– Ты летишь отдыхать? – спросил он.
– Нет. Жить и учиться. А ты?
– Я тоже, – вздохнул он, откинув голову. – Так счастлив, если бы ты знал. Всегда хотел жить только там, только туда и стремился, но не было такого, что я всерьез размышлял о том, что так и получится. А получилось спонтанно, если честно.
Было ощущение, будто бы я записал свои мысли на бумаге и передал ему, чтобы он зачитал их вслух.
– Поразительно, ведь и у меня все точно так же и вышло.
Он улыбнулся на мои слова, но продолжал говорить о себе.
– Я очень часто летал в Грозный, буквально постоянно. Где бы ни находился вне Чечни – накрывает жуткая тоска.
– Тоски по Грозному я не чувствовал, для меня это скорее новый вызов.
– Звучишь как какой-нибудь футболист, который перешел в другую команду, – смущенно улыбнулся он.
– А я хотел стать футболистом, кстати.
– Серьезно? А что в итоге?
– В итоге меня убедили, что я обязательно получу травму и останусь на улице, потому что буду без образования.
– Оптимистично, – повел бровью он.
– Да, достаточно.
– А где ты родился?
– В Москве. А ты?
– В Грозном, но семья сразу переехала в Ростов. – Он посмотрел на меня. – Война… сам знаешь. Потом на некоторое время мы переехали в Чечню, но затем снова вернулись обратно. У родителей в Ростове появилось что-то вроде стабильности. Там я и отучился в школе до конца. А теперь, – он пожал плечами, – обстоятельства привели меня в этот самолет.
– Какие обстоятельства?
Он сумел сделать вид, что делает это ненамеренно, но от ответа Арби уклонился:
– Ты едешь поступать в университет, или еще не окончил школу?
– Конечно же окончил, – ответил я. – С чего бы мне переезжать туда в школу?
– Мало ли, – Арби усмехнулся и подмигнул. – Ведь на Кавказе легче сдавать экзамены.
Разговорчивость была ему не к лицу, и я задним числом совершенно точно понял, что на самом деле он молчалив. Черты его лица были строгими, а его движения были монотонными, без страсти. Но сейчас он волновался испытываемой радостью: его своеобразное ликование выдавала едва заметная дрожь и легкий, заразительный мандраж, а также неконтролируемая и неподвластная его воле дрожащая улыбка. Он усмехался и улыбался, счастливый и воодушевленный.
– Нет, я и так знал, что не поступлю на бюджет, так что даже и не думал о том, чтобы облегчить себе экзамены.
– Почему? Куда ты поступаешь?
– В Медицинский Институт ЧГУ. На факультет стоматологии – он только сейчас открылся, раньше его не было. Мест всего пятьдесят – и ни одного бюджетного, так что на экзаменах я был расслаблен. Не стояло вопроса о том, чтобы набрать как можно больше баллов, надо было лишь пройти порог, а это было нетрудно.
Мгновения он всматривался своими голубыми глазами прямо в мое лицо, подозрительно нахмурив брови и заставив их столкнуться в морщинке на переносице, а потом аккуратно, как сапер на первом задании, спросил:
– Ты сейчас серьезно?
– Да… – в меня хлынуло моментальное понимание ситуации, потому что такая его реакция могла быть обусловлена лишь одним-единственным фактом. – А что?.. – на всякий случай спросил я, чтобы просто удостовериться в том, что я уже знал. Теперь и я выглядел как сапер-новичок.
– Странная история тянется с твоего сна в аэропорту, – он указал большим пальцем назад, будто мы только-только вышли из здания аэропорта, а не летим в небе на расстоянии в десять тысяч метров от него. – Столько совпадений за слишком короткий промежуток времени!
– Да уж, – улыбнулся я. – Ну, что же…
– Я тоже поступаю на стоматологию в ЧГУ! – перебив меня, уже без нужды подтвердил он.
– Твое лицо слишком красноречиво, чтобы я не понял этого сразу, – я неловко похлопал его по плечу.
Возле нас остановились две стюардессы спереди и сзади от тележки с напитками, которую они тащили по салону, предлагая всем попить. Мы отказались, а потом Арби спросил, держу ли я пост, на что я утвердительно кивнул. Судя по тому, что стюардессы останавливались и долго возились практически возле каждого ряда, постящихся тут было немного.
– Огорчает, – уныло прокомментировал он.
– Есть такое, – согласился я. – Это, честно говоря, моя головная боль. Не знаю почему, но я принимаю такие вещи близко к сердцу.
– То, что люди не постятся?
– Да, ведь это прямая обязанность. То же с молитвами, то же с другими их грехами. Я не обсуждаю таких людей, но осуждаю.
Арби внимательно на меня посмотрел, переводя взгляд с одного моего глаза на другой.
– Слава Богу, что ты это понимаешь.
– Слава Богу, – пожал плечами я.
Мы поговорили еще немного о наших самых ярких воспоминаниях в Чечне. Я рассказал ему о своей драке в Аргуне. Я тогда находился в гостях у своих дальних родственников и ночевал у них около недели. Вечером мы с моим двоюродным братом-ровесником вышли во двор, с трех сторон окруженный жилыми домами. Я был чересчур ухоженным и чистым, чтобы местная ребятня до меня не докопалась. В какой-то момент меня окружили ребята на велосипедах, спрашивая, откуда я взялся. Этот их вопрос был скорее риторическим, потому что каждый чеченец – от мала до велика – имеет интересную способность идентифицировать всякого чеченца, пришедшего в родные края из других мест.
– Собирайся и вали в свою Москву, понял? – наезжал на меня рыжий лопоухий парень, весь в веснушках.
– Нет. – Невозмутимо отвечал я.
Вспоминая, какое лицо у него было, когда он это услышал, я постоянно смеюсь. Его вид выражал пустое удивление и полное недоумение по поводу того, что же ему говорить дальше. Но ему не пришлось ничего говорить, потому что в тот же момент из-за его спины выскочил совсем миниатюрный шкет с челкой на глазах, врезав мне по рту кулаком. Все это время стоявший рядом со мной родственник очень пугливо и робко делал вид, что не замечает происходящего, и крайне пассивно вмешался лишь после того, как они все набросились на меня.
– Да уж, – смеялся Арби. – Мне смешнее даже не от истории, а от того, что это твое самое яркое впечатление о Чечне.
Теперь смеялся и я.
– А какое тогда у тебя?
– О, это наше купание с братьями в ледяном, просто ледянющем пресноводном роднике в Шатое. Мы купались в нем и пили с него, это как окунуться в чан с холодной минеральной водой. Там очень чистые родники, прозрачные, как стекло. Но я почему-то особо сильно запомнил, как меня удивило одно: там был такой окруженный валунами небольшой, но глубокий как бы бассейн. Родник падал в него, заполняя доверху. Мы в него опускались, купались, ныряли, всякие трюки выделывали. Уставая – прислонялись к камням, знаешь, как в настоящем бассейне. Я не знаю, как эти камни так там сложились и сомкнулись в круг, но это так сильно меня впечатлило, что это – мое самое яркое воспоминание о Чечне.
Я не верил своим ушам, и теперь уже была моя очередь пристально в него всматриваться.
– Ты с Шатоя?
– Да. А ты откуда?
– Я тоже.
– Как? Ты же говорил про Аргун.
– Так я был в гостях у дальних родственников.
– Точно… как твоя фамилия?
– Берсанов. А твоя?
– Магомадов.
То, что мы говорим, что мы с Шатоя, не значит, что мы там родились. Когда человек говорит о своей принадлежности к какому-либо району или селу в Чечне, это чаще всего означает, что оттуда держит корни его род.
– Все как-то поразительно складывается, не находишь? – спросил я.
– А вдруг это продолжается твой сон в аэропорту? – пошутил Арби.
– Я заметил, что в жизни больше сюрпризов, чем во сне. Да и что-то захватывающее, что происходит во снах, всегда обесценивается чем-то менее удивительным, но происходящим в реальности.
Далее наш разговор плавно завершился, и мы молчали, но при этом я ощущал какое-то странное отсутствие дискомфорта. Меня не смущало наше молчание, оно перестало быть неловким. Казалось, что это просто невозможно в условиях первого и поверхностного знакомства, но тем не менее это было так. Арби чуть опустил спинку кресла назад и закрыл глаза, а я глядел в маленький иллюминатор, транслировавший мне облака, оранжевые от лучистого, расплывшегося в бесформенные вспышки, устремленные в разные стороны, палящего солнца. Лучи вели себя по-разному. Они могли прошивать облака насквозь, расстилая свои расширяющиеся плоскости, а могли расплываться, легко и бережно просвечиваясь через плотную завесу ваты.
