни же в муках!

Не стоило ползти, цепляясь ногтями за бетонный пол. Боль была слишком сильна. Я свернулся у стены в ожидании последнего удара.

Но этот охотник желал растянуть мои страдания. Говорил нараспев густым басом:

– Чувствуй принесённые тобой мучения! Пожалей убиенных тобой!

Я наконец узнал этот голос. Это и был тот самый молодой человек с пистолетом, что командовал вскрывать квартиру, где я прятался. Никита Пустынский… так его звали. Как же я его недооценил! Он хорошо знал своё дело.

Охотник ушёл, оставив меня одного. Лезвие ножа выжигало мои внутренности. Это длилось не минуты, а часы. За это время моё тело иссохло. Руки стали похожи на кости, обтянутые синей кожей.

Я просто дожидался, когда мои страдания закончатся, ничего не видел и не слышал…

Чьи-то пальцы взялись на рукоять ножа и с усилием дёрнули. Мне сразу стало легче. Слух пробудился… Этот знакомый стук маленького сердца. Я повернул голову и открыл единственный глаз. За моей спиной стоял пацан.